Лысый очкарик деловито забубнил за спиной Дезета набор бессмысленных на первый взгляд вопросов:
– Любите ли вы собак?
– Да.
– Принимаете ли вы наркотики?
– Нет.
– Участвовали ли вы в экспедиции, отправленной в Каленусийскую Аномалию?
– Да.
– Принадлежите ли вы к подрывным группировкам на территории Иллирианского Союза?
– Нет.
– Как вы относитесь к идее о бессмертии души?
– Идите к черту.
Очкарик обрадовался:
– Прекрасно! Замечательно! Классическая картина. Не волнуйтесь, сержант, моя “старушка” на ходу и действует отменно!
Сержант презрительно фыркнул и снова потянулся за сигаретой.
Очкарик продолжал беспорядочно сыпать вопросами. Стриж отвечал, не задумываясь. Они сделали перерыв через три часа. Потом Дезета увели и первый раз накормили обедом. Он уже перестал обращать внимание на ненавидящие взгляды преторианской стражи, готов был возносить Разуму свои молитвы атеиста за свихнувшегося на ретро-технике очкарика. На здоровье – пусть знают все о расцвете и гибели каленусийской Аномалии. Едва ли это принесет прето много пользы, зато он, Стриж, получает свой шанс.
Док закончил благородные труды только к вечеру. Стрижа освободили наконец от холодных щупальцев датчиков и тут же сковали наручниками. Очкарик возился, просматривал записи в углу, умственно тешился результатом. Стриж под конвоем сержанта отправился спать.
Ночь в бетонной камере пришла без сновидений, только под утро Дезет увидел сеть – ровную, прочную сеть из липких серых нитей. В углу, чуть левее центра, зияла рваная дыра. Он нацелился выскользнуть через дыру, но проснулся от грохота двери, так и не успев убедиться в спасении.
– Встать! На выход.
Он вышел навстречу хмурому утру, туману, мелкому моросящему дождю. Двор, все такой же стерильно-чистый, почти пустовал, Стрижа втолкнули в машину, двое охранников плюхнулись по бокам, старый знакомый – офицер – влез на переднее сиденье.
– Поехали.
Взревел мотор. Кар со свистом мчался меж серебристых пирамидальных деревьев, между живых изгородей, через тихий пригород, к оживленному, легко просыпающемуся центру. Полицейские не смели останавливать машину с идентификатором прето. Стриж смотрел во все глаза – мимо проносились украшенные скульптурой арки, колосс в миниатюре – статуя принцепса, колоннады и портики, дворцы, скопище помпезных зданий Иллирианского Университета, фонтаны, площади, с которых шуршащим веером разлетались прочь потревоженные белые голуби…
Охранник усмехнулся.
– Нравится? Смотри-смотри. Недолго осталось.
Дезет пожал плечами со вновь обретенным равнодушием фаталиста.
Машина, лихо заложив крутой вираж, подрулила к площади Величия. Резиденция принцепса не охватывала площадь полукольцом, а, напротив, вздымалась наподобие утеса, оставив пустое место клумбам с махровыми осенними цветами, мраморным скамьям, настоящим, из розового камня, а не из пластика, скульптурам. Само здание, украшенное с фасада пилонами, уходило ввысь, заканчиваясь бледно-металлическим куполом, имитирующим платину. Растительный орнамент обильно украшал фризы, над ними, на карнизах простирали крылья каменные орлы.
На свободных площадках, на почтительном расстоянии от подъезда резиденции, серебрились ряды дорогих каров.
“Они что – приведут меня в таком виде на примем к самому?”.
Стриж засмеялся, шагая по белым мраморным ступеням брезентовыми сапогами, без куртки, в наручниках, в линялой рубашке, прожженной у походных костров. Навстречу вынырнул седой, благообразный аристократ с дамой в бриллиантах, увенчанной лиловым, причудливо перевитым жемчужными нитями шиньоном. Женщина в ужасе затрясла искусственными ресницами. Ее спутник надменно вытянул желтоватое, породистое лицо.
– Возмутительно! Пойдемте, моя леди Таня. Ныне эта безродная шваль заполонила все приличные места.
Прето в ответ смерили аристократа ледяными взглядами. Роскошный портал пропустил Стрижа под своды дворца, охрана расступилась, чопорные лакеи робко жались к стенам.
– Сюда.
Статуи, лестницы, стрельчатые окна, роскошная мозаика пола. Поднялся и упал за спиной тяжелый бархатный занавес. Стриж вошел и остановился на пороге. Этот кабинет явно предназначался не для работы, а для полуторжественных аудиенций – не было ни книжных шкафов, ни письменного стола, ни сайбера, ничего лишнего. Высокий потолок покрывала роспись, в которой смешались обвитые плющом шпаги и вздыбленные в ярости грифоны. Светильники имитировали факелы, причем не только по форме – они даже слегка мерцали. Принцепс сидел на небольшом, в одну ступень, мраморном возвышении, в кресле черного дерева, хотя его грузное тело почти заслоняло кожаную обивку, можно было заметить, что ради трона иллирианского правителя лишились кожи довольно экзотические рептилии.
