тела сюда. Если ранены, если живы, то везите сразу в тыл до первого санбата и возвращайтесь к нам. Поняли?
– Так точно! – с готовностью отрапортовал Омаев, вскинув руку к шлемофону. – Разрешите выполнять?
– Руслан, ссылайся на мой устный приказ. Приказ отдан в присутствии капитана Алехина. Там вас в тылу могут черт знает в чем обвинить. Поэтому ничего лишнего, просто забрать раненых и до первого санбата! И назад!
В центре села стояло единственное каменное здание бывшего сельсовета. Немцы устроили там квартиры своим офицерам, и в доме было относительно чисто. Откуда-то взяли приличную мебель, даже два кресла-качалки и три больших в полный рост зеркала в деревянной резной оправе притащили. Соколов зашел в крайнюю комнату, осмотрелся. Кровать с железной сеткой аккуратно застелена шерстяным солдатским одеялом. На стене на гвозде вешалка. На ней чистая отутюженная рубашка. На столе ножницы, флакон мужского одеколона и стакан с недопитой водкой.
Смахнув со стола крошки и переставив на подоконник одеколон и стакан, Алексей уселся на стул и велел привести пленного майора. Когда пленного проводили по улице мимо окна, лейтенант заметил, что немец сильно хромает. Два автоматчика завели майора, следом вошел хмурый капитан Алехин – командир роты автоматчиков. Он глянул на немца, обошел его с какой-то странной брезгливостью. Подойдя к окну, Алехин присел на подоконник и, не сводя взгляда с пленного, заговорил:
– Мои ребята там старую сельхозтехнику стаскивали для баррикады, косилки, молотилки ржавые. Короче хлам железный. А под этим хламом земля рыхлая и запашок специфический…
Соколов уставился на капитана, понимая, что могли найти автоматчики. Капитан достал из кармана портсигар, открыл его, помял пальцами папиросу, постучал мундштуком по крышке портсигара и закурил. Его пальцы чуть подрагивали. Он затянулся глубоко, почти на половину папиросы, и с шумом выдохнул.
– Мужчины, человек пять, женщина и ребенок. Девочка в цветастом платье лет пяти. Дальше копать не стали, засыпали опять землей. Рапорт сам напишу, передам по команде. Мне интересно, жители села все по таким ямам лежат или что-то еще мы не знаем? Спроси у этого майора. А не станет говорить, мои ребята не поленятся снова раскопать и показать ему. Руками чтобы потрогал, носом своим втянул этот запашок!
– Я буду задавать вам вопросы, майор, – заговорил по-немецки Соколов, – а вы мне будете отвечать. Точно, правдиво. Если вы откажетесь отвечать, то я вас не расстреляю. Я отдам вас местным жителям. Как вы думаете, что они с вами сделают?
– Вы не посмеете этого сделать, – тихо, но твердо ответил пленный. – Вы солдат, я тоже солдат. Каждый из нас давал присягу, и каждый с честью выполняет свой долг перед своей страной.
– Солдат? – Алексей почувствовал, что самообладание его мгновенно покинуло, и он готов сам разорвать этого спесивого немца. – Вы солдат? Вы солдаты? Долг перед страной, присяга? Вы просто банда убийц! Вы кровожадные садисты, которые любят убивать мирных жителей, которые никого не считают за людей, кроме самих себя. С кем вы воюете? С женщинами, с детьми? Кто закопан на окраине села в яме, заваленной старой сельскохозяйственной техникой? Чьи это тела?
– Я не знаю, – пробормотал майор и побледнел. – Это не я, не мои солдаты их убили. Может быть, это трупы партизан? Я не уверен. Но это ведь не война, когда по ночам нападают на спящих солдат. Война – это когда армия сражается против армии. Я думаю, что взбешенный потерями командир приказал расстрелять партизан. Я не уверен…
– По ночам? Спящих солдат? – прорычал Соколов. – А вы двадцать второго июня сорок первого года не так напали на мою страну? Не вы убивали спящих солдат? Это ведь было воскресенье. Никто вас не ждал, вы даже войны официально не объявили. А города в то утро кто бомбил? Там ведь были женщины и дети. А в этой яме, где вы утверждаете, могут лежать расстрелянные партизаны, там ребенок лежит. Его за что? Какой поступок, угрожающий вермахту или Германии, совершила девочка? Тот, что просто родилась русской девочкой?
– Я не знаю, господин лейтенант, – залепетал немец, пятясь к двери и со страхом глядя на взбешенного советского танкиста.
– Все вы знаете! – отрезал Алексей. – Все вы сознательно делали, чувствуя свою безнаказанность. Только теперь придется отвечать. За все ваши преступления против советского народа! Отвечайте быстро! Почему в селе остался такой маленький гарнизон? Еще несколько дней назад здесь было не меньше батальона пехоты.
– Батальон ушел три дня назад, нас оставили здесь для создания опорного пункта. Прибыли два танка, обещали еще технику и артдивизион подбросить. Здесь должен был занимать оборону танковый полк. Командование знало о вашем наступлении. Но, видимо, не все и не точно…
– Когда в Вешняки для устройства позиций и организации обороны должны прийти основные силы?
– Вчера… Но не пришли. Мы сегодня думали, что это наши танки, но, увы.
– Что он лепечет? – спросил капитан. – Обмочился?
– Отнекивается, сволочь, – проворчал Соколов. – Как обычно: не я, не мы, это кто-то до нас, а я ничего не знаю, я солдат. Я не расстреливал и все такое. Нелюди, одним словом… Ладно, давай о деле, Алехин. Еще вчера танковый полк должен был занять здесь позиции и организовать опорный пункт. Вчера, понял?
– Танковый полк? – вытаращил на Алексея глаза капитан. – Вот это мы попали с тобой в передрягу, лейтенант!
– Возможно, в связи с нашим наступлением, о котором они догадывались, но толком ничего не знали, у них была задача организовать здесь опорный пункт, но, может, все изменилось? Может, эта часть уже разгромлена, а может, уже далеко отсюда. Выходила, так сказать, из окружения.
– А если нет?
– У тебя есть бойцы, которые знают, как делать фугасы на танкоопасных направлениях?
– Есть, как не быть? У них здесь еще должны быть минные поля, но их почему-то нет. Ты потряси этого гада, а мы поищем. Может быть, не успели, может, мины в каком-нибудь сарайчике лежат.
Прошло два часа. Оборона села была готова. Два часа молчаливые советские солдаты углубляли полузасыпанные немецкие окопы, устраивали стрелковые ячейки, пулеметные гнезда. Из камня и бревен строили дзоты, маскировали танки и самоходки. Один седоусый сержант, умевший обращаться с минометами, взялся устроить минометную позицию и использовать три трофейных пятидесятимиллимитровых миномета. На каждый набралось по два десятка мин, что в трудную минуту могло очень помочь обороняющимся.
Наблюдатели на крышах молчали, эфир молчал. Соколов запретил всякий радиообмен, чтобы не выдать себя. Напряжение нарастало. Не зря комбат велел взять и держать село и дал в помощь дополнительные силы. Значит, были основания у Никитина серьезно относиться к
