Эрика Кесслер, возлежащая на шезлонге, царственным жестом предложила гостям присесть на садовые стулья рядом с ней. Она была бы почти красавица, не порти ее лицо массивная нижняя челюсть. Продюсерша держалась надменно: в синих глазах сквозил ледок, и улыбалась она одними губами. Вернер и Фабель сели, покорно предъявив свои удостоверения. Хозяйка дома долго и придирчиво рассматривала их, сверяя фотографии с лицами.
– Итак, вы хотели поговорить об Ангелике? – сказала она, возвращая удостоверения.
– Да, – кивнул Фабель. – Понимаю, вы потрясены смертью фрау Блюм… и в особенности тем, как именно она погибла. Нам в высшей степени неловко беспокоить вас, однако обстоятельства таковы, что мы будем благодарны за любые подробности о жизни и работе фрау Блюм, ибо это поможет нам отыскать убийцу.
Его любезность произвела должное впечатление.
– Разумеется, я расскажу вам все, что смогу. Хотя сразу предупрежу: Ангелика не была человеком, который охотно… как бы это сказать… делится личными проблемами. Да и не очень личными. Она практически никого не пускала в свою жизнь. И в подробности своей работы мало кого посвящала.
– Но ведь вы были близкими друзьями? – вставил Вернер Мейер. – Правильно?
– Определение «близкие» я бы опустила. Мы с ней дружили с университетских лет. Обе преуспели в жизни. В ранней молодости она была обаяшка, и мужчины млели в ее присутствии. Красота открыла многие двери ее таланту.
– А какая она была? – спросил Фабель. – Я имею в виду, как человек?
– В университете или после?
– И в университете, и после.
– Ну, прежде всего Ангелика никогда не была равнодушной и беззаботной. Очень серьезно относилась к занятиям и имела политические взгляды. Мы несколько раз вместе ездили в отпуск. Однажды работали летом на виноградниках в Испании. Помню, на обратном пути мы заехали в Гернику – ту самую, про которую картина Пикассо. Этот город, по просьбе Франко, в 1937-м бомбила авиация Гитлера. Мы были в мемориальном комплексе, посвященном погибшим. Одна пожилая испанка услышала наш немецкий язык и принялась честить нас за то, что мы сделали ее городу. Мы обе знали испанский язык, и я огрызнулась, что мы родились через добрых десять лет после войны и к делам Гитлера не имеем ни малейшего отношения. А Ангелика, не в пример мне, была глубоко огорчена. Она испытывала чувство вины за преступления, совершенные фашистами. Пожалуй, та встреча в Гернике оказала существенное влияние на ее политическое созревание.
– Созревание… левого толка?
– Да, она придерживалась левых взглядов. Разумеется, никакого марксизма; в глубине души она была истинная либералка. Интересовалась и экологическими проблемами – после объединения Германии помогала укреплению партии зеленых, в которую влились многие правозащитные группы бывшей ГДР. Одно время даже подумывала выставить свою кандидатуру в бундестаг от партии зеленых.
– И почему же она не пошла в политику?
Фрау Кесслер, играя колечком своих золотых волос и задумчиво глядя на Эльбу, сказала:
– Ангелика была превосходной журналисткой и знала, что ее сила именно в этом. И в конце концов решила, что лучше остаться первоклассным журналистом, чем заделаться второстепенным политиком. Она чувствовала, что своим пером может сделать больше для торжества социальной справедливости и защиты окружающей среды.
– Когда вы видели фрау Блюм в последний раз? – спросил Вернер Мейер.
– Я завтракала с ней в городе несколько недель назад. Кажется, четвертого июня.
– И как она вела себя в тот день? Упоминала что-либо необычное?
– Нет… Ничего необычного, насколько я помню… Могу только отметить ее приподнятое настроение. Хотя она всегда кипела энтузиазмом и энергией… В тот день она предвкушала, как ближе к вечеру задаст несколько неприятных вопросов этой фашистской заднице Вольфгангу Айтелю.
– Отцу издателя Норберта Айтеля, да?
– Верно. Вольфганг Айтель – бывший офицер СС, а теперь лидер союза «Германия немцам».
– Что именно интересовало фрау Блюм в его деятельности?
– Понятия не имею, – сказала фрау Кесслер. – Ничего конкретного она не говорила. Наверное, вы уже в курсе, что Ангелика держала подробности своих расследований в тайне – вплоть до момента публикации или выступления в эфире. В то утро она предложила мне профинансировать серию радиопередач с ее участием. Единственное, что она мне открыла на том этапе: у нее есть компрометирующие материалы на Вольфганга Айтеля – материалы, которые оттолкнут от него даже верных сторонников. Что-то связанное со спекуляцией недвижимостью.
