Ромашкин обменялся встревоженным взглядом с Початкиным. А Гулиев уже тянулся на цыпочках к уху Гарбуза, торопливо шептал что-то.
– Очень хорошо! – громогласно объявил Гарбуз. – Командир полка прислал нам трофейный гостинец.
– Какая прелесть! – воскликнула Ковальская, увидав уложенные на бархате красивые бутылки с яркими наклейками.
– Таким чудесным вином сейчас могут угостить только на передовой, – многозначительно сказал Зельдович.
«Ты попробуй сначала, а потом уж нахваливай», – мысленно упрекнул его Ромашкин.
Замполит налил всем понемногу из первой бутылки.
– Очень приятное вино, – одобрила Ковальская.
– Какой-то особый привкус, – неопределенно высказался Зельдович.
Баритон помалкивал. «Этого не проведешь», – подумал Василий.
И тут в небе загудели «юнкерсы». Застолье притихло, все подняли головы вверх. Зенитки, словно кашляя, ударили по самолетам. Черные облачка взрывов повисли в вышине. Но бомбардировщики все-таки построились в карусель и стали пикировать на тот берег, на плацдарм.
– Наших бомбят, – сказал Гарбуз и поднялся. – Значит, готовят сильную контратаку.
Все встали. Гарбуз оглядел присутствующих, как-то жалко улыбнулся гостям.
– Извините нас, товарищи, мы должны идти. Там сейчас очень трудно. Оставляем вас на попечение подполковника Головачева.
«Юнкерсы» сбрасывали бомбы порциями, чтобы подольше держать защитников плацдарма в напряжении. Однако не успела их карусель сделать и два круга, как появились наши истребители. Один «юнкерс» задымил сразу. Еще один сперва завалился на крыло, а потом тоже рухнул на землю. Третий бомбардировщик окутался дымом уже вдали, над немецкими позициями.
– Вот это артисты! – восторженно сказал Зельдович.
А за Днепром все азартнее била артиллерия. Перекрывая общий гул, иногда с треском рвались тяжелые мины. Гарбуз в сопровождении Ромашкина, Початкина, Пряхина, всех разведчиков и саперов, только что сидевших за столом, бежал к переправе.
На противоположном берегу из кустов выскочил навстречу им сержант с перевязанной головой.
– Товарищ майор, дальше нельзя – гитлеровцы.
– Какие гитлеровцы?! – вскричал Гарбуз. – А где командир полка? Караваев где?
– Там, на высотке. И батальоны там. Фашисты их обошли. С фланга прорвались.
– А вы почему здесь?
– Мы раненые. На переправу шли. А пока вот держим фрицев.
– Сколько вас?
– Человек двадцать. Еще связисты подходят.
– Где немцы? Много их?
– Рота, не меньше. Вон там, в старых траншеях засели.
Гарбуз посмотрел в бинокль, куда показывал сержант, приказал:
– Ромашкин с разведчиками и ты, Початкин, со своими – за мной!
Всех, кто прибыл с ним, Гарбуз повел вдоль берега, прикрываясь обрывом. Потом они вылезли наверх и по кустам приблизились к траншее, занятой фашистами. Их заметили, начали обстреливать из минометов и пулеметов. Группа залегла.
– Огонька бы, – вздохнул Гарбуз.
Пряхин чиркнул трофейной зажигалкой.
– Не такого, артиллерийского, – улыбнулся замполит. Мокрые волосы прилипли к его лбу, он настороженно вслушивался.
Вдали кипел бой. Рычали танки, слышались взрывы гранат и длинные пулеметные очереди.
– Надо выручать командира, – сказал Гарбуз.
– Давайте ударим напропалую, – поддержал замполита Пряхин. – Нас тоже почти рота. На плацдарме в первый день у меня двенадцать человек было – ротой считали. А тут вон сколько людей. Да каких! Одни разведчики чего стоят!
– Ишь ты, заговорил! Что же за столом молчал? – спросил Гарбуз. – Беги, Пряхин, к тем раненым и всех, кто может встать, подними в атаку. Отвлечешь фрицев на себя, а мы здесь ударим.
– Есть! – крикнул сержант и побежал исполнять приказ.
– Сколько у нас, Ромашкин, патронов, гранат?
– На одну атаку хватит.
– Давайте поближе подползем.
– Вы бы остались здесь, – не то попросил, не то посоветовал Ромашкин. – Мы сами все сделаем.
– Ты думаешь, я только тосты могу произносить?
– Не знаю вас, что ли?
– Вот и не обижай, – пожурил Андрей Данилович и пополз вместе со всеми.
Из прибрежных зарослей затрещали автоматы, донеслось жиденькое «ура!». Василию показалось, что он слышит тонкий визгливый голосишко Кузи Пряхина.
– Жаль, если Пряхина убьют. И Золотой Звезды не поносит, – сказал неожиданно Гарбуз. Поднялся во весь рост и скомандовал: – Вперед, за мной!
