На севере день ото дня становилось жарче. Эскадра Уоджера стала на якорь перед Ревелем, и адмирал переслал императрице письмо от короля. Георг объявлял, что эскадра послана "для предотвращения опасностей, могущих произойти от русских вооружений". Далее следовали упреки в войнолюбивости, в сношениях с претендентом, и бесцеремонно предписывалось русскому флоту не выходить из гаваней. Тайный Совет устами Екатерины отвечал, что запрещение британского величества для самодержавной государыни ровно ничего не значит, понеже она не зависит ни от кого, кроме единого Бога. Однако флот придержали, отменив даже обыкновенные парусные экзерциции в заливе. Борис Иванович Куракин писал из Парижа, что Англия намерена привлечь к Ганноверскому союзу Данию и Швецию. Парламент ассигновал королю средства на двадцать шесть тысяч британских солдат и на сорок две тысячи субсидиарного войска из шведов, датчан и гессенцев. Собирались потребовать от России, дабы она из балтийских завоеваний удержала земли только до Ревеля, прочее же отдала герцогу Голштинскому в компенсацию за Шлезвиг. В случае отказа упомянутые державы должны были при поддержке Франции объявить войну. Франция, впрочем, не горела желанием им ассистовать — особенно после того, как в должности первого министра герцога Бурбона сменил миролюбивый и не берущий английской пенсии кардинал Флери. Столь явная враждебность британцев не осталась без последствий: вскоре русский посол в Вене Людовик Ланчинский, выслужившийся со времени моего с ним знакомства из секретарей в камергеры, заключил трактат о присоединении царицы к союзу императора с испанским королем.
В отличие от Екатерины, эти монархи тягались с Георгом за свое. У Карла Шестого с ним были трения по части ост-индской торговли, Филиппу Пятому не давал покоя отторгнутый Гибралтар. Там тоже шло балансирование на грани войны. Чтобы лишить неприятелей финансовых средств, английская флотилия вице-адмирала Хозьера блокировала Порто Белло в испанской Америке. Больше всего высокомерных грандов оскорбляла фамилия британского моряка, значившая "чулочник" и обличавшая низкое происхождение.
По всей Европе чистили ружья и точили клинки. Призрак большой войны подступал все ближе, простирая кровавые руки. Как назло, накануне возможных бед Российская империя лишилась сразу двух генерал-фельдмаршалов. Умер Аникита Репнин и ушел в отставку Брюс (получив сей чин при самом абшиде). Поговаривали, что Меншиков, не нуждаясь в умных и самостоятельных людях, намеренно подогревал вражду в окружении бессменного начальника артиллерии — и выжил-таки со службы, заменив тупым, но исполнительным Гинтером. Чем гуще окружающий мрак, тем ярче засияет на небосводе славы звезда Светлейшего — так, видимо, рассуждали его клевреты. Но люди разумные недоумевали. Наглые англичане всё лето торчат у русских берегов, заражая балтийские воды гнилыми испражнениями и мертвыми трупами матросов — а полководцы, равно умеющие воевать на суше и на море, несут службу черт-те где. Голицын на Украине, Змаевич в Азове, Читтанов вообще в Персии.
Надо ли рассказывать, через какие каналы сии недоумения достигали до царицыных ушей? С большим неудовольствием узнал я из почты, что мое имя без спросу и без ведома норовят сделать знаменем голштинской партии. Обычных бесов отгоняют крестом и молитвой, а этих чем потчевать, чтоб отвязались? Заявить, что ль, во всеуслышание, что южной границей Дании должны служить швейцарские Альпы? В каждом народе встречаются разные душевные свойства, но людская молва наделяет нации одним преобладающим качеством: гордый испанец, галантный француз, кровожадный турок, честный немец… Ну так нехрен интриговать, раз ты честный: все равно получится плохо! Герцог Карл-Фридрих Светлейшему не по зубам, однако любого действующего генерала начальник Военной коллегии всегда сумеет выставить виноватым.
