тетушки, схему с купонами он бы сразу раскусил.
Вианелло, намного более спокойным тоном, посматривая то на Брунетти, то на Гриффони, произнес:
– У синьоры Гаспарини накопилось купонов на тысячу с лишним евро. Она брала их довольно долгое время, как и ее подруга, синьора Ламон. А выгодно это Донато.
На этот раз Гриффони не стала возражать. Она смотрела перед собой невидящими глазами, и Брунетти подумал, уж не прикидывает ли она примерную сумму месячной выручки Донато от продажи купонов.
Брунетти с Вианелло переглянулись и дружно решили промолчать.
Медленно, словно каждое слово давалось ей с трудом, Клаудиа проговорила:
– Действительно, в интересах Донато, чтобы Гаспарини молчал.
До согласия было далеко, но как версию Гриффони готова была это принять. Она снова затихла и только через пару минут спросила:
– А кто-то из вас подумал, что произойдет, если Матильде Гаспарини обратится в суд или попытается дать свидетельские показания? Божий одуванчик с болезнью Альцгеймера и Паркинсона. Хороший адвокат сотрет обвинение в порошок. – Она стала загибать пальцы, перечисляя возражения: – Все, что у вас есть, – это показания потерявших связь с реальностью старушек. Или стариков. Еще имеются купоны с именем синьоры Гаспарини и ее туманный рассказ о двадцатипроцентной надбавке. И никакой связи между Гаспарини и Донато. Еще есть коллега доктора Донато, пересказывающая слухи, которые о нем ходят. Если вы думаете, что этого хватит для обращения в суд… Что ж, удачи!
Вианелло эта речь, кажется, слегка отрезвила.
– Но в случае с Гаспарини у нас нет других подозреваемых с мотивом.
– И это не было ограблением, – напомнил Брунетти.
В комнате снова стало тихо. Брунетти отметил про себя, что небо потемнело и на город быстро наползает ночь. За окном вдруг завыл ветер, и в саду за оградой, по ту сторону канала, с деревьев посыпалась листва. На верхнем этаже дома, на крайнем справа окне захлопали ставни – шумные свидетели его постепенного обветшания.
– И к чему мы пришли? – наконец задал вопрос Вианелло.
– Его жена наверняка все знает, – сказала Гриффони.
– Откуда такая уверенность? – усомнился инспектор.
– Твоя бы знала? – последовал убийственный вопрос.
Инспектор засмеялся, и ситуация разрядилась.
***
– Как вы смеете говорить так о Туллио?! – воскликнула профессоресса Кросера.
Она согласилась принять полицейских на следующее утро, с холодной вежливостью поздоровалась и пригласила в квартиру. Брунетти решил, что им не стоит идти втроем, и Вианелло не стал возражать. Профессоресса проводила визитеров в гостиную.
Ее муж, начала объяснять она в ответ на вопрос Брунетти, человек спокойный и серьезный, главное для него – семья и, – тут синьора Кросера помедлила, напряженно посматривая то на одного, то на другую, – его страсть к велосипедному спорту. В студенческие годы Туллио даже участвовал в Giro d’Italia[84], но понял, что способностей для профессионального спорта у него недостаточно. Он ездит до сих пор, держит три велосипеда в гараже в Местре и минимум один выходной еженедельно, в любую погоду, тратит на дальнюю поездку и домой возвращается усталый и успокоенный.
Все это было настолько естественно, что Брунетти стоило труда перейти к следующей теме – извилистому карьерному пути синьора Гаспарини. Хотя и с некоторым смущением, он все же спросил, почему ее супруг так часто менял место работы, и профессоресса сказала, демонстрируя первые признаки раздражения, что звучит это так, как будто его могли уволить за некомпетентность или нарушения.
– Хотелось бы исключить эту вероятность, синьора, – серьезно ответил Брунетти. – Не некомпетентность. Нарушения.
В литературе персонаж часто «открывает рот от изумления», и сейчас это наяву случилось с профессорессой Кросерой. Она застыла на несколько секунд, а потом спросила: «Как вы смеете говорить так о Туллио?!» – и хотела что-то добавить, но ее душил гнев, и она закашлялась, прикрыв рот рукой. Лицо у нее покраснело от ярости.
Гриффони, которая не проронила ни слова, пока коллега задавал вопросы, услышав его последнюю реплику, зажмурилась от стыда. Теперь она сидела очень прямо, с каменным лицом, ни на кого не глядя.
