Карвабиэль не решился спорить, тем более что фанатично преданная делу великих перемен и своему отважному учителю Джер не встала бы на сторону струсившего полукровки, руководствующегося не столько силой разума, сколько зовом инстинктов, доставшихся по наследству от недоразвитых человеческих предков.
Конечно, обладать природным чутьем, уважительно называемым людьми интуицией, совсем не плохо. Однако логика и трезвый расчет намного лучше, поскольку позволяют не почувствовать опасность, а вычислить ее, предвидеть ход противника, а значит, и знать, как с ним бороться.
Уже почти поднявшись на третий этаж, Мансоро понял, чего он не учел, нашел последний кусок мозаики, случайно выпавший и чуть не испортивший картину почти идеального преступления.
На третьем этаже здания находились апартаменты полковника Фонжеро. Как точно были расположены комнаты, эльф не знал, но обычно высокие имперские чины старались расположить кабинет подальше от спальни, чтобы не в меру любопытные фаворитки не совали напудренные носы в казенные бумаги. Естественно, семидесятипятилетнему маркизу было не до любовных утех, но статус обязывал водить к себе женщин. Сильное мужское начало всегда ценилось среди людей, как на войне, так и в политике. Карьера несчастного, утратившего его по старости лет или по иным причинам, мгновенно катилась под откос. Люди не хотели подчиняться немощным да слабым в плане продолжении рода, хотя почему-то боялись признаться себе в этом; вместо того чтобы открыто сказать правду в глаза, искали глупые предлоги, чтобы избавиться от военачальника или министра, виновного лишь в том, что уже «не мог».
Семьдесят пять лет – до этого возраста люди доживают редко. Войны, эпидемии, интриги и прочие превратности судьбы заметно укорачивают и так недолгий век. Маркиз уже давно не ценил свою жизнь, зная, что в любой миг может оказаться в могиле, вследствие как внезапной закупорки сосудов, так и иных естественных причин. Изношенный организм пока еще работал, но его хозяин прекрасно понимал, что может не проснуться в любое утро.
Стариков мало волнует, сколько они еще протянут, тем более если жизнь была бурной, переполненной яркими событиями. Их не очень интересует, что скажут на пышных похоронах современники. Другое дело – мнение потомков. Те, кто купался в славе при жизни, хотят, чтоб о них не забыли и после смерти. Оставить свой след в истории, занять достойное место среди великих мужей прошлого – вот что волновало полковника Фонжеро гораздо сильнее, чем забота о ноющих ранах и о медленно угасающем теле. Маркиз не считал нужным держать охрану возле спальни, но в кабинете, где находились не только служебные, но и его личные архивы, напоминания потомкам о деяниях далеко не заурядного предка, непременно дежурило несколько солдат. Если бы эльфы сразу вошли в спальню и принялись пытать старика, то стража из кабинета напала бы со спины, предварительно подняв шум и послав за подмогой.
– Ищем кабинет! Осторожно, там должны быть солдаты! – предупредил командир и, ступая с пятки на носок, скрылся за дверью апартаментов, занимавших весь третий этаж.
Пархавиэль очнулся уже ночью. «Как у нас в Махакане, если факелы загасить. Что-то вдали светится, а что именно, не понять», – подумал гном, садясь на сырую траву и ощупывая раскалывающуюся на части голову. Несмотря на жуткую боль в висках и затылке, на широком лбу не было даже царапины, руки остались целыми, ноги тоже не пострадали от ускоренного спуска, если не принимать в расчет порванных брюк и маленькой ссадины на левой коленке. «Счастливчик», – рассмеялся Пархавиэль и, кряхтя поднявшись на ноги, стал карабкаться по почти отвесному склону наверх, туда, где должна была проходить дорога и лежать на боку разбитая карета. Борьба с рыхлой, уходящей из-под ног землей продлилась недолго, на помощь гному пришли ветки и торчащие из почвы корни деревьев, за которые он то хватался руками, то опирался непропорционально короткими, но сильными ногами, а иногда и впивался зубами.
Карета осталась на месте, лошадей победители схватки, конечно же, увели, не поленившись нагрузить их амуницией и телами погибших сослуживцев. Зингершульцо не помнил, что точно произошло. Кто-то, вроде бы стражники вытащили его на дорогу и бросили в грязь, затем им троим задавали какие-то вопросы, потом началась драка, но кто напал на конный отряд стражи, Пархавиэль вспомнить не мог. Трава возле дороги была смята, земля перерыта, как будто на ней топтался табун лошадей, хотя, впрочем, так оно и было. Под светом необычайно яркой луны зловеще блестели лужи запекшейся крови, а на дереве возле кареты мерно раскачивались два мертвеца.
