Италия в тот же день объявила Менелику войну и их премьер министр Франческо Криспи приказал генералу Огюсту Баратьери[93], губернатору Эритреи и назначенному командовать экспедиционными войсками, разбить зарвавшихся эфиопов.
Зашифровал и отправил сообщение Обручеву с курьером раса, попросив дождаться ответа, а уже потом пускаться в обратный путь, ответ будет в тот же день..
Зашел к казакам. Сказал, что получил плохие новости. Русские артиллеристы понесли потери (точно не известно, какие), барон фон Штакельберг погиб. Многие взяты в плен в том числе один офицер. Развел по глотку спирта и помянули россиян, павших на абиссинской земле, у многих на глазах стояли слезы, барона жалели, незлобивый он был.
Наконец, после очередного совета Мэконнен сказал, что, Лаврентьев, опасаясь преследования и окружения, принял решение уходить на запад, на соединение с Северной армией, то есть, в этот лагерь он в ближайшее время не вернется. Навстречу Лаврентьеву вышел отряд раса Мэнгеши, который считался итальянцами сепаратистом и противником Менелика II, но с началом вторжения три месяца назад публично поклялся в верности негусу. Однако Баратьери, у которого было около 8 тысяч пехотинцев при 40 орудиях, легко разбил передовые части Менгеши у местечка Сенафе и вынудил его отступить. Теперь отряду Лаврентьева противостоит наиболее сильная группировка итальянцев, а порту Масауя началась высадка подкрепления, прибывшего из Италии. В связи с этим принято решение о наступлении и выходе на линию[94] Гондэр – Микэле.
Сборы к выступлению продолжались почти неделю. За это время части Баратьери заняли Адуа, и вышли к Аксуму, потеснив части Северной армии, которые вновь предприняли попытку контратаковать. Тут объявился Лаврентьев, выйдя на соединение с Северной армией у Гондэра. С собой он привел пятьсот абиссинских воинов, четыре пулемета и три орудия, потеряв все остальное тяжелое вооружение в арьергардных боях.
Отправил с нарочным в Северную армию письмо для Лаврентьева, в котором просил подробно, рапортом, доложить, по какому приказу и с какой целью он забрал вооружение и людей, рассказать о ходе сражений, предоставить список погибших, раненых и взятых в плен, указав, при каких обстоятельствах это случилось. Также попросил написать письма семьям погибших, указав, где они пали и похоронены. Все это в запечатанном конверте прошу предоставить мне с ближайшей оказией, если есаул сам не собирается прибыть в лагерь Негуса.
Прибыл госпиталь и, не разгружаясь, проследовал дальше к обозначенной позиции. Я даже познакомиться с начальником и врачами не успел. Я думал, что после разгрома отряда Лаврентьева могут появиться упадочнические настроения: если русские не смогли, куда уж нам. Нет, все с точностью наоборот, правда, авторитета русским все это не добавило: «али», они и есть «али», хоть русские, хоть итальянские. Зато абиссинцы были полны жаждой мести, мол, сейчас мы отомстим за смерть наших братьев, веди нас, Менелик, в бой. Негус поддерживал эти патриотические выступления, разъезжая со свитой по лагерю: завидев его, воины громко кричали, потрясая оружием – кто старым ружьем, кто копьем.
Познакомился с расом Микаэлем, командиром корпуса Уолло-Галла с которым нам вместе идти в бой. По совету Мэконнына преподнес ему золотые часы и златоустовский клинок. Серебряные часы и клинки попроще получили генералы (дэджазмачи, кеньязмачи, фитаурари и геразмачи) корпусов Южной армии, которой командовал Мэконнын, все в рамках укрепления боевого содружества. Я не возражал, лучше уж люди, с которыми вместе в бой идти, чем бюрократы-чиновники.
Наконец, тронулись в путь. Мэконнын выделил верблюдов для транспортировки остатков нашего имущества, так как всю тягловую силу Лаврентьев забрал с собой. С разрешения негуса, все винтовки должны пойти на вооружение корпуса Мэконнына, тем более, у меня появилось ещё две сотни гвардейцев в виде личной охраны, вот лучшим стрелкам винтовки с сотней патронов каждому и выдам. Выздоравливающие артиллеристы и Титов разместились на наших мулах, поклажу с которых переместили на верблюдов.
На новом месте было хуже с водой, на старом хоть речка рядом была, пей – не хочу, а на новом – воду возили за десять верст, так что пить-есть еще хватает, а баню устроить – уже нет.
Пока ехали, да размещались, приехал курьер с ответом из Петербурга.
Обручев просил на месте провести расследование самодеятельности Лаврентьева, не афишируя это перед абиссинцами. В шифровке было написано, что взятые в плен и оставленные на милость победителя раненые, а также убитые, были в русской военной форме. Раненый подпоручик Збигнев Михневский дал интервью газете «Пти Паризьен», корреспондент которой был в итальянских войсках. Из его рассказа следовало, что они сопровождали русского посланника и ждали его прибытия в лагере Негуса Менелика, но явился русский в гражданской одежде, представившийся есаулом Лаврентьевым, и сказал, что, согласно приказу Негуса, все русские поступают в его распоряжение и должны следовать для оказания помощи абиссинской армии.
Я обдумывал полученную шифровку. Вот это загнул господин подпоручик! Выходит, любой гражданский, без письменного приказа от непосредственного русского начальника, по распоряжению иноземного владыки, может использовать русский воинский контингент для решения задач на чужой территории!). Нехорошо о покойных, но барон должен был бы потребовать мой письменный приказ, а при его отсутствии – арестовать подозрительное лицо, могущее оказаться провокатором. Нет, все с радостью поскакали навстречу приключениям за наградами и почестями. Понятно, Лаврентьев – авантюрист, но что с остальными случилось? Даже если и было распоряжение негуса, я вполне предполагаю, что он мог попросить помочь. Но отправляться воевать с итальянцами в русской форме? Потащить с собой людей по приказу, если бы это были добровольцы, это было бы понятно, но регулярная воинская часть с тяжелым вооружением? И эта регулярная часть вступает в бой с регулярной частью итальянской армии – да это война! Представляю, что сейчас творится на Певческом мосту и какую ноту прислал король Умберто через посла в России… Скандал покруче Ашиновского!
Конец III части.
