Вот он — середнячок. У него каждая копейка на счету. Он свое хозяйство рачительно ведет и думку думает, как бы в зажиточные выбраться. Во-вторых, дед к «дохтору» приехал: чего-то в пояснице у него, как цепами молотят.
Спрашиваю у деда, как в деревне живут. Он мне так отвечает: «Живем — не тужим, бар не хуже; они на охоту, мы на работу; они спать, а мы опять. Они выспятся да за чай, а мы цепами качай».
Я говорю ему: «Что ты, дед! Бар-то ведь давно нету». — «Старые, — говорит, — баре провалились, новые вместо них народились». — «Кто же эти новые баре, дед?» — «Кто, кто? А рабочие, городские, — вот кто». — «Да какие же это баре? Они не меньше тебя работают». — «Говори!.. По восемь-то часов. Разве это работа? А мы от зари до зари».
Чувствуете, товарищи, как кулацкое влияние сказывается? Это кулачок хочет вбить клин между рабочим классом и середняком. А нам середняк вот как нужен.
Данилов провел ребром ладони по горлу. Курбатов покосился на Галкина, сидевшего рядом. Тот слушал секретаря губкома с какой-то недоверчиво-ехидной улыбкой, и Курбатов поморщился: «Не верит, что ли?» Наконец Галкин, не выдержав, спросил, перебивая секретаря:
— А на кой бес он сдался, середняк? Я, между прочим, сам из деревни; мне в Дом крестьянина вроде бы и не к чему идти, так вот неясность у меня: зачем нам середняк-то нужен. То же кулачье, только добра поменьше, а жадности побольше.
Данилов круто повернулся к Галкину. Он смотрел на него долго, так, что тот первым отвел глаза.
— Всем понятно или объяснить? — так же тихо спросил Данилов и, не дожидаясь ответа, начал объяснять одному Галкину.
— Ты, наверно, только достаток и видел у середняка. А того не заметил, что середняк в нынешней деревне — сила, большая сила. Без середняка нам туго придется. К кулаку пойдет середняк — у нас больше врагов станет; к бедняку — легче с кулаком разделаться.
— От добра добра не ищут, — усмехнулся Галкин. Усмехнулся и Данилов.
— Вот ведь ты какой упорный. Не веришь. Сам обмозгуй на досуге, а поймешь — самому легче работать станет.
Галкин, пожав плечами, сел поудобнее; его, казалось, заинтересовала эта беседа, на которой он собирался всхрапнуть. А Данилов, расхаживая вдоль стены, говорил уже о другом, медленно, словно обдумывая каждое слово, прежде чем сказать его.
— …Вы уже знаете, что́ происходит в стране. И какие задачи перед партией и государством стоят, тоже знаете… А вот хотя бы наша губерния: крестьянская, большая… Хозяйство сложное. Но главная особенность сейчас та, что в деревне идет жестокая классовая борьба. Мы опираемся на бедноту, боремся с кулаком, и это ведь борьба за влияние на середняка, который, как ввели нэп, еще больше колеблется. Мироеды и хотят перетянуть середняка на свою сторону. Мы же с вами социализм ведь не только в городе должны строить. В городе строить легче. А вот бороться за социалистическое преобразование темной, неграмотной, убогой русской деревни куда сложнее. Поэтому нам и не безразлично, с кем пойдет середняк. С рабочим классом — значит, в фарватере социализма, за кулаком — значит, в фарватере капитализма.
Потом Данилов говорил о новых кадрах, о молодых специалистах, и Курбатов даже думать забыл о Галкине. Когда же секретарь губкома, простившись, ушел, Галкин зевнул, потягиваясь.
— Ну, начнем благословясь. Жрать вот только охота. После занятий пойдешь на рынок. Я тебе одну штуку покажу.
Курбатов не расслышал его. Все, что сказал Данилов, было для него новым. То, что, по всей видимости, после Совпартшколы придется ехать в деревню, в сельский район, было уже известно, и Курбатов особенно прислушивался ко всему, что касалось деревенских дел.
Прежде чем пойти на рынок, Курбатов зашел в соседнюю комнату за товарищем по фамилии Горобец. Тот сидел на кровати, до пояса закутавшись в одеяло.
— Ты чего сегодня, Петро, дома, а не на лекции?
— Та дежуре, — ответил парень с густым украинским акцентом: сюда его завели из-под Полтавы сложные пути.
— Где дежуришь? По общежитию, что ли?
— Та ни. У себя у комнати.
— А что ты здесь делаешь?
— Сижу, та и все, — ответил Горобец.
— Да зачем сидишь-то? — не понимал Курбатов.
— А що мени робыть? Босый та без штанив, куда я пийду?
— То есть как без штанив?
— А так, без штанив. Бо не уси наши хлопцы мают ладни штани и обутки. Ну, значит, мы и ходимо по очереди.
Лишних штанов ни у кого не нашлось; пришлось идти на базар вдвоем с Галкиным, и Курбатов впоследствии пожалел об этом.
Впервые за все это время ему удалось увидеть Галкина таким, каким он был. На руках у Галкина были деревенские вязаные варежки. Проходя мимо женщины, торговавшей монпансье, Ваня хлопнул поверх конфет и спросил: «Сколько стоит». Та ответила, подозрительно оглядев покупателя.
— Дорого дерешь. Пойдем дальше, может, там дешевле.
Отойдя, он протянул Курбатову варежку: «Посмотри теперь». Курбатов увидел на варежке штук пять или шесть прилипших леденцов.
С продавцами махорки он поступал иначе. Махорка продавалась рассыпная, в мешках. Меркой был граненый стакан. Галкин подходил и спрашивал — почем. Ему отвечали. Галкин говорил: «Давай попробую», — свертывал из газетной бумаги цигарку толще пальца, прикуривал, затягивался и, скорчив гримасу, плевался: «Затхлая, не годится». Так он проделывал много раз, и всякий раз находил махорку то мокрой, то некрепкой, то горлодером. Но, отходя от очередной владелицы махорки, он высыпал содержимое цигарки к себе в карман. Через какое-то время у него скапливалось курева дня на четыре-пять.
Курбатов, которому все это поначалу показалось забавным, неожиданно подумал: «А ведь нехорошо. Мелкое, но все же мошенничество».
— Слушай, хватит… Брось ты эти свои штучки… Чем ты сейчас от любого мошенника отличаешься?
Галкин широко раскрыл глаза:
— Что ты, Яшка! Чего ж тут такого? Мы не у государства, не в кооперации, а у спекулянтки, у частников… Я, может, этой своей цигаркой частника подрываю.
Курбатов нахмурился и остановился, выругав себя за то, что сообразил все это слишком поздно.
— Нет, неправильно. Все равно это мошенничество. Частника подорвать захотел! Не так его подрывают. А сюда я больше не ходок.
Галкин неожиданно вспылил:
— Ишь ты, ортодокс какой. Да я не меньше тебя понимаю, ты меня не учи. «Мошенник, мошенник»! Черта с два я тебе теперь покурить оставлю или ландринину дам. Накося…
Курбатов не ответил — повернулся и ушел домой один.
Вечером, играя с ребятами в шашки, он прислушивался к тому, как заведующий Совпартшколой разговаривает с курсантами. Обычно такие разговоры были теперь каждый вечер: Иван Силыч знакомился с ребятами. До Курбатова донеслось:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
