- Есть, конечно. То, что воспринимается нормально в быту, на телеэкране зачастую неприемлемо. Вот вам пример, связанный с самой, пожалуй, сенсационной передачей из тех, какие довелось подготовить. В декабре 91-го Горбачев принял нашу съемочную группу в Кремле. Была суббота, 12 часов. В это же время началось совещание глав государств в Алма-Ате, где его свергали с престола. Я брал последнее интервью у последнего президента СССР. Он ещё ничего не знал. Раздался звонок. Он поднял трубку, услышал новости и вернулся к столу с посеревшим лицом. Я четыре раза спросил его о Ельцине. Он уходил от ответа. Но на пятый все-таки не выдержал, дал резкую характеристику. После беседы я как-то импульсивно, безотчетно похлопал его по плечу. И этот жест был воспринят одними, видевшими передачу, как проявление политических симпатий, а другими - как наглость. И ведь не объяснишь, что на самом деле мне его было по-человечески жаль. Экран беспощаден к журналисту. И зритель тоже: он оставляет мало шансов быть самим собой. И этот этап надо пережить, сделать много хороших, честных программ, чтобы тебе всегда верили.
- Ваши передачи вовсе не подвергаются цензуре?
- В последнее время был только один случай, и я могу понять тех, кто задержал выпуск в эфир. В интервью с нашими военнопленными в Афганистане ребята пересыпали речь матерными словами. Я оставил: это естественно. Солдат иначе не разговаривает, особенно в Афганистане, особенно в плену.
Но пришлось уступить, редакторов тоже можно понять: сделали купюры в виде звуковых сигналов. А так - работаем свободно.
- Ваш отец, известный журналист, вероятно, завидует такой свободе. Где сейчас находится Генрих Боровик, чем занимается? И как вы относитесь к его журналистскому прошлому? Советуетесь ли с ним?
- Если вы хотите подробнее что-то узнать об отце - спросите у него. Он сейчас заканчивает книгу о знаменитом разведчике Киме Филби на основе 50 часов записей их весьма откровенных бесед.
Я считаю отца одним из самых талантливых журналистов 60-70-х годов. Ему просто не повезло, что работал именно в ту эпоху. Есть вещи, на которые мы смотрим по-разному, и это естественно. Но Павлика Морозова из меня не сделали, хотя и пытались. Я знаю, что он искренне верил в те идеалы, которые отстаивал.
- У вас есть дети? Чем вы заняты в свободное время?
- У жены семилетний сын от первого брака. У нас с Вероникой общих детей пока нет. Для меня необходимо ощущение, что мой будущий сын или дочь живут хотя бы в относительно стабильном и безопасном обществе. Такого ощущения, увы, нет. Я расцениваю ситуацию в стране как крайне взрывоопасную. Одна из причин этого, на мой взгляд, - слишком неосторожные, опрометчивые шаги ельцинско-гайдаровской реформы, при том что я, разумеется, за демократическое развитие страны. И стараюсь, чтобы наша программа помогала людям понять, что может этому развитию препятствовать.
Из интервью Григорию Симоовичу Известия. 1994. № 61
Артем БОРОВИК:
"Надо было слушать моего отца"
- Когда началась перестройка, мне как раз стукнуло двадцать пять лет. Отличный возраст! Мы абсолютно не интересовались финансовой стороной работы, у нас не было семей, мы не думали, что будет завтра. Было ошеломительное сегодня, мы снимали "Взгляд" - передачу, которую смотрела вся страна, - и значит, что эффект от этого сумасшедший. Стоило Станкевичу, Собчаку и многим другим, неизвестным тогда, людям появиться во "Взгляде", как наутро они становились политиками первой десятки. А предшествующее поколение журналистов, работавших в Афганистане, и представить не могло, что во времена горбачевской гласности нам удастся начать писать правду о той войне.
- Кто оказал на вас наиболее сильное влияние в профессиональном плане?
- Я рос под огромным впечатлением от военной литературы. "Война и мир", и Хемингуэй, Симонов, Бакланов, Бондарев, Василь Быков: в семнадцать-восемнадцать лет благодаря маме и отцу я был знаком практически со всеми этими писателями. Именно поэтому мне так хотелось оказаться в Афганистане и американской армии, и, слава богу, мне все это удалось. Искреннюю сыновнюю любовь и благодарность я испытываю к Юлиану Семенову. Именно он поверил в меня, пригласил работать в первую в России частную газету "Совершенно секретно".
- Сейчас очень много говорят об истерии СМИ, о возрастающем в обществе уровне тревожности...
- У нас совершенно не работают правоохранительные органы, прокуратура, судебная система, ФСБ, милиция. Расследования, которыми должны заниматься эти структуры, к сожалению, вынуждены брать на себя СМИ. А средство борьбы у прессы одно - гласность, информированность. Да, это бьет по голове простому человеку. Но выхода нет, кто-то же должен это делать. Хотя иногда так хочется издавать журнал типа "Домашнего очага" или "Космополитена". Редактор такого журнала может позволить себе запросто разгуливать по улицам. А я без охраны не могу по лесу проехать на велосипеде.
- И как же вы выходите из положения?
- Существует достаточно мощная и дорогая служба безопасности, которая охраняет нас. Не всех, конечно. Ведь если автор сенсационного материала не является суперзнаменитым журналистом, вся негативная реакция обычно направляется на главного редактора или владельца издания. Основных наших расследователей мы защищаем, и не только физически, но и юридически. У наших юристов всегда пруд пруди судебных дел. Такие вещи отнимают уйму времени, и на творческие вопросы, увы, времени остается мало.
- Насколько ориентируются на ваши разоблачительные расследования правовые институты?
- Некоторое время назад я встречался с работниками ФБР из отдела русской преступности, и мне было очень приятно увидеть на их столах подшивки газеты "Совершенно секретно" и видеопленки с записью наших программ. К сожалению, здесь наши расследования не пользуются таким вниманием. Если бы расследование, аналогичное нашим, было опубликовано, скажем, в газете "Вашингтон Пост", вечером того же дня против героев публикации было бы возбуждено уголовное дело. А у нас... Та минимальная критика, которая дозволялась в советское время, была значительно более действенной, чем самые резкие сегодняшние разоблачения.
- В свое время журналисты-международники ожесточенно пугали нас ужасами "загнивающего капитализма"...
- Тяжесть экономического кризиса, запредельные прибыли одних и полная нищета других, ужас безработицы и неуверенность в завтрашнем дне... Раньше мы над этим смеялись, но теперь все это стало нашей собственной жизнью. Поэтому, когда сейчас кто-нибудь кидает камень в огород моего отца, я говорю: "Если бы пятнадцать лет назад вы его слушали, может быть, сейчас не находились бы там, где находитесь".
- Существуют ли сейчас для вас запретные темы?
- Успех издания или передачи важнее политических связей и даже личной дружбы. Скажем, высокопоставленный, один очень близкий к Ельцину чиновник... У нас были нормальные, дружеские отношения. Недавно он с женой открыл новый детский дом в Москве, а в семье у них живут несколько приемных детей. Но, когда появилась серия публикаций, где задевались интересы этого человека, я не счел возможным поставить свои личные интересы выше журналистской правды. Я согласился на эту публикацию, и, конечно же, он обиделся. Если идти на поводу у личных отношений, нужно завязывать с журналистикой и уходить в дипломатию.
- Пресс-секретарь президента Дмитрий Якушкин - муж вашей родной сестры Марины. А может ли профессиональный долг заставить вас коснуться близких родственников?
- Дмитрий очень порядочный человек. Его никто не заставит совершить противоправный акт, поэтому я даже близко не представляю подобную ситуацию. Зато мне часто приходилось затрагивать интересы Ельцина, и это, конечно, приводило к некоторым сложностям с Димой. Но наши неодинаковые политические воззрения не могут испортить семейных отношений.
- Вы были первым российским журналистом, который получил престижную награду на Си-би-эс...
- Да, это премия имени выдающегося политического комментатора Эдварда Морроу. Мы действительно сделали несколько материалов с программой "60 минут" Си-би-эс. И два из них, в 91-м и 93-м, завоевали премию. Первый материал назывался "Комната № 19" и был посвящен Институту мозга, где хранится содержимое черепных коробок знаменитых людей. Представляете, вы входите в комнату, где лежит мозг Сталина... Второй материал назывался "Ядерная кнопка" - о первой в истории российско-американских отношений встрече двух ядерных главкомов, Сергеева и Батлера. Может быть, это событие было даже значительнее встречи Сталина, Рузвельта и Черчилля. Встречались два человека, которые могли стереть весь мир с лица земли.
- Каков ваш потенциальный зритель?
- Я никогда не ориентировался на элиту, потому что она изменчива, избалованна. Цинична. И всегда во власти своих интересов, очень далеко отстоящих от земных интересов обычных людей. Мы работаем для массового зрителя, в достойном, уважительном смысле этих слов. Для меня простой человек на улице, на лестничной площадке всегда был значительно интереснее, чем тот или иной премьер-министр.
