Александрия приняла выходки Антония благосклонно. Блистательный, беззаботный город и веселый прожигатель жизни пришлись друг другу по душе. Для римлянина не было большей радости, чем рассмешить женщину. В юности, обучаясь за границей риторике и военному делу, он приобщился ко всему греческому. Антоний умел изъясняться в витиеватом восточном стиле, патетическом и поэтическом. Его младший современник корил александрийцев за легкомыслие, разя их чеканными словами: «Вы безрассудны и беспечны, вечно идете на поводу у своих желаний, тратите жизни на смех и удовольствия». Антоний, не упускавший случая пошататься по улицам в обществе бродячих музыкантов, не видел в этом ничего плохого.
Славное прошлое имелось и у Антония. Когда он был совсем молодым командиром, разгневанный отец Клеопатры приказал предать смерти дезертиров из его отряда. Антоний вступился за своих солдат. Чуть позже он против воли Авлета похоронил мужа Береники с царскими почестями. Добрые дела не забываются. Александрийцы приняли римлянина с распростертыми объятиями и охотно играли с ним в переодевания, хотя прекрасно понимали, с кем имеют дело. Вслед за своей царицей они полюбили гостя за «легкий нрав» и готовы были идти с ним в огонь и воду. Горожанам нравилось, что Антоний «в Риме носит трагическую маску, а для нас меняет ее на комическую». Народ, всего семь лет назад встречавший Цезаря с пращами и пиками, без боя сдался его самопровозглашенному наследнику. Грекам нечасто приходилось встречать римлянина, который — в отличие от большинства своих соотечественников — не глядел на них свысока. Антоний предпочитал греческое платье римской тоге и любил носить белые кожаные сандалии, как у местных жрецов. Он разительно отличался от полководца в красном плаще, воспоминания о котором еще жили в Александрии. В Египте Цезарь чувствовал себя Александром Македонским — любой из римлян, очутившись на Востоке, невольно призывал тень Александра, — Антоний знал, что его сравнивают с самим Цезарем.
Аппиан не сомневался: «Антоний прибыл в Александрию, чтобы увидеть Клеопатру, и оставался в городе из-за нее». Историк полагал царицу на редкость плохой компанией для римского полководца. Клеопатра «обезоружила Марка Антония, околдовала, заставила позабыть о великих свершениях для пирушек и морских прогулок». На самом деле все было наоборот. Египтянка была готова пожертвовать ради гостя всем, кроме мятежного духа, чувства юмора и государственных интересов. В один прекрасный александрийский полдень на водах Нила или, быть может, озера Мареотис покачивалась рыбацкая лодка. Антоний был в ярости. Он, командовавший целыми армиями, был не в состоянии выловить из щедрой египетской реки ни одной жалкой рыбешки. На глазах у Клеопатры, между прочим. Терпеть поражение в присутствии любовницы было невыносимо. Впрочем, гость быстро нашелся: он тихонько приказал своим слугам нырнуть под воду, хватать рыб и насаживать их на его крючок. Вскоре римлянин стал то и дело вытаскивать на борт добычу, слишком часто и слишком хвастливо; Антоний был экспрессивной личностью и не всегда умел держать себя в руках. Клеопатра легко распознала обман. Какая прелесть! Ее возлюбленный самый ловкий рыбак на свете! И царица пожелала позвать своих друзей, чтобы гость мог продемонстрировать им свое искусство.
Наутро от берега отошла целая флотилия. Улучив момент, Клеопатра шепнула что-то своим слугам. Антоний закинул удочку, с трудом вытащил тяжелую добычу, и все присутствующие разразились оглушительным хохотом: оказалось, что в Ниле водится соленая черноморская сельдь. Клеопатра не преминула воспользоваться ситуацией — спектакль был затеян не зря, — чтобы мягко, но решительно напомнить другу о долге. Вместо того чтобы укорять римлянина, царица воспользовалась беспроигрышным методом, известным любому родителю и наставнику: похвали и поощри.
«Брось рыбу, полководец, и посмотри на нас, — увещевала его Клеопатра в присутствии своей свиты. — Твой улов — города, царства, континенты». Разыгранная словно по нотам сцена могла бы служить прекрасной иллюстрацией словам Плутарха: «Упрек из уст развратницы все равно что укус. Он и дразнит, и волнует, и горячит кровь, и причиняет боль».
По правде сказать, Клеопатра отчитала Антония, будто школьника; между тем каникулы кончались, рано или поздно надо было возвращаться в давно позабытый Рим. Гость встретил в Александрии сорок третий день рождения, отпраздновав его новыми шутками с переодеванием (что сказал бы Октавиан, которого Антоний пренебрежительно именовал мальчишкой? Между прочим, для римлянина трудно было придумать нечто более оскорбительное. В свое время официально Октавиан запретит кому-либо так себя называть). То, чего не удалось Клеопатре, решили послания, пришедшие на исходе зимы. На Востоке было неспокойно: парфяне захватили Сирию и убили только что поставленного Антонием наместника. С запада поступали не менее тревожные вести о безрассудной выходке Фульвии: вместе с деверем она развязала войну против Октавиана с единственной целью: оторвать мужа от египтянки и заставить его вернуться домой, но потерпела поражение и бежала в Грецию.
В апреле Антоний наконец решил действовать и двинулся на парфян, но на севере Сирии его настигло жалобное письмо от Фульвии. Послание вынудило полководца остановить наступление и — во главе флотилии из двухсот новеньких кораблей — отправиться в Грецию. Римлянин имел весьма приблизительное представление о действиях своей жены, хотя обе стороны постоянно докладывали ему обо всем. Новое послание оказалось подробнее зимнего.
Тогда Антоний не проявил к новостям особого интереса и ограничился тем, что велел Фульвии помириться с Октавианом. Поведение жены удерживало его в Александрии едва ли не сильнее чар Клеопатры. Разумеется, он понимал, что затянувшийся визит не сможет длиться вечно. Изучив послания Фульвии, с каждым разом все более панические, Аппиан с усмешкой замечает: «Я не сомневаюсь, что Марк Антоний отвечал супруге, просто его письма не сохранились». Фульвия всерьез боялась за себя и детей, и не без оснований.
Встреча в Греции вышла бурной.
Антоний обошелся с женой столь сурово, что потом горько раскаивался. Фульвия зашла слишком далеко и недооценила противника. Плутарх утверждал, что Клеопатра многим обязана римлянке, научившей мужа «терпеть власть женщины, укротившей его и усмирившей его буйный нрав». Возможно, Фульвия и вправду научила Марка Антония подчиняться женщине, но она не смогла убедить его пойти против Октавиана и отвоевать вторую половину империи. Напрасно она просила мужа заключить союз с сыном Помпея Секстом, чтобы вместе сокрушить соперника. Антоний и слышать ничего не желал. Он подписал договор и не собирался его нарушать. Неделей позже, в открытом море, полководец сошелся с одним из убийц Цезаря. Тот дрался с Антонием при Филиппах, а теперь заманил его корабли в ловушку. Напуганная команда предложила командиру отступить. Тот возмущенно отверг кощунственное предложение, заявив: «Лучше погибнуть от руки предателя, чем прослыть трусом при жизни», — и бросился на врага. Покончив с семейными делами, Антоний поспешил к Октавиану. Фульвия была больна. Большинство обвинений против нее выдумка: самостоятельных женщин в Риме не любили. Фульвию подвели мнимые друзья. Коварный помощник Антония подбивал ее пойти против Октавиана, утверждая, будто «пока в Италии будет спокойно, Антоний не бросит Клеопатру, но если начнется война, он немедля вернется домой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
