– Все это очень интересно, – сказал я. – Ведь, как правило, океанские животные резко меняют образ жизни только в периоды размножения. Тогда инстинкт заставляет их уходить в совершенно непривычные места. Но здесь не может быть и речи о размножении. Здесь какой-то другой инстинкт, может быть еще более древний и мощный. Сейчас для нас главное – проследить пути миграции. Вот я и сижу на этом озере, по десять часов в сутки под водой. Сегодня пометил одного. Если повезет – до вечера помечу еще одного-двух. А ночью они становятся необычайно активными и хватают все, что к ним приближается. Были даже случаи нападения на людей. Но только ночью.
Машка запустила приемник на полную мощность и наслаждалась могучими звуками.
– Потише, Маша, – попросил я.
Она сделала потише.
– Значит, вы их метите, – сказал Горбовский. – Забавно. Чем?
– Генераторами ультразвука. – Я вытащил из метчика обойму и показал ампулу. – Вот такими пульками. В пульке – генератор, прослушивается под водой на двадцать-тридцать километров.
Он осторожно взял ампулу и внимательно осмотрел ее. Лицо его стало печальным и старым.
– Остроумно, – пробормотал он. – Просто и остроумно…
Он все вертел в пальцах, словно ощупывая, ампулу, потом положил ее передо мной на траву и поднялся. Движения его стали медленными и неуверенными. Он отошел в сторону к своей одежде, разворошил ее, нашел брюки и застыл, держа их перед собой.
Я следил за ним, ощущая смутное беспокойство. Машка держала наготове метчик, чтобы рассказать, как с ним обращаться, и тоже следила за Горбовским. Углы губ ее скорбно опустились. Я давно заметил, что у нее это часто бывает: выражение лица становится таким же, как у человека, за которым она наблюдает…
Леонид Андреевич вдруг заговорил очень негромко и с какой-то насмешкой в голосе:
– Забавно, честное слово… До чего же отчетливая аналогия. Века они сидели в глубинах, а теперь поднялись и вышли в чужой, враждебный им мир… И что же их гонит? Темный древний инстинкт, говорите? Или способ переработки информации, поднявшийся до уровня нестерпимого любопытства? А ведь лучше бы ему сидеть дома, в соленой воде, но тянет что-то… тянет его на берег… – Он встрепенулся и принялся натягивать брюки. Брюки у него были старомодные, длинные. Натягивая их, он запрыгал на одной ноге. – Правда, Станислав Иванович, ведь это, надо думать, не простые головоногие, а?
– В своем роде, конечно, – согласился я.
Он не слушал. Он повернулся к приемнику и уставился на него. И мы с Машкой тоже уставились на приемник. Из приемника раздавались мощные неблагозвучные сигналы, похожие на помехи от рентгеновской установки. Машка положила метчик.
– Шесть и восемь сотых метра, – сказала она растерянно. – Какая-то станция обслуживания, а что?
Он прислушивался к сигналам, закрыв глаза и наклонив голову набок.
– Нет, это не станция обслуживания, – проговорил он. – Это я.
– Что?
– Это я. Я – Леонид Андреевич Горбовский.
– З-зачем?
Он засмеялся без всякой радости.
– Действительно – зачем? Очень хотел бы я знать – зачем? – Он натянул рубашку. – Зачем три пилота и их корабль, вернувшись из рейса ЕН 101 – ЕН 2657, сделались источниками радиоволн с длиной волны шесть и восемьдесят три тысячных?
Мы с Машкой, конечно, молчали. И он замолчал, застегивая сандалии.
– Нас исследовали врачи. Нас исследовали физики. – Он поднялся и отряхнул с брюк песок и травинки. – Все пришли к единственному выводу: это невозможно. Можно было умереть от смеха, глядя на их удивленные лица. Но нам было, честное слово, не до смеху. Толя Обозов отказался от отпуска и улетел на Пандору. Он заявил, что предпочитает излучать подальше от Земли. Валькенштейн ушел работать на подводную станцию. Один я вот брожу и излучаю. И чего-то все время жду. Жду и боюсь. Боюсь, но жду. Вы понимаете меня?
– Не знаю, – сказал я и покосился на Машку.
– Вы правы, – сказал он. Он взял приемник и задумчиво приложил его к оттопыренному уху. – И никто не знает. Вот уже целый месяц. Не ослабевая, не прерываясь. Уа-уи… Уа-уи… Днем и ночью. Радуемся мы или горюем. Сыты мы или голодны. Работаем или бездельничаем. Уа-уи… А излучение «Тариэля» падает. «Тариэль» – это мой корабль. Его теперь поставили на прикол. На всякий случай. Его излучение забивает управление какими-то агрегатами на Венере, оттуда шлют запросы, раздражаются… Завтра я уведу его подальше… – Он выпрямился и хлопнул себя длинными руками по бедрам. – Ну, мне пора. До свидания. Желаю вам удачи. До свидания, Машенька. Не ломай над этим голову. Это очень не простая загадка, честное слово.
