— У меня и дед, и батька коровам хвосты крутили. Умею — лучше не надо.
— Значит, сельский пролетарий?
— Так точно. Еще больше, чем пролетарий: до четырнадцати лет штаны не носил: не было. В одной длинной рубахе коров гонял. Ну, а когда девки надо мной по всей деревне смеяться стали, так батя свои штаны отдал… Только чего на них больше было — дыр или заплат, — не помню.
Кругом смеялись, а Курбатов, нахмурившись, сделал вид, что думает над ходом. Что-то неприятное, отталкивающее виделось ему сейчас в Галкине: и то, как он спорил с Даниловым, и как рассказывал сейчас о себе, и как вел себя на базаре. «Может, не надо так строго судить? — подумалось ему. — Пройдет время — поумнеет, перемелется… Так-то говоря, что он до сих пор видел?» И все же ощущение чего-то неприятного не проходило.
4. «Дурак Галка»
Наконец жизнь в Совпартшколе вошла в свою, ставшую уже привычной, колею. И незаметно оказалось, что учиться не так-то уж трудно; снова вернулась прежняя бодрость, чаще слышался смех, даже стали поговаривать, что Галкин влюбился в какую-то нэпманшу. В самом деле, вечерами Галкин куда-то исчезал и возвращался тайком, поздней ночью, сопровождаемый ворчанием тети Нюши.
— Ах ты, черт!.. Гуляешь все, вельзевул. Ну, ступай спи — дело ваше молодое.
Наутро Галкин еле поднимался; глаза у него были сухие и красные. Когда ребята начинали подтрунивать над ним, он смущенно разводил руками: «Что ж поделаешь, ребята, такая уж природа…»
Потом стал пропадать курсант Митя Чубуков. Вместе с ним уходил киргиз Мухаметдинов. Возвращались они все вместе, и однажды Курбатов, не выдержав, спросил:
— Да что вы все, за одной ухаживаете, что ли?
— Зачем ухаживаем? — ответил Мухаметдинов. — Мы учиться ходим. Каменский учит — мы слушаем. Приеду домой — ай-яй-яй какой умный приеду. Как аксакал.
Курбатов насторожился. Тем более что он заметил, как Галкин толкнул Мухаметдинова в бок: жест, должно быть, означающий — помолчи, не болтай лишку. Насторожился он еще и потому, что о Каменском, читавшем в Совпартшколе историю партии, говорили, что он был в оппозиции.
Галкин понял, что тайна открыта, и деланно рассмеялся.
— Ну да, аксакал. По складам читать научиться бы нам с тобой — и то хлеб.
— Чему же он вас учит, Каменский? — поинтересовался Курбатов, стараясь казаться равнодушным.
— Да всему… Книги читаем. Достоевского он очень любит — читаем вслух.
Однако после этого исчезновения ребят прекратились, а Каменский разговаривал с Курбатовым подчеркнуто-любезно. «Рассказать Ивану Силычу про эти занятия? — думал Курбатов. — А зачем? Чего здесь плохого? Только почему все это в тайне от других?» Он молчал и молчал до тех пор, пока к нему не подошел Мухаметдинов.
— Слушай, Курбат, объясни… Совсем башка пустой стала… Объясни, пожалуйста, почему это мы социализм у нас не построим? А если я хочу строить, тогда что?
— Да кто тебе сказал, что мы не построим?
— Галка говорит… Он умный мужик. А ему Каменский сказал. А я не понимаю. Зачем не построим? Зачем тогда революцию делал?
Курбатов нахмурился. Вечером, подойдя к Галкину, он спросил его в упор, глядя сверху вниз:
— Слушай, что это ты болтаешь, парень? Почему это мы социализм не построим?
Галкин пожал плечами, отворачиваясь.
— Это только гипотеза… Есть много pro и contra, то есть «за» и «против». Могу пояснить.
— «Контра», — усмехнулся Курбатов. — Ах ты кулацкая душа! Да что ты знаешь, что ты в жизни видел? Теоретик сопливый! Да мы…
Курбатов поднялся; вскочил и Мухаметдинов. Они вышли из общежития; и, только очутившись на улице, Курбатов почувствовал, как у него ноют зубы — так он стиснул их.
— Дурак он, Галка!.. Ой, дурак!.. — коверкая слова, быстрой скороговоркой повторял Мухаметдинов, — Я приеду — всем расскажу… Нельзя такой дурак учить, бить надо такой дурак.
Курбатов шел, глубоко засунув руки в карманы куртки. У него было такое ощущение, будто он притронулся к чему-то скользкому, неприятному, холодному. «Член партии… — мучительно думал он. — Как же так, как же? Хотя… Трохов ведь тоже был большевиком… Потомственный пастух. Кто научил его всему этому?»
Когда он вошел к Зайцеву, тот сидел, читал какую-то бумажку и быстро спрятал ее в стол.
— A-а, это ты? Садись.
Он потер ладонями глаза и, вынув из стола бумажку, положил перед собой.
— Вот что, товарищ Курбатов… Тут из губкома пришло письмо. Данилов требует, чтобы мы сообщили официально, как преподает Каменский. На почитай…
Курбатов, прочитав скупые строки запроса, отложил бумажку и, глядя Зайцеву в глаза, ответил:
— Я бы Каменского к нам даже истопником не взял. И, если надо, я сам пойду к Данилову. Слышали бы вы, что Галкин говорить начал…
5. Секретарь райкома комсомола
Каменского в Совпартшколе больше не видели. Произошло это как-то незаметно, и вместо него лекции по историй партии начал читать Зайцев. Ребята вздохнули: пусть заведующий читал скучновато, но зато все было ясно, просто, без выкрутасов… После его лекций не надо было еще часами ломать голову над тем, в чем же была сущность разногласий между Лениным и Мартовым и почему Владимир Ильич, высоко ценивший вклад Плеханова в марксизм, разошелся с ним впоследствии как раз по основным вопросам марксизма…
Казалось, не будет конца учебе: каждый день открывал что-то новое, еще не известное; и Курбатов, вчитываясь в ленинские строчки, находил там снова и снова такое, что сразу же становилось близким его сердцу и оставалось там навсегда.
Но однажды вместо Ивана Силыча в класс снова вошел Данилов, а Зайцев, мелькнув в дверях, ушел. Данилов, как и тогда, осмотрев ребят, улыбнулся.
— Ну, как? Выросли, поумнели? Суть постигли поглубже или глубже копнули? А я вот грешен, уже забывать кое-что стал, снова садиться за книги надо… Ведь мы всю науку по тюрьмам проходили…
Он прошелся мимо столов и, поглядев в окно на улицу, повернулся.
— Словом, прощаться нам пора, товарищи. Губком решил ускорить выпуск. Нам очень нужны люди.
И повторил, словно бы в раздумье: «Да, нет людей-то, а они нам нужны…» Сначала никто не понял, что сказал Данилов, а потом все заговорили разом, перебивая друг друга; и Данилов, стоя у окна, наблюдал. Такого оживления у курсантов давно не было. Секретарь угадал чутьем: сейчас они рады, несказанно рады тому, что наконец-то начнется работа, по которой все стосковались. «Рановато радуются, — с неожиданной грустью подумал секретарь. — Хлебнут еще шилом патоки».
На Данилова уставились десятки выжидающих глаз. Он шевельнул густыми колючими бровями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
