Класс горячими хлопками встречает ее слова.
«Доехала ли Анаид-ханум до Армавира? — вдруг почему-то мелькает у меня мысль. — Хватило ли ей моих денег на дорогу?»
Мария Кузьминична протягивает Зое Богдановой, сидящей за первой партой, лист бумаги и говорит:
— Вот, Зоя, ты и поведешь запись. А я скоро вернусь. — И, чтобы не смущать нас своим присутствием, уходит.
Зардевшаяся от смущения, вся какая-то надутая, Зоя настороженно подходит к столу, исподлобья смотрит на класс и очень робким голосом спрашивает:
— Ну, кого на сколько записать?
Но ей никто не отвечает. Хотя все на Зою смотрят не без любопытства: точно не могла Мария Кузьминична поставить кого-нибудь побойчее вести запись! У всех сосредоточенные лица. Думают, переглядываются.
Тогда, еще больше покраснев, Зоя перекидывает на грудь косу и, опустив голову, начинает медленно развязывать свой необыкновенно пышный бант. Сегодня он у нее светло-кремового цвета — цвета чайной розы.
— Ну? — через некоторое время произносит Зоя, готовая разреветься.
Я весь в тревоге, но не знаю, чем ей помочь, растерянно озираюсь по сторонам и не могу понять, почему все время тычет меня локтем в бок Виктор и о чем он спрашивает.
В классе еще минуту царит тишина… И вдруг поднимается такой крик — орут сразу сорок человек! — что Зоя затыкает уши и валится грудью на стол.
— Меня! Меня! Меня! Меня! — кричат со всех сторон. — Двадцать копеек! Тридцать копеек! Сорок копеек!
Виктор снова тычет меня локтем в бок.
— Запишемся на полтинник, а? На меньше как-то стыдно, правда?
— Правда, — говорю я.
— Хотя на мой полтинник плюс твой полтинник можно было бы купить провод для новой антенны, правда?
— Правда, — говорю я, совсем не задумываясь над его словами.
Подбегают к нам Топорик и Лариса. Они тоже решают записаться по полтиннику.
А Зоя в продолжающемся шуме и крике вдруг ретиво принимается наводить порядок в классе и даже чересчур громко стучит кулаком по столу. Она называет фамилию ученика, тот вскакивает, говорит сумму, она торопливо записывает и выкликает следующего. Но ведет она эту запись неорганизованно: то по рядам, то взглянув в журнал, то кого ей вздумается назвать.
Но очередь постепенно все же подходит и к нам. Называет сумму Лариса. Потом Топорик. Потом еще трое других учеников. Встает Виктор. Вслед поднимаюсь я. Но тут почему-то Зоя обращается к Вовке Золотому:
— Вовка, ты, кажется, хотел сказать?
Я смертельно обижаюсь и сажусь.
Виктор зло смотрит на Вовку Золотого, говорит:
— Ну, этот может и ничего не внести. Какое ему дело до английских школьников? Нэпмач! — Это у него самое ругательное слово.
Я молчу, хотя весь киплю от возмущения.
Вовка Золотой встает. Некоторое время он глубокомысленно думает, красуясь перед всем классом. Ну как ему не красоваться! На нем бархатная курточка, какой нет ни у кого другого. Белоснежная шелковая рубашка с отложным воротником. Большой бант на груди. Поэтическая шевелюра. Ведь он у нас ходит в поэтах, пописывает стишата девочкам в альбомы. Он непременный гость на всех девчоночьих именинах и рождениях.
Правда, Вовка плохо учится. Но разве это имеет какое-нибудь значение для него? Учителя ведь все равно ставят ему хорошие отметки, за исключением Марии Кузьминичны конечно, она у нас строгая. Говорят: «Он необыкновенный ребенок, он еще покажет себя в будущем, разве вы не видите, какие у него задумчивые глаза?» А что он может показать? Болван болваном!
— Мне и рубля не жаль, — наконец произносит Вовка Золотой. — Запиши, Зоя, один рубль. Это мой ответ Чемберлену! — И он своими миндалевидными глазами обводит весь класс.
И класс ахает от изумления. Рубля до него никто не называл.
— Браво! — вдруг кричит Зоя. — Браво, Вовка! Вот это — ответ Чемберлену!
Вовка садится. У него очень утомленный вид. Зоя не без досады смотрит в мою сторону.
— Кажется, ты что-то хотел сказать, Гарегин?
Слова ее убивают меня. В них столько пренебрежения!
Ах, Зоя, Зоя! Видела б она хоть раз, как порой вечерами я скрываюсь в подъезде напротив их дома, слушая ее игру на рояле! Догадалась бы, как я терпеливо жду ее появления в настежь распахнутом окне с улетающими занавесками, пока она, усталая от игры, не ляжет на подоконник и не станет болтать ногами, как маленькая… Она не видит меня, а я ее вижу. И эта моя тайна дает мне столько радости, что я долго потом хожу по улицам, прижав руку к гулко бьющемуся сердцу…
Виктор толкает меня локтем в бок, шепчет:
— Перешиби этого гада! Но это я знаю и без него.
— Да, хотел! — кричу я Зое, вскочив. — Запиши меня на один рубль и пятьдесят копеек.
Класс снова ахает! Все оборачиваются в мою сторону. Смотрят со страхом и любопытством. Мыслимое ли дело — один рубль и пятьдесят копеек! Многие из учеников сроду не держали в руке таких денег. Это почти вдвое больше месячной платы за завтраки в буфете.
Тогда сразу же вскакивает Вовка Золотой. Глядит на меня ненавидящими глазами — они могут быть и такими, эти кроткие миндалевидные глаза! — и тоже кричит:
— Зоя, переправь меня на два рубля!
Он, конечно, не уступит мне первенства без боя. Это я хорошо понимаю. На то он и Вовка Золотой! Золотой, а не какой-нибудь. Ну, а ко всему еще ведь запись ведет Зоечка Богданова, а ради нее он готов на все. Но и я готов. Не дам ему красоваться перед всем классом.
Виктор снова толкает меня локтем в бок. Но меня и без того точно кто-то подбрасывает вверх, я выкрикиваю:
— В таком случае, переделай меня на два рубля пятьдесят копеек!
— Ой, девочки! — визжит от радости Богданова. — Гарегин вносит два рубля и пятьдесят копеек!
Класс сидит затаив дыхание.
Снова вскакивает Вовка. Лицо у него сейчас пунцовое. Не воркующим и бархатистым, а хрипящим голосом он говорит:
— Зоя, тогда запиши меня на три рубля!
— Ой, Вовка! — визжит Зоя, захлопав в ладоши. — Девочки, он записался на три рубля!
Но класс молчит.
Я растерянно оглядываюсь по сторонам. «Что делать? У Вовкиного отца ювелирный магазин, полный золота и бриллиантов. У меня — ничего, кроме коробки ирисок». Смотрю на Топорика, на Ларису, на Виктора.
Виктор снова толкает меня в бок:
— Не уступай! Потом что-нибудь придумаем!
Топорик тоже что-то показывает пальцами и тычет себя в грудь. Какие-то знаки подает Лариса. Я вскакиваю:
— Прошу записать меня на четыре рубля!
Тут же вскакивает и Вовка, у него пятнами покрылось лицо.
— А меня на пять рублей! — хрипит он.
