Она с трудом воротилась из дебрей своих мечтаний, чтобы увидеть, как Фальконе покорно склоняет голову, услышать его почтительное:
– Воля ваша, государыня!
Итак, решение было – ехать в Россию.
* * *
Но решить оказалось еще мало. Фальконе занялся добыванием выездных бумаг. Дело осложнилось тем, что документов надобно было три: на выезд Фальконе и двух его племянниц из Папской республики, на выезд греческой княгини Петриди со свитою и русской княгини Дараган со свитою тоже, для передвижения по Швейцарии, Франции, Германии и Польше. Могла случиться погоня, и ее надо было во что бы то ни стало сбить со следа. Обращаться приходилось к разным не очень надежным людям, представляющим закулисные стороны государственной машины. Щедрые взятки давались одна за другой, но проволочек и препятствий не становилось меньше; Фальконе ежедневно возвращался домой злой и усталый, бормоча:
– Это не город, а средоточие всех пороков!
Миновал февраль, потом и половина марта, прежде чем Фальконе раздобыл только одну проездную: на имя княгини Дараган и ее горничной.
Это было совсем не то, что требовалось, и напрасное ожидание превратило нервы Августы в до предела натянутые струны. Сознание, что она впустую тратит время в безделье, упуская благоприятную возможность для разрешения своей судьбы; что ее мать, измученная тяжелой болезнью (слухи подтвердили злые слова мессира Бетора), в любой миг может умереть, не оставив дочери даже последнего благословения, не говоря уже о престоле, сделало Августу подобием мрачной тени, бесшумно скользящей по вилле или по саду, избегая всех домашних, не замечая дивной картины стремительно наступающей весны.
Страшное напряжение поселилось на вилле Роза. Это постоянное ожидание, казалось Лизе, способно свести с ума кого угодно, даже самого стойкого из них – Фальконе.
Как-то раз они сидели вдвоем на солнечном пригреве, наслаждаясь ароматом разогретой земли и кипарисов, источающих смолку. Незначительный разговор сам собою иссяк. Лизе почудилось, что Фальконе уснул; она молчала, не желая тревожить его, и сама незаметно впала в дрему. Вдруг Фальконе резко вскочил. Лицо его было искажено гримасой отвращения; испуганно проследив его взгляд, она увидела, что по каменной стене, увитой плющом, совсем близко от них проползла змея.
Фальконе покачал головою. Лицо его было мрачно.
– Так всегда, – промолвил он, оборачиваясь к Лизе и отвечая на ее невысказанный вопрос. – Всегда где-то рядом таится опасность. Она близко и сейчас, я чую ее приближение. И кто знает, минует она нас сегодня или ужалит?..
Что-то знакомое было во всем этом, и Лиза целый день ходила под впечатлением ужасной сцены, пока не вспомнила: нечто подобное – образ подползающей змеи – привиделось ей, когда она застала Фальконе в объятиях Чекины!
Ожидание необходимых бумаг все затягивалось и затягивалось.
Наконец Яганна Стефановна и Лиза, которые не могли без боли наблюдать молчаливые страдания Августы, взбунтовались. Их поддержал Фальконе, считавший, что сердечное нетерпение и затворничество сведут молодую княгиню в могилу еще прежде, чем она доберется до желанной России, а потому надобно хоть ненадолго выезжать, хоть как-то развлекаться. Разумеется, под его присмотром и неусыпною охраною.
* * *
Наступило 19 марта, День святого Иосифа, покровителя всех пекарей. Синьора Дито, дядюшка которой был владельцем преуспевающей пекарни в самом центре Рима, вся так и пылала в радостном предвкушении торжества, которое всегда было необычайно красочно и обещало быть таковым и нынче.
Фальконе предложил Августе непременно побывать на празднестве; и та скрепя сердце согласилась, но после того лишь, как он с улыбкою намекнул, что будущей государыне следует знать обычаи народные не только своей страны.
Слова его неожиданным образом вернули румянец поблекшим щекам Августы и блеск ее угасшим глазам. Она ласково улыбнулась, протягивая Фальконе руку для поцелуя.
– Если б вы знали, граф, сколь много значат для меня ваши слова!
И Лиза, стоявшая рядом, с изумлением увидела, как тонкие пальцы Августы скользнули по щеке Фальконе в мимолетной ласке…
Выехали тотчас после полудня, и сразу стало ясно, что сегодняшний день – праздник для великого множества людей. Еще с вечера здания были разукрашены огромными картинами, намалеванными на холсте: души в огне чистилища, адские котлы с кипящею смолою. Итальянские пекари считают, что в их ремесле многое связано с огнем, а значит, и с пеклом.
На улицах тут и там, куда ни глянь, гремели сковороды, полыхало пламя в наспех сложенных очагах. Народу было множество, и, едва добравшись в calessino до площади Святого Петра, по просьбе оживившейся Августы оставили коляску на попечение какого-то услужливого мальчишки, а сами пошли пешком.
Из толпы их окликнула Агата Дито, которую сопровождал важный синьор Джузеппе, приложившийся к руке княгини с таким видом, будто удостоился чести поцеловать туфлю святейшего папы римского. «Неужто и он обо всем проведал?» – подумала Лиза, которую события последнего времени сделали подозрительной.
А праздник шел своим чередом.
Огонь в самодельном очаге наконец разгорелся. Один подмастерье тут же замешивал тесто; другой придавал ему форму, вытягивал, лепил из него кренделя и бросал в кипящий жир, шкворчавший на огромной сковородке. Эти двое были нарочно перемазаны сажею и олицетворяли собою слуг ада, чертей. Еще два парня одеты в белоснежные передники; сверкающие чистотой колпаки нахлобучены поверх белых париков; они изображали ангелов. Один доставал горячие, с пылу с жару, кренделя, пончики и нанизывал на небольшой вертел, который второй ангел тут же предлагал зрителям.
Другие подмастерья подносили вино товарищам, пили сами, кричали, выхваляя товар. Впрочем, ангелы и черти тоже кричали что было мочи. Народ собирался отовсюду: в этот день выпечка продавалась со скидкою, а то и отдавалась бесплатно беднякам, как и часть выручки.
Августа, по всему видно, была счастлива. Она пробилась сквозь толпу вплотную к пекарям и тоже получила благоухающий крендель, такой румяный и обжигающий, что ей пришлось перебрасывать его с ладони на ладонь, пока не остынет. Фальконе стоял рядом, глядя на нее преданным, обожающим взором; Лиза, которая замешкалась в толпе, остановилась, не сводя с них растроганных глаз.
Странный был какой-то день нынче – так брал за сердце, что слезы то и дело подкатывались к горлу. Или это весна растопила измученное сердце? Свет и тень, движение и покой беспрестанно сменялись на римских улицах, как оттенки настроения, оттенки жизни. Ветер дул из-за Тибра; и запах возделанных полей смешивался с влажностью древних каменных стен, а шум работ в садах и на виноградниках – с шумом улиц.
