– Закрыла, Вера Васильевна, и открыла тоже. Никого здесь не было, ни следа, ни духу! Вот вам крест! Я же не шалава какая-нибудь, чтобы уйти и дверь нараспашку оставить! Я в своем уме и при вашем полном доверии!
Плохо выходило. Кто-то наведался ночью в гараж, а утром – в квартиру.
Этот кто-то явно следил за домом, потому что Клаша выходила ненадолго, примерно на четверть часа. У Крестовникова ей дольше нечего было делать, за это время всласть можно налюбоваться. Дерзкий человек этот кто-то. И скорый. Раз-два, открыл, оставил конверт и ушел. Подражая Владимиру, Вера осмотрела замки возле скважин, но царапин там не увидела. Во дворе Вера увидела дворника, от которого на версту разило спиртным, но тем не менее он был в уме и в памяти. Дворник сказал, что никого чужих он ни вчера, ни сегодня во дворе и возле дома не видел и даже побожился в том, перекрестившись на колокольню церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи. Спьяну трижды сделал это слева направо, на католический манер, но Вера ему на это указывать не стала.
Проникновением в гараж хотели озадачить Владимира, а конвертом с карточкой – Веру. Иначе бы не положили его на туалетный столик. Кому понадобилось так шутить? И зачем? Кому они вместе так досадили? Или же неизвестный «шутник» метил в одного из супругов, а над вторым «подшутил» за компанию?
Вера подумала, что таким образом может развлекаться кто-то из клиентов Владимира, недовольный его услугами. Разные же попадаются люди, бывают и вовсе чудаки. Однако Владимир этого предположения не поддержал. Сказал, что его клиенты им всегда остаются довольны, вне зависимости от исхода дела, потому что он ведет себя честно, лишнего не обещает и за спиной у клиента с противоположной стороной не сговаривается. Но карточку забрал, пообещав завтра же или на крайний случай в понедельник наведаться к приставу Слемзину в Пятницкую часть и рассказать тому о случившемся. Все замки (и тот, что на гараже, и домашние) Владимир захотел заменить как можно скорее, для чего прямо с утра собрался ехать в магазин скобяных товаров Кенца на углу Мясницкой и Милютинского переулка, который работал по воскресеньям. Сказал, что и в контору к себе ненадолго заглянет, раз уж будет совсем рядом с ней. Вера поняла, что завтра до обеда она мужа не увидит. Если Спаннокки объявится, то в первой половине дня можно будет с ним встретиться и постараться тонко выведать у него, не знает ли он чего-нибудь о человеке по прозвищу Rumpelstilzchen. Вдруг это какой-нибудь известный злодей или злой шутник из числа скучающих богачей. Бывают же и такие.
11
«Выездной сессией московского военно-окружного суда в Твери бывшая акушерка И. Семенцова приговорена к 20 годам каторги за участие в вооруженных нападениях во главе созданной ею банды из 7 человек. Среди самых громких дел банды – нападение на Николо-Малицкий мужской монастырь в 1908 г., когда было убито несколько монахов, и зверское убийство семьи московского врача Д. С. Федоровича в апреле прошлого года. Все нападения Семенцова совершала, переодевшись в мужской костюм. Все участники банды повиновались ей беспрекословно, поскольку боялись ее сурового нрава. Находясь под арестом, Семенцова пыталась симулировать психическое расстройство, но врачи освидетельствовали ее и признали здоровой. Ныне Семенцова передана в распоряжение петербургского военно-окружного суда, где будет судиться за другие свои преступления».
Ежедневная газета «Утро России», 28 июня 1910 года Спаннокки объявился вскоре после отъезда Алексея – в понедельник, 28 июня. Позвонил с утра, нарвался на Клашу, назвался приказчиком из магазина Лемерсье, попросил Веру и назначил встречу в полдень на Тверском бульваре у памятника Пушкину. Вера сразу поняла, что сегодня речь пойдет о чем-то серьезном, иначе Спаннокки не стал бы встречаться на улице, то есть на бульваре. Для тайных разговоров бульвар гораздо предпочтительнее любого ресторана или трактира, пусть даже и с кабинетами. В заведениях никто не может быть уверенным в том, что его не подслушивают. А к сидящим на скамейке на бульваре незаметно приблизиться невозможно, увидят. Если разговаривать негромко, как обычно и разговаривают прилично воспитанные люди, то можно сохранить полную приватность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Заметив в правой руке Спаннокки букетик пармских фиалок (в левой он держал всегдашний свой портфель), Вера насторожилась – уж не собирается ли господин граф «приударить» за ней? А что, с него станется. Пусть только попробует, решила Вера, отхлещу прилюдно букетом по физиономии, мало не покажется.
