— Матерь Божия, не оставь меня! Ты повелела мне явиться сюда, и я здесь!
— Лара! — громко вскрикнул я. Это была она. Я узнал голос и лицо слепой девушки из Пестума.
— Открой мне очи! Дай мне видеть чудный мир Божий! — сказала она. Мне показалось, что я слышу голос выходца с того света, и я весь затрепетал. Слепая требовала от меня того мира, существование которого я открыл ей своим пением. Уста мои онемели, я молча простер к ней руки. Она еще раз воздела к небу свои руки. — Дай мне!.. — простонала она и затем упала в лодку.
Вода заплескалась вокруг нее огненными кругами. Старик на мгновение склонился к девушке, затем вышел на берег, долго смотрел на меня, потом начертил в воздухе знамение креста, схватил массивную вазу и, поставив ее в лодку, опять занял свое место. Я инстинктивно шагнул за ним. Он вперил в меня какой-то странный взор, взялся за весла, и мы поплыли по направлению к лучезарной звезде. Холодный ветер дул нам навстречу. Я наклонился над Ларой. Вот мы проплыли через узкое ущелье и минуту спустя увидели перед собою бесконечную равнину морскую; позади же нас вздымались к небу отвесными стенами скалы. Почти рядом с ущельем находился невысокий и отлогий склон, поросший кустами и темно-красными цветами. Молодая луна ярко сияла на небе. Лара поднялась. Я не смел коснуться ее руки; она представлялась мне неземным существом. Мне казалось, что я нахожусь в царстве духов, и все, что я вижу, — не мираж, а неземная действительность.
— Дай мне трав! — сказала Лара, протягивая руку, и слова ее раздались для меня велением духа. Я посмотрел на зеленые кусты, на красные цветы, вышел из лодки, нарвал цветов, испускавших какой-то особый аромат, и протянул букет Ларе. Тут мною опять овладела смертельная слабость, я опустился на колени, но еще видел, как старик, сотворив крестное знамение, взял из рук моих цветы, перенес Лару в другую лодку, побольше, привязал к ней маленькую, поставил паруса и отплыл. Я протянул им вслед руки, но сердце мое сжала холодная рука смерти, и оно словно разорвалось…
— Он жив! — вот первые слова, которые я услышал, придя в себя. Я открыл глаза и увидел Фабиани и Франческу. Кроме них возле меня стоял еще какой-то незнакомец; он держал меня за руку и серьезно смотрел на меня. Я лежал в красивой, просторной комнате; был день. Где же я находился? Я весь горел в жару, и только мало-помалу мысли мои прояснились, и я мог узнать подробности своего спасения.
Не дождавшись вчера вечером нас с Дженаро, Фабиани и Франческа очень обеспокоились, тем более что и рыбаков, гребцов наших, не находили нигде; узнав же о бывшем на море смерче, все сочли нас погибшими. Немедленно были высланы на поиски две рыбачьи лодки; они объехали весь островок, но не нашли ни малейших следов нашего крушения. Франческа плакала; она все-таки любила меня! Жалела она также и Дженаро и бедных гребцов. Фабиани не мог успокоиться и решил сам отправиться на поиски, обшарить все малейшие ущелья в скалах, — может быть, кто-нибудь из нас спасся и теперь умирал еще худшей смертью, от голода и страха: ожидать человеческой помощи было ведь неоткуда. Ранним утром он отплыл на лодке с четырьмя бравыми гребцами и осмотрел все расщелины и пещеры, свободные от воды. Гребцы не хотели было подплывать к заколдованной пещере, но Фабиани приказал им пристать к зеленому склону и, приблизившись к нему, увидел в траве распростертого, безжизненного человека. Это был я. Платье мое уже успело высохнуть на ветру. Они взяли меня в лодку. Фабиани прикрыл меня своим плащом, стал растирать мне грудь и руки и скоро заметил, что я еще слабо дышу. Меня доставили на берег, пригласили доктора, и я ожил, а Дженаро и оба гребца так и исчезли без следа. Я должен был рассказать все, что осталось у меня в памяти о случившемся с нами несчастье, но, когда дошел до описания диковинной блестящей пещеры, лодки со стариком и слепой девушкой, все сказали, что это одна фантазия, бред. Мне и самому пришлось наконец согласиться с этим, а между тем видение врезалось мне в память с яркостью действительности.
— Вы нашли его возле заколдованной пещеры? — спросил врач и покачал головой.
— Да разве, по-вашему, это место обладает какою-нибудь особой силой? — спросил Фабиани.
— Природа полна загадок! — ответил врач. — Труднейших мы еще не разгадали.
На мои мысли пролился внезапный свет. Так меня нашли возле заколдованной пещеры, в которой, по рассказам гребцов, все горит огнем? Значит, волны забросили меня туда? Я вспомнил узкое ущелье, через которое мы проплыли. Во сне это было или наяву? Не заглянул ли я в мир духов? Мадонна вновь явила мне свою милость, спасла меня! И мысли мои вернулись к прекрасной сияющей пещере, где ангелом-хранителем моим явилась Лара. Да, все это была правда, а не мираж! Я видел то, что было открыто другими лишь годы спустя и что считается теперь в числе прекраснейших чудес Италии — Лазурный грот. Девушка была действительно слепая из Пестума, но все это выяснилось лишь впоследствии, тогда же оставалось для меня загадкой. Я сложил руки и с умилением стал думать о моем прекрасном ангеле-хранителе — Ларе.
Глава VIII
Возвращение в Рим
Франческа и Фабиани пробыли ради меня в Капри два лишних дня. Если прежде мне иногда и случалось страдать от их обращения со мной, то теперь они окружали меня такой заботливостью и любовью, что я привязался к ним всем сердцем.
— Тебе надо вернуться с нами в Рим! — говорили они мне. — Это будет благоразумнее всего! — Мое чудесное спасение и видение в пещере так сильно подействовали на мою экзальтированную натуру, я почувствовал себя до того всецело в руках невидимого Промысла, Который заботливо устраивает все к лучшему для меня, что стал принимать все, даже случайное, за указание свыше. Поэтому, когда Франческа ласково пожала мне руку и спросила, не предпочитаю ли я остаться в Неаполе вместе с Бернардо, я стал уверять ее, что непременно хочу вернуться в Рим.
— Мы пролили бы о тебе немало слез, Антонио! — сказала она, горячо пожимая мою руку. — Доброе ты наше дитя! Мадонна простерла над тобой Свою спасительную десницу!
— Eccellenza узнает, — сказал Фабиани, — что тот Антонио, на которого он сердился, утонул в Средиземном море! Мы же привезем ему нашего прежнего, милого Антонио!
— Бедный Дженаро! — вздохнула Франческа. — У него было прекрасное сердце! Вообще образцовый был юноша!
Врач провел возле меня немало часов. Он жил, собственно, в Неаполе и только проездом был в Капри. На третий день он и отправился в Неаполь вместе с нами. Я, по его словам, уже вполне оправился, то есть физически, а не душевно. Я заглянул в царство мертвых, ощутил на своем челе поцелуй ангела смерти, и юная душа моя, как мимоза, свернула свои листья. Когда мы вошли в лодку и я опять увидел эту прозрачную водяную глубину, воспоминания разом хлынули в мою душу. Я вспомнил, как близок я был к смерти, вспомнил свое чудесное спасение, взглянул на солнышко, так ласково светившее, на голубое море, жизнь показалась мне такою прекрасною, и — слезы брызнули из моих глаз. Все трое — и Фабиани, и Франческа, и доктор — были заняты только мною; Франческа даже заговорила о моем прекрасном даровании и назвала меня поэтом. Доктор же, узнав, что я и импровизатор Ченчи — одно лицо, стал рассказывать, в каком восторге были все слышавшие меня друзья его. Ветер дул попутный, и мы, вместо того чтобы выйти в Сорренто и затем сухим путем направиться в Неаполь, как решено было сначала, поплыли прямо в Неаполь.
У себя дома я нашел три письма. Одно было от Федериго; он вчера уехал дня на три в Искию; это меня огорчило, — я не мог даже проститься с ним, так как отъезд наш был назначен на завтра. Второе письмо было принесено мне, по словам швейцара, на другой же день после моего отъезда. Я прочел его: «Преданное вам сердце, желающее вам всего хорошего, ожидает вас сегодня вечером». Внизу были обозначены улица и номер дома, и затем подписано: «Ваша старая подруга». Третье письмо было написано тем же почерком и пришло только вчера. «Приходите, Антонио! Потрясение, вызванное нашей последней несчастной встречей, теперь прошло. Приходите скорее! Смотрите на все, как на недоразумение. Все может еще устроиться прекрасно, только не медлите, приходите!» Подпись была та же. Я сразу решил, что оба письма были от Санты, хотя свидание и было назначено ею не в своем доме. Я не хотел больше видеться с нею и сейчас же написал ее мужу коротенькое вежливое письмецо, в котором извещал его о своем поспешном отъезде из Неаполя, не позволяющем мне зайти к ним проститься, благодарил его и супругу его за доброе отношение ко мне и просил не забывать меня. Федериго я тоже оставил записочку, пообещав в ней сообщить ему обо всем подробно из Рима, так как теперь я не в таком настроении, чтобы писать. Я решил никуда не ходить, не желая встретиться с Бернардо или с кем-нибудь из моих новых друзей, и навестил только своего доктора. Мы поехали к нему вместе с Фабиани. Жил доктор очень уютно и мило; хозяйством заведовала его старшая сестра, старая девушка. Она сразу понравилась мне своей прямотой и сердечностью; глядя на нее, я вспоминал старую Доменику, но эта, конечно, стояла куда ниже сестры доктора и по уму, и по образованию.