«Победила стража, а дрались они не с разбойниками», – пришел к заключению гном, всмотревшись в разорванные, окровавленные одежды повешенных. Своих убитых стражники забрали с собой, поэтому какие потери понес отряд, сказать было нельзя. Однако бой был жестоким, на теле каждого из мотающегося на суку трупа было видно по десятку рубленых и колотых ран, в большинстве своем смертельных. Стражники повесили уже мертвых. Так люди делали во время войн и восстаний, для острастки и устрашения врагов. Пархавиэль когда-то слышал об этом, то ли от Мартина, то ли от кого-то другого, но сейчас уже не мог припомнить.
Опечаленный гном крепко обхватил руками все еще гудевшую голову и уселся на обочине. Что делать дальше, он не знал. Жизнь только начала налаживаться, но зловредная судьба опять загнала его в тупик. Экипаж разбит, Артур с Флейтой пропали, к счастью, их трупов ни на дороге, ни на деревьях не было, а стражники наверняка не стали брать их с собой. Нивел спасся, слуги герцога не могли заметить, как он спихнул парня с козел кареты, но где его искать, было не ясно. За лесом начиналось поле, туда Нивел точно не пошел бы, оставаться на дороге пареньку было тоже опасно. Как ни крути, а гному снова пришлось углубиться в лес, только там можно было найти убежавших товарищей.
Пархавиэль тяжело вздохнул и полез обратно овраг. Выбора у него не было. Чересчур закостеневший и прямолинейный в вопросах чести гном не мог позабыть о попутчиках и продолжить путь один. С его точки зрения, подобный поступок – откровенное свинство, за которое нужно спускать штаны и жестоко пороть, притом прилюдно, в назидание другим. Ночной лес жил своей жизнью, не обращая внимания на дрязги людей. Кто-то из обитателей охотился, кто-то убегал, а кто-то спал, затаившись по укромным берлогам. В темноте слышалось зловещее угугуканье, раздавались пронзительные крики и протяжный, леденящий душу вой. Лесного зверя Пархавиэль не боялся, не пугала его мысль и о вампирах, которых так же, как и любого человека, можно было убить при помощи подручных средств, например тяжелой палки или увесистого кулака, опущенного точно в темечко или иное уязвимое место.
Как ни странно, гном не боялся стать добычей ночных хищников, пугала его лишь мысль, что он может утонуть. После недавно прошедших дождей низины были заполнены холодной водой. По поверхности огромных луж, можно сказать озер, плавали ветки, сучья и еще какая-то масса, наверное, растительного происхождения. Под ногами постоянно что-то булькало, хлюпало и чмокало. Пархавиэль дважды проваливался в воду по пояс, прежде чем ему удалось выйти на относительно сухой участок местности.
Гном кричал, но ночная чаща отвечала ему целой симфонией разнообразных звуков, в основном испуганных криков, в гуле которых было невозможно разобрать человеческие голоса, даже если товарищи ему и отвечали. Однако он продолжал упорно продвигаться в глубь леса и кричать, скорее от отчаяния, нежели надеясь на результат. – Ну и что ты разорался, дружище?! – внезапно послышался голос из-за деревьев, не столько рассерженный, сколько укоризненный и очень-очень уставший.
Пархавиэль огляделся, но так никого и не заметил поблизости. Он прошел немного вбок и вышел на маленькую поляну. Среди зарослей кустов и поломанных деревьев, низко опустив голову, сидел человек: молодой, раненый, смертельно уставший. Длинные светлые волосы ниспадали на плечи грязными, слипшимися сосульками. Кожаный жилет с нашитыми сверху стальными пластинами разорван на плече и локте; кисти рук, обнаженная шея и правый бок перепачканы грязью, кровью и потом. Даже если бы человек не был одет точно так же, как раскачивавшиеся на дереве мертвецы, гном все равно бы понял, что он участвовал в недавней драке со стражей.
– Кто таков? – с трудом ворочая языком, произнес человек и поднял голову, чтобы рассмотреть собеседника.
Сквозь маску грязи и крови на Пархавиэля глядело молодое, почти юношеское лицо. Насколько Зингершульцо разбирался в человеческих представлениях о красоте, женщины сочли бы молодого воина очень красивым, даже несмотря на удручающий внешний вид и уродливый свежий шрам, рассекавший правую щеку.
– Гном, – ответил Пархавиэль, вызвав улыбку на лице наемника на службе у графа.