– Ах, Вера, вы сегодня особенно очаровательны! – притворно и громко восхитился Спаннокки, увидев Веру, и перешел на французский. – Vous êtes une femme d’ une grande beauté![413]
Чего тут особенно очаровательного. Обычное летнее платье нежно-голубого цвета и такая же обычная шляпка. Вера намеренно оделась просто, желая подчеркнуть, что встреча их носит сугубо деловой характер.
– Merci, – буркнула Вера, принимая букетик.
Окружающие украдкой бросали на них взгляды. Некоторые улыбались. Зачем Спаннокки устраивает весь этот балаган? Разве что для тех, кто может за ним следить? «Паясничай сколько вздумается! – злорадно подумала Вера. – Все равно нас не обманешь». О назначенной встрече Вера сразу же сообщила по заветному номеру телефона, данному Алексеем. Не иначе как Сильванский сейчас где-нибудь рядом, следит. Вера попыталась осторожно, не привлекая внимания, высмотреть на бульваре Сильванского, не увидела его и сообразила, что следить за ней и Спаннокки может и кто-то другой. Непременно кто-то другой, ведь Сильванский – помощник Алексея, то есть начальник, а начальники, кажется, не занимаются слежкой. Или занимаются в самых ответственных случаях, как, например, принц Родольф Герольштейнский в «Парижских тайнах»[414].
Вера старалась вертеть головой незаметно, но глазастый Спаннокки все равно заметил (ничего от него, дьявола, не скроешь!), но истолковал по своему.
– Пройдемся немного, а там присядем, – сказал он, решив, что Вера высматривает свободную скамейку.
Из-за раннего для променада времени на бульваре преобладали пожилые дамы под большими старомодными зонтами (на глаза Вере попался даже один с бахромой – совершеннейший раритет) и бонны с детьми. Иногда попадались молодые влюбленные парочки. Парочки дичились, прятались в тень и вообще старались вести себя как можно незаметнее.
На ходу Спаннокки беззаботно помахивал портфелем и говорил о погоде да о том, как он любит лето – лучшую пору года. Вера давно заметила, что каждый человек предпочитает свое время года. Молодым больше нравится весна, людям зрелого возраста – лето, старикам – осень (в самом начале, когда еще не слякотно). Только вот зиму никто не любит. Почему? Наверное, потому, что зима – это не жизнь, а смерть. Вере весьма к месту удалось вставить суждение о том, что зима в ее представлении похожа на сказочного Румпельштильцхена. Даст немного радости в виде пушистого снега и катания на коньках, но за это с ней приходится расплачиваться унынием февральских вечеров. Вышло немного глуповато, но поэтично, и главное, что Румпельштильцхен был упомянут. Спаннокки, услышав это имя, и глазом не моргнул. Улыбнулся, сказал, что Вера совершенно права и что если где и хорош февраль, так это в благословенной Тоскане. Всякая птица свое гнездо хвалит, это естественно, но если послушать Спаннокки, то на Тоскане с его родовой колыбели Монтепульчиано прямо белый свет клином сошелся. Все хорошее, что есть на свете, собрано там, ну, может, еще Вене малая толика перепала. Слушать противно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Наконец Спаннокки нашел скамейку по душе – в густой тени и промеж двух пустующих, и они сели. Букет Вера положила на скамейку между собой и Спаннокки. Намеренно положила, чтобы тот не вздумал придвигаться слишком близко. Спаннокки поставил свой портфель слева от себя, по другую сторону от Веры и положил на него руку, словно на подлокотник кресла.
