Несмотря ни на что, в церкви мне было спокойно и как-то… тепло, что ли? Почему — об этом я старалась не думать. Потому что тогда надо было разрешить чему-то необычному, странному — солнечно-виноградному голосу? — поселиться в моей душе. Я сопротивлялась как могла. Но иногда, как и от ежедневного «Свете тихий», не могла сдержать слез. «Даждь ми Сего страннаго, Иже не имеет где главы подклонити», — тихо пел хор, и что-то во мне разрывалось от невыносимой жалости, то ли к себе, то ли к Тому, Который, может, был, а может, никогда и не был — этого я никак не могла для себя решить.
А к одной из икон меня тянуло со страшной силой. Другие оставляли равнодушной, о них надо было просто заботиться — протирать стекло, следить за подсвечниками. Николая Чудотворца я по-прежнему побаивалась и обходила стороной. А вот эта… Бабушки сказали, что это Владимирская икона Божией Матери. Что в ней было такого притягательного, я не знала. С художественной точки зрения она была самая некрасивая в храме — темная, примитивного, условного письма. Но так нежно прильнул Младенец к Материнской щеке, так трогательно выглядывала из-под одежды Его крошечная пяточка, и столько любви и скорби было в глазах Богородицы, что я снова чувствовала, как рвется что-то у меня в душе.
И если бы только в душе!
Стоило мне подойти к иконе, и я чувствовала резкую, рвущую боль внизу живота. Однажды, когда рядом никого не было, я, удивляясь сама себе, наклонилась и… коснулась губами маленькой пятки. И тут же от боли потемнело в глазах.
Тяжело дыша, я кое-как выбралась из церкви и мешком повалилась на лавку. Боль, словно ворча потихоньку, стихала. Ко мне подошли две свечницы.
— Что с тобой? — спросила старшая, Валентина. — Ты такая бледная.
— Живот… схватило, — прошептала я.
— Желудок? Съела что-то не то?
— Нет, внизу.
— У тебя что, эти дела? — деликатно поинтересовалась вторая, Людмила. — Тогда тебе нельзя со свечками. Видишь, на свечи-то как раз старух и берут, чтобы не волынили каждый месяц.
— Нет.
— А может, внематочная?
— С ума сошла, что ли? — одернула ее Валентина. — Слушай, если у тебя по женской части, то у нас тут есть врач хороший, Ирина Сергеевна. Мы все к ней ходим. У кого денег нет, бесплатно принимает. Она раньше в роддоме работала, аборты делала. А потом… Случилось с ней что-то, вот в храм и пришла. Теперь в больнице работает, в гинекологии. Хочешь, я с ней поговорю?
— Поговорите, — кивнула я. — Только мне уже лучше, я пойду.
— Посиди! — остановила ее Людмила. — Мы все сделаем.
Минут через двадцать служба закончилась, и Валентина подвела ко мне высокую худощавую женщину лет сорока в длинном сером платье и с черным шарфом на голове.
— Что с вами такое случилось? — спросила она низким красивым голосом.
— Не знаю. Время от времени сильные боли в животе.
— С циклом связано?
— Нет.
— Половой жизнью?.. — тут Ирина Сергеевна запнулась и махнула рукой, но я все равно покачала головой.
— Ириночка Сергевна, с ней такое несчастье случилось, чуть не убили ее, и память потеряла, — зачастила Валентина, — и…
— Я знаю, Кира рассказывала, — резко перебила ее Ирина Сергеевна. — Завтра я дежурю в больнице, приходите ко мне. Лучше вечером, часиков в девять. Поднимитесь на лифте в гинекологию, спросите Гордееву. И не вздумайте мне деньги совать, тем более у вас их все равно нет. Придете?
Я покраснела и хотела сказать, что, спасибо, не надо, не приду, но почему-то кивнула.
Следующим вечером я пошла в больницу. Денег осталось всего пять рублей, хватило бы один раз на автобусе проехать, но автобусы в сторону 2-й больницы по вечерам не ходили. Пешком идти было далеко, да еще и в гору. В парке гуляли разряженные толпы. От меня привычно шарахались, я так же привычно старалась не обращать внимания.
