«Когда бутылку подношу к губам…»
Когда бутылку подношу к губам,чтоб чисто выпить, похмелиться чисто,я становлюсь похожим на горнистаиз гипса, что стояли тут и тампо разным пионерским лагерям,где по ночам — рассказы про садистов,куренье, чтенье «Графов Монте-Кристов».
Куда теперь девать весь этот хлам,все это детство с муками и кровьюиз носу, черт те знает чьелицо с надломленною бровью,вонзенное в перила лезвиё,все это обделенное любовью,все это одиночество мое?
2000
«Ничего не надо, даже счастья…»
Ничего не надо, даже счастьябыть любимым, ненадо даже теплого участья,яблони в окне.Ни печали женской, ни печали,горечи, стыда.Рожей — в грязь, и чтоб не поднималибольше никогда.
Не вели бухого до кровати.Вот моя строка:без меня отчаливайте, хватит —небо, облака!Жалуйтесь, читайте и жалейте,греясь у огня,вслух читайте, смейтесь, слезы лейте.Только без меня.
Ничего действительно не надо,что ни назови:ни чужого яблоневого сада,ни чужой любви,что тебя поддерживает нежно,уронить боясь.Лучше страшно, лучше безнадежно,лучше рылом в грязь.
2000
«А грустно было и уныло…»
А грустно было и уныло,печально, да ведь?Но все осветит, все, что было,исправит память —
звучи заезженной пластинкой,хрипи и щелкай.Была и девочка с картинкис завитой челкой.
И я был богом и боксером,а не поэтом.То было правдою, а вздоромкак раз вот это.
Чем дальше будет, тем длиннееи бесконечней.Звезда, осенняя аллея,и губы, плечи.
И поцелуй в промозглом парке,где наши лицапод фонарем видны неярким —он вечно длится.
2000
«Дай нищему на опохмелку денег…»
Дай нищему на опохмелку денег.Ты сам-то кто? Бродяга и бездельник,дурак, игрок.
Не первой молодости нравящийся дамам,давно небритый человек со шрамом,сопляк, сынок.
Дай просто так и не проси молитьсяза душу грешную — когда начнет креститься,останови.
…От одиночества, от злости, от обидына самого, с которым будем квиты, —не из любви.
2000
«Свернул трамвай на улицу Титова…»
Свернул трамвай на улицу Титова,разбрызгивая по небу сирень.И облака — и я с тобою снова —летят над головою, добрый день!
День добрый, это наша остановка,знакомый по бессоннице пейзаж.Кондуктор, на руке татуировкане «твой навеки», а «бессменно Ваш».
С окурком «Примы» я на первом плане,хотя меня давно в помине нет.Мне восемнадцать лет, в моем карманеотвертка, зажигалка и кастет.
То за руку здороваясь, то простокивая подвернувшейся шпане,с короткой стрижкой, небольшого роста,как верно вспоминают обо мне,
перехожу по лужам переулок:что, Муза, тушь растерла по щекам?Я для тебя забрал цветы у чурок,и никому тебя я не отдам.
Я мир швырну к ногам твоим, ребенок,и мы с тобой простимся навсегда,красавица, когда крупье-подоноккивнет амбалам в троечках, когда,
весь выигрыш поставивший на слово,я проиграю, и в последний разсвернет трамвая на улицу Титова,где ты стоишь и слезы льешь из глаз.
2000–2001
«Из школьного зала…»
Из школьного зала —в осенний прозрачный покой.О, если б ты знала,как мне одиноко с тобой…
Как мне одиноко,и как это лучше сказать:с какого урокав какое кино убежать?
С какой переменыв каком направленье уйти?Со сцены, со сцены,со сцены, со сцены сойти.
2000–2001
«Я тебе привезу из Голландии Lego…»
Я тебе привезу из Голландии Legoмы возьмем и построим из Lego дворец.Можно годы вернуть, возвратить человекаи любовь, да чего там, еще не конец.Я ушел навсегда, но вернусь однозначно —мы поедем с тобой к золотым берегам.Или снимем на лето обычную дачу,там посмотрим, прикинем по нашим деньгам.Станем жить и лениться до самого снега.Ну, а если не выйдет у нас ничего —я пришлю тебе, сын, из Голландии Lego,ты возьмешь и построишь дворец из него.
2000–2001
«С антресолей достану“ ТТ”…»
С антресолей достану «ТТ»,покручу-поверчу —я еще поживу и т. д.,а пока не хочуэтот свет покидать, этот свет,этот город и дом.Хорошо, если есть пистолет,остальное — потом.Из окошка взгляну на газони обрубок куста.Домофон загудит, телефонзазвонит — суета.
Надо дачу сначала купить,чтобы лес и рекав сентябре начинали груститьдля меня, дурака.Чтоб летели кругом облака.Я о чем? Да о том:облака для меня, дурака.А еще, а потом,чтобы лес золотой, голубойблеск реки и небес.Не прохладно проститься с собойчтоб — в слезах, а не без.
2000–2001
«На границе между сном и явью…»
На границе между сном и явьюя тебя представлюв лучшем виде,погляжу немногона тебя, Серега.
Где мы были? С кем мы воевали?Что мы потеряли?Что найду я на твоей могиле,кроме «жили-были»?
Жили-были, били неустанноЛеху-Таракана.…А хотя, однажды с перепоюобнялись с тобою
и пошли-дошли на фоне мартадо кинотеатра.Это жили, что ли, поживали?Это умирали.
Это в допотопном кинозале,где говно казали,плюнул ты, ушел, а я осталсядо конца сеанса.
Пялюсь на экран дебил дебилом.Мне б к родным могилампросквозить, Серега, хлопнув дверьютенью в нашем сквере.
2000–2001
«Вышел месяц из тумана…»
На смерть Р.Т.
Вышел месяц из тумана —и на много летнад могилою Романасиний-синий свет.
Свет печальный, синий-синий,легкий, неземной,над Свердловском, над Россией,даже надо мной.
Я свернул к тебе от скуки,было по пути,с папироской, руки в брюки,говорю: прости.
Там, на ангельском допросевсякий виноват,за фитюли-папиросыне сдавай ребят.
А не-то, Роман, под звукизолотой трубыза спины закрутят рукиангелы, жлобы.
В лица наши до рассветанаведут огни,отвезут туда, где этоделают они.
Так и мы уйдем с экрана,не молчи в ответ.Над могилою Романатолько синий свет.
2000–2001
«Городок, что я выдумал…»
Городок, что я выдумал и заселил человеками,городок, над которым я лично пустил облака,барахлит, ибо жил, руководствуясь некимисоображениями, якобы жизнь коротка.
Вырубается музыка, как музыкант ни старается.Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток.На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.Барахлит городок.
Виноват, господа, не учел, но она продолжается,всё к чертям полетело, а что называется мной,то идет по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,и клубится листва за моею спиной.
2000–2001
«Бритвочкой на зеркальце гашиш…»