Ромашкин, привыкший действовать тихо, подумал: «Надо бы и здесь без шума, без „ура!” подползти по кустам ближе». Но саперы и все, кто примкнул к их группе, уже закричали «ура!» и, стреляя на ходу, кинулись к траншее.
Немецкие пулеметы заработали остервенело. Ветки, срезанные пулями, посыпались на головы атакующих. Пулеметчики взяли высоковато, и это спасло многих.
Рогатин, взмахнув ручищей, на бегу добросил гранату до пулемета и тут же метнул вторую. Два взрыва грохнуло почти одновременно.
Разведчики выбежали из кустов. Ромашкин заметил, что один пулемет свалился набок, а у другого что-то заело, и зеленые, в касках пулеметчики лихорадочно дергают затвор. «Успеют или не успеют? – пронеслось в голове. – Если успеют, нам крышка. Да что же это я!» – спохватился он и, прицелясь, дал очередь из автомата. Пули взбили землю возле пулемета.
Разведчики вбежали на взгорок, где была траншея, и, не спускаясь в нее, ринулись поверху, стреляя в мелькающие под ними каски. Вражеские солдаты сталкивались на поворотах траншеи, лезли через убитых.
Рядом с Ромашкиным зарокотал пулемет. Василий оглянулся. Из немецкого пулемета шпарил по немцам Пролеткин. Он устранил задержку и теперь, уткнув приклад в живот, волоча по земле длинную ленту, как метлой, мел огнем впереди себя.
– Давай, давай, чертенок! – весело поощрил его Гарбуз.
Гитлеровцы сбились кучей в конце траншеи, мешая друг другу, пытались еще отстреливаться. Но когда Саша Пролеткин полоснул из пулемета в самую их гущу, оттуда послышались крики, стоны и знакомое «Гитлер капут!».
– Хенде хох! – приказал Ромашкин.
Несколько рук поднялось из траншеи.
Початкин побежал было к ним, но Ромашкин схватил его за гимнастерку.
– Погоди, не горячись. Может, руки подняли не все!
Женька остановился.
И тут произошло непоправимое. Из траншеи раздался одиночный выстрел. Немцы присели, опасаясь ответного огня.
– Вот видишь, – сказал Ромашкин и услыхал, как позади кто-то свалился.
– Комиссар! – жалобно крикнул Саша Пролеткин.
Ромашкин оглянулся и увидел Гарбуза на земле. Струйка крови текла с виска под воротник гимнастерки.
– Товарищ майор! – позвал Ромашкин, склоняясь над Гарбузом и уже понимая, что тот мертв.
За спиной опять загремели выстрелы и взрывы гранат. Ромашкин догадывался, что там происходит, но даже не оглянулся. Держал холодеющую руку Гарбуза и шептал:
– Я же говорил вам, Андрей Данилович, не надо. Мы бы сами…
Шестеро разведчиков унесли Гарбуза на плащ-палатке к переправе.
Оттуда Ромашкин позвонил на НП полка, доложил о беде. Караваев долго молчал, только слышно было его дыхание в трубке, потом чужим, одеревеневшим голосом приказал:
– Выносите Андрея Даниловича на тот берег. Хоронить будем всем полком.
– А на кого оставим плацдарм?
– Свято место пусто не бывает. Ночью нас сменят…
На левом берегу, где совсем недавно некому было слушать концерт, теперь стало многолюдно. Подходила свежая дивизия. Усталые солдаты рассаживались на косогоре и, пока паром перевозил через Днепр очередное подразделение, успевали прослушать и просмотреть весь не слишком обширный репертуар оказавшихся здесь артистов. Уплывала одна партия бойцов, подходила другая, и снова все в том же порядке выступали Зельдович, Агния Ковальская, баритон Гордов и балетная пара.
Когда разведчики поднимались по трапу с тяжелой своей и скорбной ношей, Ковальская пела:
…Как провожала и обещалаСиний платочек беречь…
Конферансье Зельдович узнал их, заметно заволновался. Ему подумалось почему-то, что погиб тот симпатичный рыженький Герой, который не умел говорить. Такой молодой, совсем мальчик.
Объявив перерыв, артисты побежали к опушке леса, где их угощали обедом. Агния Ковальская, придерживая подол своего красивого розового платья, семенила по лугу в лакированных туфлях. Ей помогал, подхватив под руку, баритон во фраке.
Вокруг тела, накрытого зеленой плащ-палаткой, стояли без пилоток их первые зрители.
– Кто это? – спросила Ковальская, кусая губы.
Ромашкин не мог выговорить ни слова, знал: голос задрожит, и он расплачется. Молча приподнял край палатки, показал лицо Андрея Даниловича.
– Ax! – вскрикнула Ковальская, и из глаз ее покатились слезы…
Ночью остатки полка были выведены во второй эшелон.
Гарбуза похоронили под той самой березой на опушке, где он вчера принимал гостей, правил застольем. На похоронах Караваев произнес не длинную, но очень трудную для него речь. Подполковник часто умолкал, и все опускали при этом глаза, как бы давая возможность командиру собраться с силами. Караваев снова начинал говорить и опять замирал на полуслове.
