Да, она видела. Добрава уже держала себя княгиней, до того была осаниста и величава. Гнеда никогда не смела подумать о себе, как о невесте Стойгнева. То, что могло бы случиться, но не случилось — не в счёт. Нынче она была сиротой из далёкой деревеньки, а не дочерью князя. Но, выбери Гнеда иную долю, оставшись с Фиргаллом, она могла бы попытаться вернуть своё имя. Будь она внучкой князя Аэда, разве не по-другому бы посмотрели на неё все эти люди? Разве зазорно было бы Стойгневу посвататься к ней? Но тут же девушка напомнила себе, что не внучка Аэда она, а дочь Ингвара. Дочь Яромира, истинного князя Залесья. И узнай княжич об этом, впору было бы подсылать бы не сватов, а убийц.
***
Бьярки стоял, затаив дыхание. Она медленно приближалась, не замечая его, и юноша приготовился. Боярин лишь краем сознания удивился тому, что девушка была без понёвы, совсем как тогда, в ночь Солнцеворота, и белая рубашка зловеще светилась в полумраке сеней.
Бьярки опустил взгляд к её ногам. Опять босиком. Маленькие, какие-то детские стопы едва выглядывали из-под подола, и он почувствовал сумасбродное желание прикоснуться к ним.
Гнеда поравнялась с его укрытием, и Бьярки сделал шаг из темноты.
Чёрные глаза уставились на него без страха. Юноша распознал в них лишь негодование и ненависть. И силу. Страшную силу над ним, сокрушавшую и не дававшую спать ночами. Бьярки хотел только одного — сломить её и снова стать свободным. Боярин сгрёб девушку в охапку, так что она едва успела придушенно пискнуть. На ощупь нашёл дверь. Ещё миг — и они уже в сыроватой прохладе клети.
Она не кричала, молча и ожесточённо вырываясь, но Бьярки лишь усмехнулся. Куда ей было тягаться с ним. Он брал волка и вепря, он с рогатиной ходил на медведя, он воевал со степняками. А она — всего лишь тщедушная девчонка. Но её возня раздражала, и Бьярки быстрым умелым движением схватил тонкие запястья одной рукой, а другой проворно намотал длинную косу на кулак, обездвиживая её и открывая шею, где бешено билась маленькая голубоватая жилка.
Она больше не глядела на него, замерев и закрыв глаза, обманчиво-покорно ожидая своей участи. Бьярки нахмурился и толкнул девушку на кучу сена в углу. Сорочка немного задралась, открывая смуглые лодыжки.
Он медленно подошёл к ней. Теперь девушка, не отрываясь, смотрела на него, вызывающе вздёрнув подбородок. Не отказываясь от своей глупой гордости, даже валяясь у него в ногах. Можно было подумать, что девчонка спокойна, но он-то видел волны дрожи, пробегавшие по всему её худому телу.
Бьярки присел перед ней на корточки и потянулся к завязкам на груди. Когда пальцы боярина почти коснулись её, девушка бросилась вперёд, пытаясь оцарапать ему глаза. Свирепея, юноша сжал её предплечье, другой рукой шаря по шее. Девчонка дёрнулась, и вместо горловины рубахи в его горсти оказалась рябиновая нитка. Бьярки не успел остановить силы рывка, и ягоды прыснули в разные стороны кровавыми брызгами. Его рука замерла, а алые бусины всё скакали, попадая ему в лицо, ударяя по губам, осыпаясь на пол. Вдруг тишину прорезал страшный, хриплый звук. Она смеялась, а ягоды всё сыпались и сыпались, больно стегая Бьярки, отлетая от него в девушку, которая всё сильнее заходилась сумасшедшим хохотом. Её губа треснула, и из ранки, сначала медленно, а затем всё быстрее засочились гранатовые капли. Они смешивались с рябиной, падая на рубаху, расплываясь по кипенному полотну, и Бьярки зажмурился, не в силах смотреть на эту запятнанную белизну. Он вскочил, задыхаясь, и с содроганием ощутил под ногами целый ковёр давленых ягод, перемешанных с чем-то склизким. Юноша сделал шаг назад, отступая, но поскользнувшись, беспомощно схватил рукой воздух и начал падать назад. Последнее, что он почувствовал, был одуряющий, липкий запах крови и грохот её смеха в ушах. Молодого боярина поглотила темнота, и он проснулся.
Бьярки рывком сел на постели. Это был сон, всего лишь сон. Слава Небесному Отцу!
