Сперанца не видела фигуры, метнувшейся вперед возле нее, но ощутила ее бросок по движению воздуха.
Она ждала с закрытыми глазами. Глухие удары достигали ее слуха. Это было биение ее сердца, но еще и другие, более далекие, неясные и мягкие удары, доносившиеся от стога.
Сперанца не хотела оставаться в бездействии, но не могла пошевелиться. Наконец она открыла глаза, и что-то запрыгало, завертелось перед ней. Собака… Собака пыталась вырваться из рук какой-то девушки, молча сжимавшей ей горло и морду.
Сперанца начала понимать, что произошло.
Удары смолкли, но две фигуры, собака и девушка, все еще возились на земле.
Розаннина…
Застенчивая и молчаливая девочка, услужливая и кроткая…
Она всегда увязывалась за мальчишками, во что бы они ни играли, и безропотно слушалась их.
— Розаннина, подними-ка мяч… — Она шла и поднимала его.
— Розаннина, принеси воды… — Она приносила.
Но теперь Розаннина была уже не девочкой. Она-то и заманила немца к стогу.
— Нравится тебе Розаннина? — бывало спрашивал у Джованнино Надален.
Но Надалена убили, и Розаннина пришла отомстить за него. Она крепко держала собаку, чтобы помешать ей лаять.
На белесоватом фоне стога мелькнула тень.
Сперанца узнала стройную фигуру и скорее угадала, чем разглядела в темноте огненно-рыжие волосы.
Минуту спустя освобожденная собака мчалась вслед за парнем и девушкой, которые молча, держась за руки, убегали во тьму. Собака не лаяла, она стремительно прыгала, торопясь возобновить прерванную игру.
Сперанца навела револьвер на стог и подождала, но там никто не шевелился.
В доме попрежнему стояла мертвая тишина. Где-то рядом квакали лягушки.
Издалека с дамбы до нее долетел одинокий звук.
То был свист, переливчатый и веселый, как манящий птичий зов весной. Такой же свист послышался с другой стороны, потом еще один и еще…
Странные птицы пели в долине этой ночью.
Сперанца представила себе, как, раздвигая камыши, пробираются сейчас по болоту мальчишки, вооруженные старинными двустволками и незаряженными пистолетами… Конечно, все та же шайка. Давно ли, босоногие ребята, они искали птичьи гнезда и играли в индейцев. Она мысленно видела, как они идут цепочкой, с петушиными перьями на голове, а за ними плетется Розаннина, подбирая упавшие стрелы.
Теперь они были уже далеко и вне опасности. Пора было действовать ей.
Сперанца знала, что надо делать.
Рядом была яма для гашения извести. Нужно было оттащить туда тело, чтобы затруднить поиски, выиграть время и дать молодежи уйти от карателей. Потом она должна была снова пуститься в путь и доставить по назначению литературу. Потом…
У нее кружилась голова, но она уже направлялась к стогу. Дела было много, а до зари оставались считанные часы.
Нужно было еще предупредить Таго…
Сперанца взяла себя в руки и принялась за дело.
Небо уже посветлело, когда она подошла к дому, в котором ее приютили, когда низменная часть долины была затоплена.
Дверь была чуть приоткрыта. Сперанца заглянула в щель.
Надален лежал плашмя на скамье. На той самой скамье, на которой он, бывало, сидел перед домом летними вечерами и рассказывал ребятам разные истории.
И вокруг стояли те же ребята.
Джованнино, Розаннина, Джиджино, все… Они смотрели на покойника с благоговейной нежностью и, казалось, ждали от него конца последнего рассказа,
Глава пятьдесят первая
Сперанца больше не носила литературу.
Она была на последних месяцах беременности, и ее освободили от всякой работы. Ее место заступила Эмилия.
Эмилия сильно изменилась с тех пор, как убили ее старика. Сперанца сначала боялась, что она в отчаянии будет неистовствовать, следила за ней и других просила присматривать.
Но Эмилия проявила замечательное самообладание. Ни жалоб, ни бурных приступов гнева… Несколько дней она была в каком-то оцепенении. Потом попросила поручить ей разносить литературу, и ее допустили к этой работе.
Лишь по осунувшемуся лицу, которое теперь выдавало ее настоящий возраст, по блуждающим глазам — она словно все искала кого-то — да по слишком внезапной перемене характера можно было догадаться о ее страданиях.
Когда спрашивали об Эмилии, Берта вполголоса, как бы по секрету, говорила: — Совсем другая стала. Не орет теперь, не ругается… Тяжело мне как, и не поверите. Уж лучше бы она меня разносила с утра до ночи, как раньше!