Он поднял руку раскрытой ладонью вверх, кивнул и пошел – длинный, угловатый. Мы смотрели ему вслед. У палатки он остановился и сказал:
– Знаете… Вы как-нибудь поделикатнее все-таки с этими септоподами… А то так вот – метишь, метишь, а ему, меченому, одни неприятности.
И он ушел. Я полежал немного животом вниз, затем поглядел на Машку. Машка все смотрела ему вслед. Сразу было видно, что Леонид Андреевич произвел на нее впечатление. А на меня нет. Меня совсем не трогали его соображения о том, что носители Мирового Разума могут оказаться неизмеримо выше нас. Пусть себе оказываются. По-моему, чем выше они будут, тем меньше у нас шансов оказаться у них на дороге. Это как плотва, для которой нипочем сеть с крупными ячейками. А что касается гордости, унижения, шока… Вероятно, мы переживем это. Я-то уж как-нибудь пережил бы. И то, что мы открываем для себя и изучаем давно обжитую ими Вселенную, – ну и что же? Для нас-то ведь она не обжита! А они для нас всего-навсего часть природы, которую тоже предстоит открыть и изучить, будь они хоть трижды выше нас… Они для нас внешние! Хотя, разумеется, если бы меня, например, пометили, как я мечу септоподов…
Я взглянул на часы и поспешно сел. Пора было вернуться к делам. Я записал номер последней ампулы. Проверил аквастат. Слазил в палатку, нашел ультразвуковой локатор и положил его в карман плавок.
– Помоги мне, Маш, – сказал я и стал натягивать аквастат.
Машка все сидела перед приемником и слушала незатихающие «уа-уи». Она помогла мне надеть аквастат, и мы вместе вошли в воду. Под водой я включил локатор. Запели сигналы – это мои меченые сонно бродили по озеру. Мы значительно посмотрели друг на друга и вынырнули. Машка отплевалась, убрала мокрые волосы со лба и сказала:
– Да ведь есть же разница между звездным кораблем и мокрой тиной в жаберном мешке…
Я велел ей вернуться на берег и снова нырнул. Нет, на месте Горбовского я так не волновался бы. Все это слишком несерьезно. Как и вся его астроархеология. Следы идей… Психологический шок… Не будет никакого шока. Скорее всего, мы просто не заметим друг друга. Вряд ли мы им так уж интересны…
БЛАГОУСТРОЕННАЯ ПЛАНЕТА
Рю стоял по пояс в сочной зеленой траве и смотрел, как опускается вертолет. От ветра, поднятого винтами, по траве шли широкие волны, серебристые и темно-зеленые. Рю казалось, что вертолет опускается слишком медленно, и он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Было очень жарко и душно. Маленькое белое солнце стояло высоко, от травы поднималась влажная жара. Винты заверещали громче, вертолет развернулся бортом к Рю, затем упал сразу метра на полтора и утонул в траве на вершине холма. Рю побежал вверх по склону.
Двигатель стих, винты стали вращаться медленнее и остановились. Из кабины вертолета полезли люди. Первым вылез долговязый человек в куртке с засученными рукавами. Он был без шлема, выгоревшие волосы его торчали дыбом над длинным коричневым лицом. Рю узнал его: это был начальник группы Следопыт Геннадий Комов.
– Здравствуйте, хозяин, – весело сказал он, протягивая руку. – Коннити-ва!
– Коннити-ва, Следопыты, – сказал Рю. – Добро пожаловать на Леониду.
Он тоже протянул руку, но им пришлось пройти навстречу друг другу еще десяток шагов.
– Очень, очень рад вам, – сказал Рю, улыбаясь во весь рот.
– Соскучились?
– Очень, очень соскучился. Один на целой планете.
За спиной Комова кто-то сказал «Ох ты», и что-то с шумом повалилось в траву.
– Это Борис Фокин, – сказал Комов, не оборачиваясь. – Самопадающий археолог.
– Если такая жуткая трава, – сказал Борис Фокин, поднимаясь. У него были рыжие усики, засыпанный веснушками нос и белый пенопластовый шлем, сбитый набекрень. Он вытер о штаны измазанные зеленью ладони и представился: – Фокин. Следопыт-археолог.
– Добро пожаловать, Фокин, – сказал Рю.
– А это Татьяна Палей, инженер-археолог, – сказал Комов.
Рю подобрался и вежливо наклонил голову. У инженера-археолога были серые отчаянные глаза и ослепительные зубы. Рука у инженера-археолога была крепкая и шершавая. Комбинезон на инженере-археологе висел с большим изяществом.
– Меня зовут Таня, – сказала инженер-археолог.
– Рю Васэда, – сказал Рю. – Рю – имя, Васэда – фамилия.
