«Белки её глаз затянула тьма, будто в Офелию вселились чёрные призраки. Руки ведьмы разведены в стороны, подняты к небу, покрасневшие губы шевелятся от беззвучных заклинаний. Опавшая листва с шелестом разлетается от Офелии, и вот ведьма стоит на голой земле. Под ногами её находится медная глубокая чаша с тлеющими в ней травами.
– Призываю тебя, жертву тебе приношу, молю тебя, не оставь, услышь! – произнесла она и наклонилась к чаше.
Нож, воткнутый в землю, оказался в руках Офелии. Вэриату уже было одиннадцать лет, его более не пугала тьма, ни во сне, ни наяву. Вэриат стоял напротив Офелии и молча наблюдал за её действиями.
Ведьма вскрыла себе вены на запястье. Кровь покрыла тлеющие в чаше травы. Губы ведьмы коснулись медного края, и смешанная с пеплом кровь обожгла её горло. По телу Офелии прошла судорога. Ведьма упала на спину. В широко распахнутых глазах отражались кружащие в небе вороны.
«Время пришло», – вырвался с губ Офелии чужой женский голос.
Этот голос Вэриат часто слышал в своих кошмарах.
«Замок на горе четырёх стихий теперь твой, мой сын».
Офелия поднялась, но взгляд её был отстранён и полностью застлан тьмой.
«Иди за мной, Вэриат, я проведу тебя в твой новый дом. Негоже сыну богини тьмы жить средь леса, в старой хижине. Займи своё место, утверди свою власть, ввергни в страх всё и вся, пусть знают, что у Нижнего мира есть король».
Вэриат шёл за ведьмой, которую вела Карнэ. Он знал, что Офелия погружена в тяжёлый, мучительный сон, от которого страдает не только её разум, но и тело.
Никто, ни зверь, ни человек, ни дети магии, не смели приблизиться к идущим в Нижний мир. Шли они долго, и когда Вэриат оказался у врат замка, Карнэ оставила их. Офелия без сил опустилась на мраморную ступень.
Из глаз ведьмы хлынула кровь. Офелия стала задыхаться. Карнэ не предупредила её о последствиях проведённого обряда.
Вэриат прижал к себе умирающую ведьму. Глаза его стали влажными, но он запретил слезам выйти за пределы век.
– Мама... – его пальцы запутались в волосах Офелии. – Не оставляй меня здесь! – крикнул он, чувствуя, как ведьму бьёт крупная дрожь. – Я возьму на себя всю твою боль. Ты ведь умираешь от боли? Я не умру от неё! Потерплю! Только не оставляй меня, мама, – Вэриат крепче обнял её, надеясь, что чем сильнее станет держать Офелию, тем сложнее смерти будет вырвать её из его рук.
Внезапно Вэриат почувствовал во рту горечь. Мальчик прислушался к новому, странному чувству, вспыхнувшему внутри него. В его груди, казалось, образовалась воронка, которая крутила, раздирала его сердце, гнала по жилам раскалённую кровь и опьяняла Вэриата, кружила ему голову, наполняла его неведомой прежде силой. Магия внутри мальчика сразу же откликнулась на это чувство и поглотила боль, что Вэриат принял на себя, но Офелии по-прежнему было плохо.
«Хорошо, – из губ ведьмы вновь прозвучал голос богини кошмаров, – в честь твоего восхода по ступеням замка, я оставлю тебе её», – смиловалась Карнэ, и Офелия обмякла в руках Вэриата.
Он сидел на ступени, Офелия лежала на его коленях, и мальчик гладил её по волосам, с наслаждением слушая дыхание своей ведьмы. Наконец она разомкнула веки. Её матово-серые с поволокой глаза покинуло проклятие.
– Мама, значит? – отрывисто спросила она. – Так ты меня назвал?
А Вэриат задумчиво проговорил:
– А знаешь, моя магия питается чужой болью...».
В прошлом Офелии было много радостей и бед. Как же после всего этого она оказалась беспомощна?
Однажды её схватили люди. В тот день Офелия была в Илиндоре, где покупала травы, не растущие в Нижнем мире. Стражи заметили магию. Одно неосторожное проклятие, брошенное ею на улице города, стоило ей свободы.
«Когда я стала так слаба? – Офелия легла и посмотрела ввысь. Она ощущала под собой тёплую землю и примятую траву и хотела взлететь, избавиться от оков, умчаться вдаль. – Там, в тюрьме, Карнэ пыталась уничтожить меня, о, если бы богиня кошмаров покровительствовала мне, я бы уже давно была рядом с Вэриатом! А ведь я служила ей! Я служила тебе! – мысленно обратилась она к Карнэ. – Так ты отплатила мне за верность? Ненавижу! Ты не мать Вэриату, ты не стоишь его! Я, слышишь, я буду рядом с ним, не ты, помяни моё слово».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Думать, как сбежать…
А время беспощадно, непоколебимо текло вперёд, крало биение сердец всех живых.