Эмилия ночи напролет была на ногах. Домой возвращалась на рассвете, но никогда не жаловалась.
Она молча входила, кидалась на постель и лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок.
— Эмилия, — шептала Сперанца, — вы так замучаетесь… Не протянете долго… Я молодая, и то мне было трудно, а вам ведь под шестьдесят…
— Старость «своих» любить не мешает. И потом… Это ведь для него, ты знаешь, для Надалена…
Она переводила дыхание и поясняла:
— Сначала, по крайней мере, было так… Я себе говорила: Милия, ребята рисковали жизнью, чтобы отомстить за твоего мужа… А ты? Вот я и взялась за это дело. А потом: с кем поведешься, от того и наберешься… Стало у меня яснее в голове, понимаешь. Мне так думается, теперь я для всех стараюсь, даже для тех, кого не знаю, — все равно, наши люди. Работа у меня, может, и небольшая, да ведь по капельке — море, по былинке — стог…
— Да, да, — шептала Сперанца. — Но вы бы хоть денек передохнули. Вас так надолго не хватит — всю ночь ходить, а днем думать.
— Помру, тогда и отдохну… Ты ведь знаешь, о ком я думаю. О детях… Особенно о нем, о нашем… Эх, как бы я хотела его видеть! Он один у меня остался…
Джованнино уже несколько недель находился в хибарке, окруженной водой. Его отправили туда после убийства немца из опасения, что какой-нибудь след наведет на него карателей. Но это только ухудшило дело.
Исчезновение Джованнино было замечено, его отсутствие вызывало подозрения. Парня искали, и домой он вернуться не мог.
— Это из-за его волос, — говорила Берта. — Все знают его по рыжей голове и сразу заметили, что он куда-то пропал.
Розаннина в лодке возила ему еду, но об этом знали только Сперанца да Эмилия. Никто, даже Элена, не догадывалась, глядя на безмятежное личико девушки, что она выполняет опасное задание.
Фронт подходил все ближе, и другие парни отправлялись на болото к Джованнино.
Бои шли в нескольких километрах от селения. Со дня на день ждали наступления союзников.
Прорыв дамбы и наводнение сделали невозможным оборонительные работы в этом районе. Немцы не могли сопротивляться и отступали.
— Вы мне говорили, что, сколько себя помните, всегда боролись с водой и осушали землю и что это и есть ваша война, — сказал однажды Джованнино Эмилии. — А вот взялись же и вы за кирку и мотыгу, чтобы пустить воду на поля… И еще как работали — любо-дорого посмотреть!
— Да, любо-дорого! — отвечала Эмилия. — Сердце кровью обливалось. Ведь пашню затопляли, а во что она стала нашим людям, эта земля, подумать только… Но мне было бы еще тяжелее, если б пришлось увидеть, как иностранцы жнут на наших полях. Да, нам придется начать все сначала. Будем сызнова строить все, что разрушено, и немало на это уйдет и времени и труда. Но к труду нам не привыкать. Главное, чтобы земля не давала урожая врагам.
— Господи боже мой, Милия, — весело воскликнул Джованнино. — Вы патриотка, и сами того не знаете!
— Кто? Это я — то?
И Надален — это было еще при нем — беззвучно смеялся и весело подмигивал пареньку.
Прошло несколько недель, а вода все еще стояла на полях, и в ней, как в зеркале, отражалось небо.
За каждым гумном теперь были убежища, и люди проводили в них большую часть дня. Отступавшие войска лютовали, срывали злобу на безоружном населении, а самолеты союзников с утра до вечера поливали деревни свинцом.
Тем временем проходившие части разграбили дома и опустошили хлевы.
Унижение, горечь побежденных толкали немцев на новые зверства.
Не было в долине дома, куда бы не заглянула смерть. Дымящиеся в полях развалины, словно вехи, обозначали путь бегущих войск. Когда-то плодородная долина была разорена, но сердца людей бились все сильнее в нетерпеливом ожидании нового дня.
Всю ночь Сперанца металась по комнате, охваченная необъяснимым возбуждением.
— Что-то неладное делается, чувствую я, — говорила она.
— Это от твоего состояния, — говорила Берта. — Так иной раз бывает и с теми, кому посчастливилось жить спокойно. Можешь расхаживать сколько угодно, но выбрось из головы мрачные мысли.
Только на заре Сперанца упала на постель и заснула.
И тут Берта услышала стук в дверь. Она открыла.
Перед ней стоял человек средних лет, высокий, худой, темнолицый, с иссеченными сединой волосами.