– Она как-то давала понять, что расследование связано с опасностью для жизни?
Фрау Кесслер нахмурилась:
– Нет, об опасности она явно не думала. И я, слушая ее, ни о чем таком не подумала. А вы что, подозреваете Вольфганга Айтеля? Заказное убийство?
– О нет, мы пока ничего определенного сказать не можем. Просто рассматриваем разные варианты. Работала фрау Блюм еще над чем-нибудь в то время?
– Вроде собирала что-то о сто первом батальоне. Но это было на периферии ее интересов.
Фабель нахмурился. Гамбург слыл наименее нацистским из городов Германии. Однако в 1942 году 101-й резервный полицейский батальон, собранный преимущественно из гамбургских рабочих среднего возраста, уничтожил две тысячи евреев в польском городе Отвоцке. А до конца войны на счету этого батальона были жизни уже восьмидесяти тысяч евреев и людей других «нежелательных» национальностей. Фабелю вспомнилась фрау Штайнер, которая жила под квартирой, где была убита Тина Крамер. У нее он увидел фотографию погибшего на войне мужчины в форме резервного полицейского батальона…
– По-моему, сто первый батальон – не очень-то актуальная тема.
Эрика Кесслер пожала плечами:
– Не знаю. Похоже, Ангелика нашла какой-то новый поворот. Что-то говорила о параллелях бесчинству русских в Афганистане и Чечне.
– А что в личной жизни? – спросил Фабель. – У фрау Блюм был постоянный друг?
Эрика Кесслер странно помедлила.
– Нет… В последнее время у нее вроде бы никого не было. По крайней мере никакого серьезного романа. До этого она встречалась с коллегой, неким Паулем Торстеном.
Фабель аккуратно записал имя и внимательно заглянул в ледяные синие глаза уверенной в себе хозяйки дома. Она выдержала его взгляд и улыбнулась – опять одними губами.
Фабелю было ясно: ложь. Но с какой стати Кесслер что-то умалчивать о мужчинах своей подруги?
– Вы знаете Марлис Менцель? – спросил он.
– Художницу?
– Террористку.
Хотя Кесслер рассмеялась, глаза ее не потеплели.
– Почему бы не сформулировать гуманнее: бывшая террористка, ставшая художником? Я слышала про нее. Лично не знакома.
– А Ангелика Блюм была с ней знакома…
– Они где-то вместе работали – в незапамятные времена.
– Они сотрудничали в левом журнале «Дух времени». Возглавляемом, если я не ошибаюсь, молодым Гансом Шрайбером. Правда ли, что у них тогда был бурный роман?
– Да, насколько я знаю. Они даже какое-то время жили вместе, – сказала Эрика Кесслер. И опять что-то нехорошее мелькнуло в ее глазах, она как-то странно наморщила лоб.
За несколько минут беседы Фабель не узнал ничего важного. Они с Вернером встали и поблагодарили Эрику Кесслер. Та простилась с посетителями величавым кивком. Из дома их вывел ее муж, все так же весело шлепая тапочками по плиткам.
Фабелю пришлось покружить, прежде чем он выбрался из Бланкенезе на Эльбшоссе – в районе богатых вилл была хорошо продуманная система одностороннего движения, мучительная для новичка в этих краях.
– Ну, что скажете? – спросил он Вернера.
– Дамочка придерживает какие-то факты. У меня ощущение, что эта Блюм с кем-то крутила, но Кесслер не хочет выдавать ее воздыхателя.
– Я бы сформулировал иначе, – сказал Фабель, – но у меня точно такое же впечатление.
Какое-то время они ехали молча, потом Фабель неожиданно спросил:
– Вернер, как бы вы описали Ганса Шрайбера, первого бургомистра, если бы увидели его на улице с расстояния метров в сто?
Вернер Мейер сосредоточенно набычился.
– Ну… высокий. Хорошо одетый. Русые волосы. Конечно же, широкие плечи… А с какой стати вы спрашиваете?
Фабель повернулся к Вернеру и с плутоватой улыбкой сказал:
– А теперь опишите мне мужчину, которого наша свидетельница видела входящим в дом Ангелики Блюм за полтора часа до ее убийства.
Часть третья
С четверга 19 июня до воскресенья 22 июня
Четверг, 19 июня, 10.20. Ратуша, Гамбург
Как Фабель и ожидал, криминальдиректор Ван Хайден отреагировал на новость очень бурно. То, что первый бургомистр Шрайбер вдруг оказался подозреваемым в таком громком деле, настолько потрясло Ван Хайдена, что он совершенно растерялся. И кончил тем, что почти с мольбой уставился на своего подчиненного:
