Кар молнией проскочил погруженный в сонную полудрему пригород, дорога шла полями, сомкнулась плотнее живая изгородь, ровные свечи пирамидальных деревьев полоскали на ветру серебристую изнанку листвы. Кар сделал еще один резкий поворот, сворачивая с магистрали – под колеса легла черная, без малейшего изъяна полоса, машина въехала под сень тучно-зеленой листвы, выбралась на открытое место, проехала еще метров двести и остановилась возле глухих ворот цитадели – гигантского каменного куба с узкими прорезями окон. Офицер на переднем сидении приник к уникому – ворота медленно поднялись, обнажая зев внутреннего двора. Машина плавно въехала под арку и стала.
– Штаб-квартира прето. Вылезай, приехали.
Стриж выбрался из кара, стараясь не отпускать от себя Нину. Прямоугольник двора был идеально, невероятно чист – словно каждый уголок только что вымыли щетками, громада каменных стен, казалось, нависала, пригибая.
Навстречу приезжим шагнула легкая, сухощавая пожилая женщина, с острым ястребиным носом и тонкими, жестко сжатыми губами – ее голову покрывал традиционный фиолетовый колпак монахинь.
– Мать Наан, орден Разума.
Преторианец поморщился.
– Можете радоваться, Дезет, у меня приказ – ваш щенок пойдет в цепкие лапки монашек, а не в оборот. Ха! Еще неизвестно, что хуже.
Наан протянула покрытую мелкими трещинками широкую ладонь. Стриж нехотя ослабил кольцо скованных рук, выпуская ребенка.
– Иди, Ни. Иди к ней.
Нина настороженно, без улыбки подошла к женщине. Стриж посмотрел прямо в желтоватые, как у совы, глаза монахини.
– Я вынужден доверять вам, леди. Так прошу вас, выполните свой долг – не ради меня, ради вашего Разума.
Сестра не повела даже бровью, только ее птичьи зрачки на мгновение расширились. Стриж отвернулся.
– Прощай, Нина.
– До свидания, папа.
Он не стал смотреть вслед монахине и ребенку.
– Я готов, куда теперь?
Распахнулась дверь, Стрижа вели гулкими коридорами, зарешеченный лифт неспешно опустился на два яруса, холодно-равнодушный охранник отворил перед ним дверь. Дезет шагнул внутрь, конвоиры вошли следом, прето у входа тут же запер за их спинами дверь. Стриж едва успел полуобернуться – первый удар, ладонью, пришелся в лицо, второй, кулаком, в солнечное сплетение.
– Прислони его к стене.
Преторианцы действовали поспешно, но деловито и с той размеренностью, которая наблюдается у добросовестного работника. Удары сыпались градом. Они ушли, как только Стриж сполз по стене на пол.
– Отдыхай. Это была разминка.
Наручники так и не сняли. Дезет поднялся, слизнул и выплюнул кровь, выступившую из глубоко рассеченной губы, прошел два шага и опустился на голый бетон лавки – серый пол, серый потолок, серые, оштукатуренные стены, серая лампочка в частой сетке. “Ну, вот и все. Это конечная станция – крайняя точка. Смешно – но теперь я свободен.”
Он лег навзничь на камень скамьи. В этом месте было что-то странное, Стриж понял – ни единой надписи на стене. Он едва не расхохотался – может быть, к его приезду в камере специально сделали ремонт? Время шло – он ждал со стоическим терпением, загнанный страх свернулся где-то в самой глубине души тугим колючим клубком. Возможно, прошли часы, может быть – сутки. Серая лампочка все так же тускло тлела под потолком. Его не кормили, воду Стриж пил из крана в нише стены. “Они тянут время, чтобы я полнее ощутил свое ничтожество.” Он пошевелил пальцами – наручники мешали, но кисти рук еще не потеряли чувствительность. “Какой холеры, чего я в конце концов боюсь? Когда начнутся допросы, я скажу им правду – все, что они захотят…”
Им не нужна правда, возразил себе Стриж. Им не нужно ничего, кроме показательной расправы. Они боятся, боятся всего – принцепса, мнимого или реального подполья, интриг сослуживцев, болтливости жены, доноса собственного ребенка. Самое лучшее средство почувствовать себя сильным и в безопасности – убить другого каким-нибудь наиболее болезненным образом. Не стоит обманывать себя, нет смысла тешиться надеждами, мне не вывернуться. На этот раз Стриж отлетал свое… “Состояние между жизнью и смертью имеет множество интересных градаций…”
Он приподнялся, осматривая стены – пусто, голо. Нет ни пресловутой простыни для петли, ни крюка в потолке, лампочка слишком высоко, к тому же мешают браслеты. Разбить голову о бетонную стену? “Я не смогу этого сделать,” – понял Стриж. “Сразу не смогу, а сделать это в несколько приемов мне попросту не дадут”. Он сел, стараясь поменьше прикасаться к бетону – на подземных этажах от камня сквозь одежду проникал холод – оперся локтями о колени, опустил на ладони отяжелевшую голову.
