– А пересадка в Лос-Анджелесе?
– …Хе, тьфу… багажные отделения во всех самолетах есть…
Я подошла к нему, насколько позволила моя брезгливость. Нож не опустила, и Барсик впился в него взглядом.
– Зачем ты следил за мной?
– Сеньора не проткнет меня своим ножом?
– Зависит от твоего ответа. И поторопись. У меня очень мало времени!
Он задергался, но начал рассказывать. Короче, Барсик все-таки смылся от помощника Бейкера в том злополучном лесу возле озера. Убегал весь вечер, ночевал в болоте, утром выбрался к моему автомобилю. Долго бродил вокруг него, пока не почувствовал, что я появлюсь с минуты на минуту.
– Как это ты почувствовал? – удивилась я. Он только плечами дернул в ответ. Сам не знает.
– Забарахлила селезенка, словно протухшую кошку съел.
Я попросила его в дальнейшем обойтись без сравнений.
Короче, Барсик думал недолго и забрался в багажник, чтобы добраться хотя бы до Нейпира. Просидел в нем целый день. Слышал все, о чем я говорила с Жаке и с бельгийским археологом.
– Что же не вылез, когда мы приехали в Нейпир? Я несколько раз оставляла машину.
– Женщина… вторая… которая на заднем сиденье…
Оказывается, он решил, что Вера – живой труп. Зомби. Поэтому очень испугался ее. И в самом деле немудрено. Жаке я сказала, что Вера умерла, а сама постоянно разговаривала с ней. Вот недалекий Барсик и рванул… Кроме того, пройдоха не оставлял надежды заполучить десять тысяч долларов из моей сумки.
Я слушала его, испытывая противоречивые чувства. Постоянно напоминала себе, что Барсик два раза пытался меня убить из-за пачки измазанных краской бумажек. Но что-то странное творилось со мной. Мне было жалко его, когда я слушала, как грузчики в аэропорту случайно уронили на него чемодан с гантелями, как он мерз и голодал, совершая двадцатичетырехчасовой перелет в багажном отделении, как овчарка, которая вынюхивает наркотики, тяпнула его за щиколотку.
– Так что же тебе, микроб ходячий, нужно от меня?
– Пятьдесят процентов сокровищ, которые вы ищете!
Я называла «живую воду» сокровищем? Возможно… После смерти Веры я находилась в такой прострации, что могла назвать императора Калигулу древнекитайским философом.
– Ты ошибся, Глюки. Я не ищу сокровищ.
Он улыбнулся. Впервые на моей памяти. Обнажил гнилые зубы, среди которых один неожиданно блеснул подозрительной белизной. Непонятно, как он сохранился в помойно-щелочной среде рта бродяги?
Барсик мне не поверил. Доказывать ему бесполезно.
Я опустила нож и вдруг неожиданно для себя спросила:
– Хочешь яблоко?
Глюки глянул на меня с таким недоверием, что мне сделалось неуютно. Словно я ему отраву предлагала.
– Яблоко? – переспросил он.
– Есть еще пара киви…
– О, я люблю киви! – оживился он. – Да-да… Жареные киви похожи на цыплят…
– Идиот, – махнула на него рукой, едва сдерживая смех. – Это фрукт такой!..
Что же делать с Барсиком? Сдать бы его в полицию, да жалко… Прогнать? Ведь все равно увяжется за мной, чертяка. И неизвестно, какие еще пакости спланирует.
Вот я и подумала, что лучший способ держать его под контролем – взять с собой. Да-да. Худшего спутника придумать трудно, но какой уж есть. Возможно, еще и пригодится. Посторожит когда надо, что-то подержит, накинет удавку на какого-нибудь симпатягу из спецотдела Кларка.
Прежде чем я успела открыть рот, чтобы спросить Барсика о его планах пребывания в Баварии, из дальнего конца оружейного зала послышалось шарканье тапок, и голос Лукаса произнес:
– Фройляйн Алена! Не желаете ли перед сном чашку чая?
Голос спугнул Глюки, словно выстрел стаю голубей, ворковавших на крыше. Он подпрыгнул на месте и рванулся в раскрытую дверь балкона. Не успела я и слова сказать, как он перепрыгнул через перила и исчез. Через секунду снизу донесся треск кустов и жалобный крик. Бедолага сиганул со второго этажа.
– Что это было? – настороженно спросил Лукас, косясь на распахнутую балконную дверь.
Я не ответила, подбежала к перилам. Внизу трудно было что-то разглядеть. Вечерний сумрак затянул пространство между крепостной стеной и домом.
– Барсик! – позвала я в темноту.
Треск кустов, короткое бормотание, после чего наступила тишина. Барсик куда-то смылся. Бежать вниз, ловить его – только время тратить.
– Что это было? – Лукас появился рядом со мной на балконе.
– Наверное, летучая мышь, – задумчиво произнесла я.