Он провёл ладонями по лицу, будто умываясь от страшной грёзы. Взмокшая рубашка противно пристала к спине. За окном разливалась густая осенняя ночь. Бьярки вновь лёг и прикрыл глаза, но сон больше не шёл к нему. Слишком ярко стояла перед внутренним оком сверкающая безумными глазами Гнеда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Бьярки часто думал о ней, слишком часто, и вот теперь она нагнала его и в снах. Как ни старался он забыть о том помутнении, что нашло на него в конюшне, не было ни дня, когда бы юноша не вспоминал, как пахла её кожа — топлёным молоком и таволгой, и ещё чуть-чуть чем-то мужским — дёгтем, лошадью и железом, и этот лишний, неправильный запах дразнил и волновал.
Что происходило? Что она делала с ним?
Бьярки до конца не мог дать ответа на вопрос Ивара, что бы произошло, если бы он не подоспел вовремя. Боярину не приходилось принуждать ни одну девушку, но он почти никогда не слышал «нет». А если и слышал, то оно на самом деле означало «да». Но не в этот раз. Бьярки и сам не заметил, как её податливость сменилась отторжением. Миг назад она таяла в его руках словно масло, а потом вдруг застыла, в то время как зубы Бьярки сводило от желания. У него было не так много женщин, но он никогда не хотел ни одну из них так сильно, как проклятую оборванку, там, в тёмном деннике, пропитанном лошадиным потом и навозом, и от этого Бьярки чувствовал беспомощность и отвращение.
Она приворожила его. Присушила. Только так можно было объяснить тоску в душе, томление в теле, необходимость смотреть на неё, скрываясь, будто ночной тать. Каждый день Бьярки приостанавливался у окна отцовой книжницы, только чтобы сквозь мутную пелену слюды увидеть очертания склонившейся над тусклым пламенем жировика тени.
Он разрешал себе постыдные несколько мгновений, в которые, оставаясь незамеченным, с другого конца усадьбы смотрел, как Гнеда играла с детьми в лапту, и её мягкий смех посылал волну мурашек по спине.
Когда она, обмотавшись платком так, что открытыми оставались лишь глаза, чесала лён с дворовыми девками, Бьярки заставлял себя думать, какие у Гнеды, должно быть, мозолистые и грубые руки, но вместо этого нечаянно вспоминал бархат её щеки и чувствовал, как не брезгливость, а нечто совсем иное накатывало на него, встревая в горле, не позволяя вдохнуть полной грудью.
Юноша избегал встречаться с ней, особенно в конюшне, но всё-таки иногда в денник Гуляя до него доносился звук скребницы, шуршащей по гладкому лошадиному боку, и ласковый шёпот, которым она разговаривала со своим вороным, заставлял сердце сжиматься в необъяснимой тоске.
Бьярки ловил себя на мысли, что, когда он был занят однообразным делом, его думы неизменно возвращались к Гнеде. Он вслед за Иваром против воли с восхищением размышлял о том, сколько же мужества должно было быть запрятано в этой невеличке, чтобы позволить пуститься в одиночку в такую дальнюю, опасную дорогу. Чтобы осмелиться сунуться на двор его отца. В конце концов, чтобы принять бой с мужчиной. Одновременно подозрения Бьярки лишь усиливались. Слишком много здесь было необычного и странного, чтобы поверить, будто девчонка пришла в Стародуб случайно.
Но нечто иное терзало Бьярки ещё сильнее. Между вахлачкой и Иваром что-то происходило.
Она смотрела на побратима, и её взгляды заставляли кровь в жилах Бьярки стыть от необъяснимой ярости. А ещё хуже было то, что Ивар отвечал ей. Это были короткие, тайные взоры, но Бьярки видел, как нежный румянец заливал щёки девушки, как блестели её очи, когда она поспешно отводила их, как еле приметная улыбка блуждала на её губах ещё долго после встречи с княжичем.
Неужели у неё хватило наглости даже подумать об Иваре? Как она, эта мужичка, эта лапотница, смела? Но, к ужасу Судимировича, Ивар не только не поставил девчонку на место, а вместо этого стал чаще наведываться в усадьбу. Бьярки чувствовал себя преданным. Появление друга больше не вызывало у него радости, лишь подозрение и злость. Юноша был противен сам себе, но не мог ничего поделать со жрущим изнутри чувством, не дававшим дышать, названия которому он не ведал.