Профессоресса Кросера закрыла глаза и – в иных обстоятельствах это выглядело бы мелодраматично – схватилась за сердце. Брунетти только теперь услышал, что в комнате тикают часы.
Они отсчитали не меньше ста секунд, прежде чем профессоресса открыла глаза и посмотрела на полицейских.
– Я расскажу вам об этом, а потом вы уйдете из моего дома, оба! Больше не пытайтесь со мной связаться. Разговаривать с вами я буду, только если этого потребуют в суде.
Гриффони она даже не удостоила взглядом. Спросила у Брунетти:
– Это понятно?
– Да.
– Родители моего мужа умерли от рака с разницей в шесть лет. В обоих случаях смерть была очень страшной и очень долгой. – Помедлив, профессоресса продолжала напряженным, бесцветным голосом: – Работодатели так ценили Туллио, что давали ему отпуск и разрешали работать, находясь в Венеции. Но в обоих случаях все заканчивалось тем, что времени на полноценную работу у него не оставалось и он увольнялся, чтобы заботиться о родителях, пока мы жили на мою зарплату.
Она посмотрела на полицейских, чтобы убедиться, что они следят за рассказом.
– Туллио делал то, что считал правильным, я – тоже. С третьей фирмы он уволился, потому что сын владельца попросил его сделать что-то незаконное, а офисы четвертой перенесли в Шанхай, куда мой муж ехать отказался.
Ее взгляд заметался между визитерами. Брунетти выдержал его, Гриффони – нет.
– Школа Альбертини. Кто ее оплачивает? – спросил Гвидо, разыгрывая последнюю карту и заранее зная, что этот ход провальный.
– Его тетя, – ответила профессоресса Кросера, и на этот раз с явной неприязнью. – Так что можете отказаться от версии, что мой муж растратчик, или кем там еще вы его считали.
Она встала и направилась к выходу. Брунетти и Гриффони, не глядя друг на друга, последовали за ней. Профессоресса Кросера закрыла за ними дверь.
Все это Брунетти рассказал Паоле после ужина. Жена слушала молча, потягивая травяной чай, который они сегодня предпочли кофе и граппе. Она сидела на софе: ноги – на полу, на коленях – чашка с блюдцем. Брунетти устроился в кресле напротив и предпочел пить из кружки.
– И ты не навел заранее справки у его работодателей? – спросила Паола.
Отказываясь отвечать, Брунетти помотал головой.
После паузы Паола сказала:
– Я очень сочувствую Элизе.
– Я подумал, что лучше рассказать тебе об этом, – отозвался Гвидо. – Она может…
– Да, может, – согласилась Паола. – Я бы обиделась. – И, немного помолчав, спросила: – Что ты сделал?
– Когда?
– Когда она вас выставила.
– Позвонил синьорине Элеттре и попросил проверить даты смерти родителей Туллио Гаспарини, а потом связаться с двумя его первыми работодателями и уточнить показания профессорессы.
Паола вздернула подбородок.
– Ты сделал это только сейчас? – спросила она.
– Да, – сказал Брунетти.
Паола долго над этим размышляла, но комментариев не последовало. Наконец она спросила:
– И?
– Она сказала правду.
– Элиза обычно говорит правду, – позволила себе заметить Паола. – И что теперь?
– Собираюсь побеседовать с доктором Донато.
– Чего ты ждешь от этого разговора?
– Хочу посмотреть, как он отреагирует, когда я скажу, что синьор Гаспарини знал о купонах.
– Зачем говорить, что вам это известно?
– Чтобы он понял, что мы усматриваем здесь связь с нападением на Гаспарини.
– А ты не подумал, что насчет Донато вы также можете заблуждаться?
– Донато раздавал купоны многим, тут ошибки быть не может, – сказал Гвидо, отдавая себе отчет в том, какое это облегчение – знать что-то наверняка.
– В мире от этого мало что изменится, Гвидо, – сказала Паола, взмахнув рукой, словно чтобы прогнать эту мысль. – Ну сколько, по-твоему, он может заработать на этих купонах за год?
– Было бы проще поверить, если бы он зарабатывал много? Это ухудшило бы картину?
– Нет, Гвидо, не ухудшило. Хотя есть же такое понятие, как степень вины.
– Но ты не согласна?
– Он, конечно, поступает