Я вернулась в кабинет Вайденхофа, упала в кресло и закрыла глаза. С трудом заставила себя их открыть. Так можно запросто уснуть – смыть в унитаз целую ночь! Мне нельзя. Нужно попросить у Лукаса чашку кофе покрепче. Этой ночью спать не получится. Я все еще не вышла на след, а времени до завтрашнего полудня – чуть больше четырнадцати часов.
На стене, увешанной картинами, среди акварелей и карандашных набросков я вдруг увидела гравюру в рамке. Ту самую! Как я не заметила ее раньше?
Вскочила с кресла и подбежала к ней. Сняла со стены и положила на стол. Затем достала из сумки гравюру, которую обнаружила в затопленной лаборатории, и положила рядом.
Одинаковые. До последнего штриха. Понятно. Оттиски сделаны с одного клише.
Я вскрыла рамку, чтобы заглянуть на обратную сторону пергаментного листа. Пусто. Ни единой надписи.
В задумчивости огляделась. На глаза попался многофункциональный телефон «Панасоник», приютившийся на краешке стола. Телефон, хммм…
Залезла в карман сумки, принялась рыться в чеках и рекламных буклетах, на которых я обычно записываю всю нужную информацию – адреса, телефоны. Нашла карточку Чедвика – с номером горячей линии «австрийских домохозяек».
– Вы готовите – мы помогаем! – раздался из трубки бодрый женский голос.
– Скажите, в артишоках, фаршированных улитками, можно ли использовать речных улиток вместо морских? – Произнося эту фразу, я чувствовала себя ужасно глупо. Словно проработала всю жизнь в детском лагере поварихой и решила на старости лет устроиться во французский ресторан.
– Подождите минуточку, – попросили на другом конце провода.
Я натянула витой телефонный шнур, словно тетиву, и отпустила. Еще до того, как он перестал дергаться из стороны в сторону, мне ответили:
– Нет, к сожалению, использовать речных улиток нельзя. В морских содержится соль, которая придает блюду специфический вкус.
Я опустила трубку на рычаг. Ответный звонок последовал незамедлительно.
– Мисс Овчинникова? – Голос Чедвика. – Вы что-то хотели от меня?
– Помните гравюру, которая висела на стене в лаборатории?
– Да, конечно. Ее подарил мне Клаус.
– Где он взял ее?
– Купил у одного овцевода в Швице. Приобрел практически за бесценок. Три одинаковых гравюры. Тот почему-то считал их подделкой конца девятнадцатого века и не дорожил ими особо.
– Откуда они взялись у овцевода?
– А вот это тайна – такая же, как и местонахождение древних рукописей, которые переводил Ганеш.
Опять тупик.
– Значит, неизвестно кто выполнил их?
– Сравнительный и радиоуглеродный анализ показали приблизительно пятнадцатый век. В то время и жил Ганеш. Больше, к сожалению, ничего не известно.
– Извините, что побеспокоила, – вздохнула я.
– Звоните. До свидания.
Я положила трубку и задумалась.
Мне удалось увидеть все три гравюры. Одна подарена Энкелем его другу Анри Жаке. Вторая – привезена в лабораторию под Нейпиром для Дугласа Чедвика. Третья каким-то образом оказалась у Вайденхофа. Неужели они знакомы? Воистину – Энкель вездесущ!
В гравюрах нет ничего ценного. Они не несут информации. Бейкер даже не пытался уничтожить экземпляр из лаборатории, когда нашел его в моей сумке возле озера. Зато «Жизнеописание Ганеша» спецотдел добросовестно вычистил из всех архивов и библиотек. Оно и понятно: там указаны конкретные географические названия. Город, где жил Ганеш; ледник, в котором была замурована глыба «мертвой воды». Эти сведения ЦРУ вытравило надежно. А гравюра – так…
Однако…
Я вернулась к стеллажу и достала тринадцатый том, в котором, как писал в предсмертной записке Вайденхоф, содержался каталог артефактов. Отыскала букву «G», нашла раздел «гравюры» и, перемещая палец вниз по столбику названий и описаний, добралась до «Казни алхимика».
Строчки, описывающие гравюру, звучали лаконично.
«Предположительно XV век, свиная кожа. Подарок императора Австрии и короля Венгрии Франца Иосифа I – Фридриху Вильгельму фон Вайденхофу, год 1856-й». Дыхание участилось.
Гравюра попала в коллекцию Вайденхофа не через доктора Энкеля! Получается, это вообще четвертый экземпляр!..
Следующая строка едва не сбила дыхание вовсе. Уверена, что за эти две короткие строчки Кларк готов отдать все на свете!
«Оттиск с клише из художественных мастерских собора Хофкирхе, Люцерн». В яблочко! Люцерн…
Я знаю город, где жил Ганеш, и точно знаю, где искать клише! А Кларк этого не ведает.