Верховный Совет потому и Тайный, что даже самые осведомленные люди имеют лишь смутное понятие о происходящем на его заседаниях. К тому же мои глаза и уши в столице в самый неподходящий момент утратили половину чуткости: старый приятель и союзник, барон Шафиров, был удален от двора. Меншиков спроворил указ, предписывающий главе российской коммерции отправиться в Архангелогородскую губернию для устройства китоловной компании. Бедный Петр Павлович, сказавшись больным и уступив неприятелям поле придворных баталий, отсиживался в Москве. А я, хоть и видел, что под меня подводят мину — вмешаться возможности не имел. Как ни странно, предметом атаки стал несомненный и наибольший за всю войну успех: шемахинский поход. Ну да, в Константинополе скандал разразился немалый. Визирь Ибрагим-паша вызвал посла Неплюева, кричал и топал ногами. Что еще оставалось проигравшему? Наказывая Дауда за бесконечные разбои, русские были в своем праве; и ни одна собака не докажет, что Чолак-хан Сурхай занял Шемаху по соглашению с генералом Читтановым. Вошел в город первым после ухода гяуров, не пустил законного (по турецким понятиям) владельца, разбил его в честном бою — ко мне-то какие претензии? Такой уж закон на Кавказе: чья сабля вострей, тот и прав. Если же смещение и назначение генералов производить согласно требованиям эвентуального противника, то практикующее сии чудеса государство станет всемирным посмешищем.
Однако петербургских чудотворцев подобное будущее не смущало. Кто-то пустил в обращение коварный аргумент: раз умелые воины, ввиду грозящих опасностей, могут понадобиться на севере, почему б не потрафить султану и не успокоить его, отозвав слишком деятельного корпусного начальника? Такая формула могла бы сработать даже при равновесии между моими гонителями и защитниками. Но беда в том, что политический эквилибриум я собственною рукою нарушил. Федор Матвеевич Апраксин обиделся за притеснение астраханского адмиралтейства и примкнул к гонителям; враждебная партия получила перевес в Совете. Решение по моему делу оказалось вполне иезуитским. Сначала постановили заменить Читтанова другим генералом, с немедленным по передаче дел выездом в Петербург; потом отдельным указом изменили окончание резолюции, предоставив сие на усмотрение нового командующего и Военной коллегии, то есть Меншикова. Всё это провернули настолько быстро, что последствия сей интриги стали мне известны буквально за пару дней до прибытия князя Василия Владимировича Долгорукова — отозванного в столицу полугодом раньше и вернувшегося на юг с полным отпущением грехов и чином генерал-аншефа.
Почему на мое место назначили именно Долгорукова, было понятно. Не далее как минувшей весною родственник его князь Василий Лукич старательно (хотя не слишком успешно) вел негоциации в пользу избрания Светлейшего курляндским герцогом — и похлопотал перед сукиным сыном за однородца. Впрочем, сие не отнимало у нового начальника бесспорных достоинств. Строгость, доходящая до суровости; отеческая забота о солдатах; испытанная храбрость воина, прошедшего Полтаву и Прут в генеральских чинах, — вот качества, примирявшие с решением Тайного Совета. Я сдержал чувства: военачальник, у коего личные амбиции преобладают над установленной регламентом дисциплиной, не годен к своему ремеслу.
Пришел мой черед пережить то же самое, что испытал Матюшкин годом раньше. Приняв полномочия над корпусом, недавний мой подчиненный, внезапно ставший высокопревосходительной особой, перевел разговор в неофициальное русло:
— Недоволен, Александр Иваныч?
Князь, обладая прямым нравом, не любил оставлять отношения невыясненными.
— Ничего, Василий Владимирович. Перетерплю. Ладно, что назначили тебя, а не какого-нибудь шута придворного. Готов отчитаться в любое время, чтобы не затягивать с отъездом.
— Куда спешить? С этой войны чрез триумфальные арки не ездят. Хочу тебя просить до будущего лета остаться в Персии.
— А нахрена? Всё потребное сделано. Провиант в избытке, доставка без препон. Гилянский бунт затихает. Дауда выгнали. Шамхала Матюшкин поймал. К обороне гарнизоны готовы, а от каких-либо наступательных действий в этой стране ни малейшей пользы ожидать не следует. Стратегический тупик.
— Предположения по части стратегии не сочти за труд изложить отдельной промеморией: я ценю твои мнения и готов с ними считаться. Но речь сейчас о другом. На Тереке Матюшкин с Шереметевым, в Гиляни Леонтьев с Шиповым любые поползновения опровергнут — а посередине, буде твой новопоставленный хан пожелает Баку и приморские махалы прибавить к своим владениям, сдержать его некому. Кроме тебя. Полковники не сдюжат. Зачем было такого сильного властителя в нашем соседстве еще сильнее делать?! Не считаешь, что дал промашку? Хотя бы формальным трактатом его связал, всё лучше было бы.
— Трактаты соблюдают, пока это выгодно. Потом находят резон, чтобы нарушить. Сие равно справедливо для Азии и Европы. Какими словесными кружевами ни опутывай однорукого, он не станет с ними считаться, а будет действовать по своему интересу.