Думать. Бежать…
Глава тридцать третья
Золото солнечного света разлилось по ванной комнате. На позолоченных краях ванны плясали искры. Выложенный белой плиткой пол сиял чистотой, в нём отражался высокий потолок, такой же белый. Зато стены были расписаны чёрными и кроваво-красными цветами, отбрасывающими тени, из-за чего казалось, что они настоящие, но и тени, и широкие лепестки, тугие вьющиеся стебли, всё это когда-то вывел кистью искусный художник.
Ванна была наполнена горячей водой. На этот раз Онар видела, кто сделал это, и Вэриат оказался прав – царевна испугалась. Служанка, которая готовила ванну, выглядела как молодая девушка, только глаза её были недвижимы, словно у незрячей, а губы черны, волосы же её, заплетённые в две толстых косы, были цвета старого мха, грязно-бурые с зелёным оттенком. Казалось, что служанка в трансе, даже двигалась она странно, немного отрывисто и резко. Онар дождалась, пока она уйдёт, и только тогда осмелилась сбросить платье и подойти к ванне, на краю которой стояли пузырьки с ароматными маслами.
Погрузившись в воду, покрытую густой пеной, царевне представилось, что она в мягком, тёплом, пахнувшем розой, снегу. Золотистые локоны Онар намокли и стали темнее. Несколько минут царевна не решалась закрыть глаза, но убедившись, что внушающая страх слуга действительно удалилась, Онар прикрыла веки и блаженно вздохнула.
Вскоре она вышла из ванны, неловко собрала в пучок волосы и неумело стала одеваться. Раньше, в той жизни, которая теперь казалась ей такой далёкой и утерянной, Онар никогда не расчёсывалась, не мылась и не одевалась сама, поэтому теперь ей приходилось сложно, она до сих пор не могла привыкнуть делать многие вещи самостоятельно.
Утро. Солнце. Онар кажется себе призраком, она стала бледнее, а из-за болезненного румянца царевна ещё больше выглядела слабой и испуганной. Она всё никак не могла справиться с завязками голубого, пышного платья. Окоченевшие пальцы плохо слушались её, волосы распустились и холодными, мокрыми, тяжёлыми прядями упали ей на плечи и спину.
«Здесь так холодно, как же холодно!» – раздался в мыслях царевны её собственный тревожный голос.
Вымолвить хоть слово она не решалась, здесь каждый звук рокотом проходил по ванной комнате, казалось даже отражался от высокого окна, освещающего ванную, и с удвоенной силой устремлялся обратно.
«Душат, душат слёзы, мне больно, они осколками в сердце засели, заледенели», – Онар устала плакать, теперь по её щекам не текли солёные капли.
«Кого мне молить о помощи, я во власти тьмы, сюда разве сможет проникнуть свет? Вон, солнце сияет, а тепло его здесь – запрет», – Онар, так и не распутав шнурки на корсете, подошла к окну и устремила свой небесно-голубой взгляд вдаль.
«Отец мой, мама, я жива, взаперти. Отец, мне мечтать о Нём запрети!» – она постоянно думала о Вэриате, и мысли, словно драконьими когтями, терзали её изнутри.
«И нет выхода, не уйти, я потеряна, кто-нибудь, хоть кто-то, молю, спаси! Здесь зима, тьма проникает в сердца, затмевает глаза. Арон, где ты? Прости... Твоя Онар уже, похоже, не та...» – её захлестнуло чувство вины, она отвернулась от окна, накинула на дрожащие плечи шерстяную белую накидку и направилась в свои покои.
«Здесь так высоки небеса! Здесь в полночь громом бьют часы. По утрам леденеют в окнах стекла. Инеем, изморозью расползается по ним красота... А ужас витает по коридорам замка. Шумит пламя в каминах зала. И человеческие кости выбеленные жаром, или пожелтевшие, обглоданные временем, как в старом склепе обдают меня затхлым, липким, дыханьем кошмара. А выйдешь на балкон, вдаль, вверх посмотришь – лето! Опустишь взгляд – тьма, словно там, у подножья горы разверзлась бездна! Имя месту этому – беспросветность!» – длинные, тёмные коридоры по которым она шла, угнетали царевну, а комната её казалась ей клетью. Онар вошла в свои покои и перестала дрожать, камин полыхал ярким пламенем, по полу расползалось тепло.