Ирина Сергеевна осмотрела меня на кресле, расспросила подробно и задумалась.
— Не знаю, что и сказать. Так, на щуп, ничего нет особенного. Жалко, что вы ничего не помните. Чем болели, например. Рожать-то, думаю, вы вряд ли рожали, а вот аборты, выкидыши… Пойдемте, УЗИ вам сделаю, пока нет никого.
Она отвела меня в другой кабинет, уложила на кушетку, включила аппарат и начала, глядя на экран, водить по животу холодной железкой.
— Вот тут спаечки. Внешние. Это от травмы может быть. Спайки боль дают. Это пройдет со временем. Я вам дам обезболивающее на крайний случай. А так тепленькое что-нибудь на живот кладите. Только не горячее. Кстати, трубы расширены. Похоже, там внутри тоже спайки. Это с контрастным веществом надо рентген делать. Ладно, одевайтесь.
Пока я одевалась, Ирина Сергеевна достала из кармана халата небольшой ежедневник.
— Я сейчас ваши данные запишу. На тот случай, если снова ко мне придете. Фамилию скажите вашу.
Я сказала. Ирина Сергеевна начала записывать и вдруг остановилась.
— Слободина Марина Сергеевна, — повторила она и нахмурилась. — А ведь вы у меня были. В роддоме.
— Вы помните всех своих пациенток? Снизу? — попробовала пошутить я, чувствуя, как противно немеют губы.
— Я помню вашу фамилию, — сухо отрезала Ирина Сергеевна. — Вас — нет. А если помню фамилию, значит, было что-то серьезное. Мне самой интересно. Да и вам невредно будет о себе что-то узнать, так? Завтра я все равно буду в роддоме, там моя пациентка на сохранении лежит. Зайду в архив, полистаю старые журналы.
— Вы же говорите, что я не рожала.
— Категорически я этого не утверждала. Тем более в роддоме, к сожалению, не только рожают. Там еще и абортарий есть. И стационар для беременных.
На следующий день во время вечерней службы Ирина Сергеевна вошла в храм мрачнее тучи. Я разбирала под лестницей тряпки, но она меня не заметила, прошла и встала у солеи. Дождалась конца службы, подошла к священнику и стала что-то ему говорить. По тому быстрому взгляду, который он бросил в мою сторону, я поняла: говорит обо мне. Почему-то захотелось убежать и спрятаться. Сняв фартук, я быстро вышла во двор.
— Подождите! — догоняя, окликнула меня Ирина Сергеевна. — Давайте отойдем. На лавочку.
Мы сели. Сердце прыгало, как лягушка. Ирина Сергеевна молчала. Наконец она заговорила, глядя в сторону, еще более сухо и отрывисто, чем раньше:
— Я не знала, говорить вам или нет. Даже у батюшки спросила. Он сказал: как совесть подскажет. Я так думаю, лучше, чтобы вы знали. Может, еще поймете… что натворили. Как я поняла, вы действительно у меня были в роддоме. На аборт пришли. Теперь я вас хорошо вспомнила. Там все мрачные, даже распоследние потаскухи. А вы — в юбке до лобка, хи-хи да ха-ха. Первый вопрос — как скоро после аборта можно в койку к мужику прыгнуть. В бумажке из консультации срок десять недель. Стала вас смотреть — плод для десяти недель слишком крупный. Отправила на УЗИ, а там двойня. Вот тогда мне жутко стало. Абортов много сделала, никогда особо не переживала, а двойни ни разу не было. Это же чудо такое! Начала вас уговаривать: подумайте, мол. Тем более резус отрицательный, вообще потом может детей не быть больше. А вы: да какая на фиг разница, хоть один, хоть два, хоть десять, лишь бы избавиться поскорее. А не будет — ну и не надо, меньше беспокойства. Короче, не смогла я. К другому врачу отправила. И… вообще больше не смогла. Так что какой-то плюс от встречи с вами все-таки был. Для меня. Хотя детки эти убитые мне до сих пор снятся. И всегда будут сниться.