– О, Разум!
Дезет осмотрел собственные брезентовые ботинки, осторожно огляделся (“Интересно, есть ли здесь видеокамеры?”), и, как мог, проворно вытащил шнурки. Завязать нужный узел получилось лишь с четвертого раза. Бечева вышла достаточно прочной, вместо крюка сгодился кран. Стриж отмерил длину, закрепил самодельную веревку, опустился на колени, расстегнул ворот, просунул голову в петлю. “Сейчас я упаду вперед. Это будет нетрудно – сразу, резко, лицом вперед. Главное, не держать петлю руками”. Он зажмурился, медленно отсчитывая секунды про себя, глубоко вдохнул. Воздух пах горькой полынью. “Откуда полынь здесь, под землей?”. Неистово, соревнуясь друг с другом, стрекотали бесчисленные цикады, садилось рыжее лохматое солнце, колыхалось огненное марево…
Стриж открыл глаза – алая пелена исчезла, не было цикад, не было полыни. Воздух в камере отдавал дезинфекцией, серели стены, нехотя тлел серо-желтый свет. Стриж потянулся скованными руками и резко, обдирая кожу, сорвал петлю с шеи. “А ведь их, пожалуй, устроил бы такой финал,” – подумал он. “Мой труп на коленях между сортиром и нарами, заголовки газет – “Он осудил сам себя”, назидательная легенда о предателе великой Иллиры, от страха повесившемся на шнурках”.
Стриж встал, с огромным трудом, обрывая ногти, развязал и распутал тугой узел, и медленно, тщательно целясь в дырочки, принялся зашнуровывать ботинки, неловко ворочая скованными руками. Закончив, послал в пространство озорной жест:
– Я не стану вешаться, ублюдки – сперва вам придется сполна отработать жалованье.
Он аккуратно застегнул воротник, сел, сложил руки на коленях, интуитивно ощущая, что ждать осталось недолго. Через пару минут дверь отворилась с жестяным грохотом.
– На выход.
Дезет встал и перешагнул порог, его тут же прочно взяли за локти.
– Пошел.
Он шагал между серых стен, в сером свете, мимо серых плоских лиц и черных мундиров прето. Взвыл лифт, унося людей наверх, коридор, освещенный на этот раз настоящим солнцем, привел к плотной, густо выкрашенной в стерильно-белый цвет двери.
– Заходи.
Стриж переступил порог. В углу, возле причудливой конструкции кресла, возился лысоватый остроносый очкарик в блеклом халате.
– Снимите с него браслеты, одежду до пояса – долой.
Сержант прето нехотя отомкнул наручники.
– Раздевайся.
Куртка, пробитая пулей Белочки, осталась еще в Порт-Калинусе. Стриж стащил рубашку и бросил ее в угол, на пол. Очкарик махнул в сторону кресла:
– Располагайся с удобствами.
Дезет сел на черное пластиковое сиденье, сержант жестко защелкнул на его предплечьях стальные захваты. Очкарик подошел сбоку, ловко потыкал в Стрижа остро пахнущим ватным тампоном, и налепил датчики.
Сержант стал у стены, скрестив руки на груди и откровенно скаля зубы.
Лысоватый исчез из поля зрения, устроился где-то за спиной Стрижа и монотонно затараторил:
– Вам будут предложены некоторые вопросы. Вы должны максимально правдиво отвечать только “да” или “нет”. Другие ответы и посторонние реплики не допускаются…
Скучающий сержант зевнул:
– Какие все-таки проблемы с этим “нулевиком”…
– И не говорите, коллега, – нахохлился Линялый. – От “сыворотки правды” он будет только блевать – и ничего больше. Но нет худа без добра, из-за этой ошибки природы, собственно, и пришлось реанимировать мой уникальный аппарат. Он считывает не пси – всего лишь физические реакции пациента, в простоте – сила.
Сержант скептически сморщился и стрельнул в Стрижа облаком сигаретного дыма.
– Не верю я в вашу груду мусора, док. Из какого музея притащили этот полиграф? В конце концов, если придерживаться стиля “ретро”, то есть старые, надежные способы – дыба, иголки под ногти, электрошок…
– Ну что вы, коллега, – поморщился лысый техник. – Такого индивида имеет смысл оставить в целости для эшафота.
Стриж перестал слушать болтовню преторианцев. “Это не пытки, это только детектор лжи,” – с восторгом подумал он. “Сенсов с каждым годом все больше, на каждую собаку вешают пси-детектор. Полиграф давно вышел из моды – он-то был сделан для нормальных людей. Ради меня они раскопали и отремонтировали музейный хлам…”
