Слушая его речи, я совсем не думала о нем, как об извращенце, о коварном старшем брате своего жениха, который хотел добиться моего расположения в обмен на собственное молчание, как о сумасшедшем, пожелавшем развить мои сексуальные чувства с помощью дьявольских записочек, присылая мне их одну за другой.
Он так интересно рассказывал, что все его существо дышало атмосферой эпохи, которую он пытался воскресить своим повествованием.
– Но почему «Новые Афины»? – поинтересовалась я, заинтригованная. – И почему все они вдруг выбрали это место?
– Согласно официальной версии, название квартала вышло из-под пера редактора газеты «Журналь де деба», некоего Дюро де ля Маля, в 1823 году, но, на мой взгляд, основанием могло послужить стечение обстоятельств: Греция в те времена была достаточно популярна в связи с восстанием греков против оттоманского ига в 1821 году. Неоклассицизм и движение неорафаэлитов также привнесли изменения в архитектуру в стиле средневекового Константинополя.
– Неорафаэлиты? – переспросила я, признав тем самым свое невежество.
Продолжая рассказывать, Луи невзначай взял меня под руку совершенно невинным, естественным жестом и направил в сторону улицы Ларошфуко, туда, где я проходила накануне вечером. Он сделал это так бесхитростно, что я и внимания не обратила, тревога сменилась чувством симпатии и доброжелательного расположения.
«Чем чаще ты позволяешь ему касаться тебя, тем больше подготавливаешь себя к тому, чтобы принять его в своем теле». Моя рука, да-да, тот малюсенький кусочек нежной кожи на внутреннем сгибе локтя, такой нежный и чувствительный, мне нашептал эти слова. Я спрашиваю себя, можно ли испытать чувственное наслаждение от ласк эрогенной зоны, столь ничтожно малой по размеру?
(Написано незнакомым почерком 07/06/2009.)
Но, осознав, что он ведет меня туда, где обитала моя вторая сущность, развратная и продажная, я содрогнулась. Почему я покорно следую за ним?
– Да. Посмотрите на это строение! Видите полукруглые ниши, расположенные выше контура между вторым и третьим этажами, а над ними – слуховые отверстия в виде трехлепестковой серлиенны, центральная полость окружена арочным сводом по всему внутреннему периметру, а две боковые, меньше и у́же по размеру, украшены только ленточными перемычками?
Луи блистал эрудицией, но не ради того, чтобы меня унизить, просто он открыл мне глаза на город, который, я думала, хорошо знаю, а как оказалось, многое до сих пор оставалось для меня тайной. Его рука все сильнее сжимала мое предплечье, но вряд ли он намеренно старался сделать мне больно.
– Эти изысканные приемы декора зданий, – продолжал Луи, – характерны для архитектурных решений итальянского Возрождения.
– Рафаэль? – рискнула я предположить.
– И не только, также Палладио, Серлио, Сангалло… Персье и Фонтен, официальные архитекторы империи. Их вдохновляли шедевры той эпохи, и их лучшие образцы были использованы при формировании архитектурных комплексов частных построек вплоть до 1830 года, а в особенности района Новых Афин.
На этот раз я оперлась о руку Луи, и моя левая грудь случайно коснулась его напряженного бицепса. Я почти тут же отодвинулась, сделав вид, что ничего не случилось. Конечно, я не должна была позволить ему почувствовать мой мятежный сосок, вздувшийся от этого прикосновения и выдавший охватившее меня волнение.
– В итоге, став сосредоточением благородной красоты, стиля и интеллектуальной мысли, квартал вскоре вышел на первый план в культурном пейзаже столицы, его высокая репутация распространилась далеко за пределы собственных границ. Сюда съезжались со всей Европы! Представьте себе: в 1850-х годах на этом пятачке в несколько улиц проживали одновременно более сотни знаменитостей из мира искусства. Вошли в историю и остались в памяти потомков не все, однако их имена выковали душу этого места.
В интонации Луи чувствовалась ностальгия по тому времени, которое он сам, к сожалению, не застал, но чье дыхание ему так хотелось почувствовать.
Пылкая речь, с воодушевлением произнесенная им, разгорячила его. Он снял пиджак и закатал рукава белой рубашки. Впервые я целиком разглядела татуировку на его левом предплечье. У меня создалось впечатление, что он в свою очередь обнажился передо мною, пусть и не полностью, но увиденное взволновало меня. Я постаралась сосредоточиться на рисунке, выведенном на его коже синей краской. Почему мне так знакома эмблема: два расправленных крыла и скипетр, или что-то вроде него, оплетенный витиеватым узором?
Он заметил мой настойчивый взгляд и слегка улыбнулся тонкими губами:
– Это кадуцей Гермеса.
Ах, вот оно что! Кадуцей – эмблема врачевания и торговли, такой знак можно встретить на вывесках аптек или в медицинских лабораториях.
Ниже, на уровне запястья, виднелась также замысловато выведенная буква, одна-единственная.
– А эта буква? Что она означает? И почему только «А»? Подразумевается слово «артист»? Или «анархия»?
Мои предположения, высказанные полушутя-полусерьезно, не вызвали у него улыбки, напротив, лицо Луи внезапно сделалось мрачным, вдруг исчезла веселая беззаботность, до этого момента игравшая в глазах и уголках губ.
– Нет, просто первая буква алфавита, – коротко ответил он почти шепотом.
Его хмурый вид должен был предостеречь меня от развития темы. Но я продолжала докапываться:
– Всего лишь первая? А дальше?
– Дальше следуют все остальные.
Я с полуслова поняла его дальнейшие планы: выгравировать на теле все буквы одну за другой. Сделать из себя ходячую азбуку, своего рода живой букварь, – всегда с собой, причем пожизненно. Неплохая идея и в то же время идиотская. Трогательно и бессмысленно. Наивно и смешно. Для подростка – может быть, и забавно, но странно предположить подобное увлечение у взрослого человека.
– А перо? Как это нарисовано?
Еще в первую нашу встречу в галерее Соважа я обратила внимание, что кадуцей на его руке нарисован пером, а не простыми точечными крапинками, как в обычной татуировке.
– Скажем так, каждая из них появляется при помощи стилета, именно ему, в конце концов, подвластно собрать эти буквы и выстроить их в слова, которые нас утешат.
Я тоже читала Библию и помню что-то насчет того, что сначала было слово. Но Луи, переделав на свой лад библейский постулат, решил, что слово было всем. А ведь сначала было не слово, а… половой акт, разве не так? Как же случилось, что в течение двух тысячелетий нам внушали, а мы верили, что возникновение жизни возможно без соития?
Я хотела еще поговорить об этом, его реакция убедила меня в том, что я касаюсь чувствительной для него темы, но Луи резко остановился где-то посередине улицы Шапталь и опустил рукав своей рубашки, закрыв татуировку и таким образом дав понять, что дискуссия окончена.