Стриж открыто разглядывал диктатора. Раньше им довелось встретиться лицом к лицу всего один раз – за уничтожение Центра Калассиана Дезет получал награду из собственных рук принцепса.
За прошедшие годы владыка Иллиры оплыл, погрузнел, крупный, благородных очертаний нос с небольшой горбинкой утонул в отечных щеках. Коричневые круги, выдающие пристрастие к допингу, подчеркивали яркие карие глаза. Короткие мелко завитые кудряшки надо лбом поредели. Однако, смотрел шестидесятипятилетний диктатор бодро и зло. Стриж пошевелил запястьями в наручниках. Пожалуй, даже со скованными руками он расправился бы с Оттоном в несколько секунд. Если бы не конвоир за плечом, не Порт-Иллири, наводненный людьми прето, не абсолютное отсутствие цели расправы.
Возможно, у принцепса возникли сходные мысли. Оттон оглядел Стрижа с тем специфическим выражением лица, с которым люди брезгливые рассматривают отбросы.
– Снимите с него браслеты. Оставьте нас.
Вышколенный преторианец выполнил опасный приказ без возражений. Стриж, привыкший за последние дни к наручникам, едва ли не почувствовал себя голым. Оттон с презрением указал бывшему сардару на стул.
– Садитесь.
Стриж сел.
– Я хочу послушать, как вы будете оправдываться. Начинайте.
– Не хочу.
Дезет сам испугался собственного озорства. Пожалуй, человеку, предпочитающему легкий род смерти, не стоило сердить диктатора. Оттон уставил неподвижный взгляд куда-то в диафрагму агента.
– Чего не хотите? Не хотите оправдания или не хотите доставить мне удовольствие?
– Не хочу ни того, ни другого.
Принцепс пожевал нечто невидимое имплантированными, ярко-белыми зубами, покачал все еще красивой, величественной головой.
– Тогда я скажу вам.
…Стриж был удивлен. Через минуту его изумление достигло крайней степени и едва не перешло в восхищение.
Принцепс Иллиры ругался. Сказать так – значило не сказать ничего. Стриж не был любителем крайних проявлений брани, испытывая к нецензурной речи нечто вроде врожденного отвращения. Однако, поневоле вращаясь в самых разных кругах, приобрел немалые познания в ругательных обычаях как Иллиры, так и Каленусии.
Слушая Оттона, он понял все ничтожество своих познаний. Принцепс извергал не шквал – ураган сквернословия. Волны эпитетов тараном били в скалу логики – и побеждали. Принцепс всесторонне оценил все, что касалось сути Стрижа – начиная от способов его зачатия, кончая предположительными интимными привычками самого Дезета. Стриж несколько раз с интересом отметил и вовсе незнакомые ему слова.
Принцепс тем временем перешел к описанию анатомии бывшего сардара, особое внимание уделив строению его головы и некоторых иных частей. Потом подробно описал генеалогию Алекса, добавив в нее наиболее колоритных представителей фауны Геонии.
Нецензурную симфонию завершил короткий, энергичный аккорд – оценка многочисленных подвигов агента. Оттон, устав, начал сдавать, в описании преобладали всего-то несколько энергичных глаголов, в качестве объекта специфического любовного действия указывались мозги – как самого Стрижа, так и Оттона. Сардар старательно выпрямлял спину под градом словесных нечистот. Правитель брызгал слюной.
Диктатор умолк. Не торопясь достал тонкого шелка бледно-кремовый платок, медленно, основательно вытер губы, щеки, вспотевший лоб, подкрашенные брови, дряблые виски.
Стриж часто, мелко дышал, стараясь не глядеть на Оттона, боясь открыть рот – он из последних сил, вися на паутинке износившегося здравого смысла, боролся с нестерпимым смехом.
Принцепс брюзгливо посмотрел на испытывающего нестерпимые муки агента и добавил, уже спокойно, со стариковским стоицизмом.
– Ты разочаровал меня, сынок.
– Чем, ваше величие?
– Ты оказался слишком приличным человеком. А я потратил на тебя столько усилий. Сначала – чтобы найти типа с пси-нулем, потом – чтобы привить тебе нужные навыки и подставить тебя каленусийцам так, чтобы ты сам не догадывался о подоплеке дела. Потом – потом мы дали тебе хорошего адвоката и пристроили арестанта в интересующий нас проект Хиллориана. И вот, когда с таким трудом организованное дело подошло к концу, когда ты, (принцепс выплюнул мерзкое слово), держал в руках ключ – что ты сделал? Ты его потерял. Даже не потерял – ты его выбросил! Выбросил, занятый спасением каленусийского мусора, этих сенсишек, случайных статистов в игре. Ты меня разочаровал, сынок. Я вырастил барахло.
