— Разумеется, нет, — поддакнул Гуч.
— Конечно, нет, — повторил Ричардли. — Но я пытаюсь сказать о другом. Безусловно, ты написал прекрасную книгу, Джеймс, актуальный роман, но я не хочу тебя разочаровывать. Мы наверняка создадим сенсацию, но сколько мы продержимся на этой волне…
— Меня это не интересует, — перебил Гуч. — Я писал ее не для того, чтобы продать побольше экземпляров. Я просто хотел рассказать эту историю… — «И я не опущусь до твоего цинизма», — чуть не добавил он вслух. — Публика не дура, Редмон. Хорошая книга найдет своего читателя. — В его голосе послышались упрямые нотки.
— Не хочу разбить тебе сердце, — повторил Редмон.
— Мне скоро пятьдесят, — сказал Джеймс. — За последние сорок лет с моим сердцем ничего такого не случалось.
— Это хорошо, — медленно проговорил Редмон. — Это очень хорошо. Мы с твоим агентом договорились, что я сам тебе скажу. Я предлагаю тебе аванс в миллион долларов за следующую книгу, Джеймс. Корпорации, они ведь, с одной стороны, зло, а с другой — благо. У них есть деньги, и я их трачу.
От изумления Гуч не мог выговорить ни слова. Не в силах шевельнуться, он гадал, не ослышался ли.
— Треть получишь при подписании договора, — как ни в чем не бывало продолжал Редмон, словно каждый день раздавал миллионные авансы. — С этой суммой и деньгами, которые мы получим от интернетмагазинов, твой финансовый год можно считать удачным.
— Замечательно, — ответил Джеймс, не зная, как реагировать. Может, в таких случаях авторы от радости буйно отплясывают качучу?
Но Редмон воспринял отсутствие реакции как должное.
— На что потратишь денежки? — поинтересовался он.
— Отложу для Сэма на хороший университет, — отозвался Джеймс.
— Да, на это, пожалуй, все и уйдет, — согласился Редмон. — Шестьсот — семьсот тысяч — сколько там останется после уплаты налогов? Иисусе, а всякие воротилы с Уоллстрит платят по пятьдесят миллионов за Пикассо! — воскликнул Редмон. — Думаешь, новый мировой порядок подкрался незаметно?
— Наверное, — согласился Джеймс. — Если что, можно осуществить голубую детскую мечту — купить яхту и исчезнуть на несколько лет в Карибском море.
— Это не по мне, — отказался Ричардли. — Мне все осточертеет за два дня. Я даже в отпуск не люблю ездить. Я городской житель.
— Понятно, — сказал Джеймс, глядя на Редмона. Везет человеку, знает, чего хочет. Редмон всегда был доволен собой, тогда как сам Гуч, оказывается, плохо себя знал.
— Пойдем, я тебя провожу, — предложил Редмон, вставая. Вдруг он сморщился и схватился за щеку. — Проклятый зуб, — простонал он. — Наверное, придется лечить еще один канал. У тебя как с зубами? Старость — это хуже нет, доложу я тебе, правильно люди говорят. — Выйдя из кабинета, они попали в лабиринт выгородок, разделявших рабочие места. — Но есть и свои плюсы, — продолжал Редмон. Боль, видимо, отпустила, и к Ричардли вернулась обычная самоуверенность. — Например, опыт. Все уже знаешь, все видел, ничто не ново под луной. Ты, кстати, замечал? Прогресс возможен только в сфере технологий.
— Еще бы в них чтонибудь понимать, — съязвил Джеймс.
— Чепуха, — самоуверенно сказал Редмон. — Это всего лишь набор кнопок, весь вопрос в том, на какую нажимать.
— На главную красную, чтобы взорвать наш шарик ко всем чертям.
— Помоему, эту систему давно отключили, — сказал Редмон. — Кстати, отчего бы нам не начать новую холодную войну? Сэкономим массу живой силы и техники… — Он нажал кнопку вызова лифта.
— Человечество движется в обратном направлении, — сказал Джеймс, заходя в лифт.
— Передавай семье привет от меня, — попрощался Редмон, когда двери закрывались.
Последняя фраза окончательно деморализовала Гуча: десять лет назад Редмон и слова «семья» не знал. Каждую ночь он проводил с новой женщиной из издательства и имел привычку пить до рассвета и нюхать кокаин. Многие годы ему предрекали, что он плохо кончит, ибо нарвется — загремит в реабилитационную клинику или вообще загнется. Но с Ричардли не случилось ничего плохого. Вместо этого он с ловкостью слаломиста перешел к жизни женатого человека, счастливого отца и корпоративного работника. Джеймс, хоть убей, не мог понять природу такого перерождения, утешаясь мыслью, что если Редмон смог измениться, то он, Гуч, и подавно сможет.
«У меня же теперь есть деньги», — вдруг понял Джеймс. Он вздрогнул от порыва свежего сентябрьского ветра — в НьюЙорк наконец пришла настоящая осень. Погода, соответствующая времени года, стала редкостью, которую Гуч очень ценил: это доказывало, что все еще может наладиться.
Но когда же он получит гонорар? На Пятой авеню Джеймс рассматривал товары, выставленные в больших стеклянных витринах — недостижимая мечта покупателя со средним достатком, — и напоминал себе, что сумма не так уж велика: не хватит даже на крохотную однокомнатную квартиру в этом гигантском дорогом метрополисе. Но все же у него есть деньги, он больше не неудачник — во всяком случае, на какоето время.
На Шестнадцатой улице Гуч по привычке остановился перед витриной бутика Paul Smith. Одежда от Paul Smith — это символ статуса, выбор делового человека с утонченным вкусом. Много лет назад на Рождество Минди купила ему здесь рубашку, тогда она гордилась своим мужем и решила немного разориться. Сейчас, рассматривая вельветовые брюки на витрине, Джеймс впервые в жизни подумал, что может позволить себе одеваться именно здесь. Окрыленный этой мыслью, Гуч толкнул стеклянную дверь бутика.
Буквально в ту же секунду зазвонил мобильный. Это оказалась Минди.
— Чем занимаешься? — поинтересовалась она.
— Хожу по магазинам.
— По магазинам? — переспросила жена с наигранным удивлением, к которому примешивалась толика презрения. — И что ты присмотрел?
— Я в Paul Smith.
— Надеюсь, ты не собираешься там чтонибудь покупать?
— Отчего же?
— Даже не думай об этом, там слишком дорого, — заметила Минди.
Джеймс собирался сразу позвонить жене, когда решится вопрос с авансом, но, к своему удивлению, предпочел наслаждаться новостью без нее.
— Когда придешь?
— Скоро.
— Как все прошло у Редмона?
— Отлично, — сказал Гуч и с силой нажал «отбой».
У них с Минди выработалось нелепо пуританское отношение к деньгам — словно они вотвот кончатся, словно капиталы не для того, чтобы их тратить. Бережливость, как и склонность к мотовству, передается по наследству: если родители тряслись над каждым центом, значит, и дети будут избегать любых трат. Минди происходила из семьи коренных жителей Новой Англии, где жить на широкую ногу считалось вульгарным. Джеймс был потомком иммигрантов, работавших с утра до вечера, чтобы заработать на еду и образование. Оба выжили в НьюЙорке, потому что умели экономить и не оценивали по одежке ни себя, ни других. Впрочем, в чемто эта доктрина была ошибочной — ни он, ни Минди так и не научились уважать себя.
