Наконец (через несколько месяцев), сказали, что рецензии есть, можно прийти.
Средних лет женщина, редактор, вяло глянула, а когда я сказал свою фамилию и название рукописи, она встала из-за стола, подошла к большому шкафу, набитому толстыми папками, порылась там, достала мою, знакомую, открыла ее, заглянула внутрь, закрыла и протянула мне.
– Рецензии там, – сказала.
Я ничего не понимал.
А она уже опять склонилась над столом, продолжая что-то читать.
– Что, можно идти? – спросил я.
– Да, конечно, – сказала она, не поднимая головы. – Почитайте рецензии.
Каково же было мое изумление, когда, внимательно прочитав обе рецензии дома, я осознал, что обе они вполне положительные. А одна так просто восторженная! То есть оба рецензента хвалили рукопись и рекомендовали ее для печати! Почему же мне ее вернули?
Я позвонил в редакцию и спросил об этом редакторшу.
– У нас план полностью забит на несколько лет вперед, – спокойно ответила она. – Если захотите, принесите ее как-нибудь потом. Годика через два-три.
И это было все. Что делать?
Однако к этому времени уже все-таки подписан был договор на «Листья», и я решил пока не дергаться. Ведь и с «Листьями» в последнее время было весьма нелегко – наши отношения с редакторшей становились все хуже… И еще неизвестно, не зарубит ли в последний момент мою книгу цензура…
А в стране тем временем началась активная травля Солженицына и академика Сахарова.
В ногу со страной
Да, дружище Март, тебе такое, я думаю, и не снилось. «Годика через два-три… План забит полностью…» Так запросто, так легко. А больше-то нам идти некуда. Детское издательство у нас одно…
Пытаюсь представить себе Америку того времени… Конец XIX-го века – начало XX-го, разгул «капитализма», экономический подъем, торжество рационального. Заслуженное, честно завоеванное материальное благополучие «динамичного» общества. Страна прошла свои испытания и быстрыми темпами выбивалась в самые-самые. Конечно, приходилось платить за радость материального расцвета, но конкуренция все же была в основном здоровой. Американцы, думаю, даже не в состоянии представить себе, что такое лагеря, чистки, страх перед КГБ, привычный, вбитый в гены «пациентизм», «партсобрания», постоянное ожидание очередной «подлянки» от правительства, тупое голосование «все, как один!», согласный хор миллионов: «Расстрелять, как бешеных псов!». Зачем «джунгли во дворе», если американцам можно элементарно побывать в настоящих джунглях? Зачем путешествовать на велосипеде, если можно запросто на своем личном автомобиле? Зачем мечтать об Индии, островах Южных морей, если достаточно приложить усилия, не лениться – и мечта в кармане! А внешняя канва моего «Обязательно завтра» или «Переполоха» для американца – наивная и порой просто смешная экзотика. Так думали многие из нас…
Что ж говорить, каким взрывом, каким будоражащим открытием был для них наш Солженицын, а особенно, конечно, его «Архипелаг ГУЛАГ». Другая планета! Для нас он тоже, конечно, был явлением громоподобным, но только не «другая планета», а как раз наоборот – наша кровная, наша безнадежно родная, наша безнадежно убогая… Несомненно, он – одно из значительных явлений ХХ века. Как, разумеется, и Ленин. И Сталин. «Иван Денисович» был трещиной в глухой плотине лжи, за ним последовали «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка». И это казалось тогда щелью в железобетонной ограде.
Да, дорогой Март, да, многоуважаемый Джек! Вам, разумеется, пофигу были даже президентские выборы, а уж думать о таких проблемах, как сказать или не сказать правду о каком-нибудь политическом деятеле или о вашем политическом строе, «пройдет» в печать повесть, минуя Главлит и цензуру ЦК, или «не пройдет», можно писать о том, что было на самом деле или нельзя – вам и в голову не приходило такое. А у нас именно это – главное! Мы все в своей стране в ногу должны идти. С ней, со страной. Только вот представление о том, что такое страна – ее правительство во главе с партией и Генсеком или ее народ – вот эти представления были у нас разные. Служи беззаветно вождям и начальству – все будет хорошо, но не вздумай по-своему, не вздумай сомневаться в том, что вожди лучше тебя все на свете знают.
Для меня интересно, что и знаменитая работа академика Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании…» написана как раз в том же – ставшем для меня лично «экстраординарным» (в связи с «Переполохом») – году, 1968-м… А в 73-м о нем уже очень активно (и с ненавистью) писали наши газеты.
Возможно, так же и у многих других – ведь явления «носятся в воздухе», – но важнейшие события моей жизни странным образом совпадали (и совпадают) с важнейшими событиями в жизни страны. Я перенес первую в жизни операцию и поступил в МГУ в год смерти Сталина, ушел из МГУ, когда Хрущев прочитал свой знаменитый доклад на ХХ съезде «О преодолении культа личности и его последствий». Я поступил в Литинститут, когда был опубликован «Один день Ивана Денисовича», а мой «Переполох» был зарублен аккурат синхронно с Пражской весной и Черным Августом.
Но любопытно и более мелкое: чтобы был опубликован в «Новом мире» мой первый рассказ «Подкидыш», мне, оказывается, необходимо было физически пострадать. В день, когда рукопись рассказа легла на стол редактору Анне Самойловне Берзер, чтобы она окончательно «подготовила» его к печати, – я лег на стол хирурга, чтобы мне вырезали гнойный аппендикс. А чтобы вышла моя первая книга «Листья», мне пришлось и вовсе…
«Карлики»
«В мою комнату вошли сразу трое в белых халатах. Женщина-врач лет сорока с небольшим, худощавый парень практикант и девушка, сестра. Я не мог даже перевернуться на спину.
– Что это? – спросила врач, указав на молочную бутылку с красноватой жидкостью, напоминающей морковный сок с волокнами. Бутылка стояла рядом с кроватью.
Я сказал.
– Вам придется поехать с нами, – тотчас же заявила врач.
– Не возражаю, – ответил я, испытав момент торжества: моча их убедила!
– Попробуйте встать…»
Это – начало повести, которую сочинял много позже, в 80-х, пережив и осмыслив то, что было в 74-м, и пытаясь опять разобраться, понять, передать другим, добиваясь соответствия… А было так, что подобной физической боли я не испытывал в жизни своей даже близко (ни раньше, ни после). Врачи так и не смогли понять, почему моча была красная и с волокнами… Положили в больницу, лечили от радикулита и ишиаса, и помогло только сильнейшее облучение ультрафиолетовыми лучами (концентрированные солнечные, как я считаю). Главное же – мне это, очевидно, было необходимо: передумал многое, многое понял, получил некое новое знание.
