К элегантным байдаркам с красными сиденьями и вычурными именами, которые видишь на летних курортах, мистер Вудбери явно относился с презрением. А поскольку Ральфу только с такими и приходилось иметь дело, и поскольку с одной из них у него были связаны нежные воспоминания двадцатилетней давности: озеро, девушка, ради которой он как-то раз в те золотые дни отмахал на веслах целую милю, — то он заключил, что Вудбери просто грубый мужлан… Упаси боже проводить бок о бок с подобным субъектом дни и ночи в нелегком походе по безлюдным дебрям!
Но когда они кончили игру и побрели к клубу пропустить по рюмочке джина с лимонадом (судья Уизерс всю неделю так трудился, приговаривая людей к наказанию за торговлю джином, что теперь просто изнывал от жажды), Вудбери обхватил Ральфа за плечи и с подкупающей мальчишеской непосредственностью, прорывавшейся у него по временам, воскликнул:
— Ладно, Прескотт, ты не обижайся, что я тебя поддел! Не привык к глухим местам — ничего, научишься. Ты парень с выдержкой и сообразительный. Так что, если тебя устроит, буду душевно рад. Представляешь: двинем к Гудзонову заливу, а там с августа месяца северное сияние полыхает во все небо!
Нел ьзя сказать, чтобы Ральф отнесся к этому предложению серьезно, и все же на обратном пути он правил по забитой транспортом дороге играючи, поглощенный картинами Севера — картинами, навеянными ему рассказами, которые он глотал в постели поздней ночью, когда издерганные нервы обрекали его на бессонницу…
Долгий путь. Едва заметная тропа меж исполинскими елями. Сверху сквозь ветви сочится золотисто-зеленый свет. Серебро березовых рощ, отраженное в черных, как смоль, озерах. Ночь темней воронова крыла, и звезды, особенно яркие в неоглядном безмолвии. Суровые, молчаливые индейцы, высокие и горбоносые, вышагивают десятки миль по следу раненого лося. Бревенчатая хижина, и на пороге — обворожительная принцесса-индианка. Траппер со связкой роскошных мехов: горностай, красная лисица, бобер…
В таких-то мечтах, повеселев после вкусного обеда в японском ресторанчике на Кроутон-Ривер, Ральф подкатил к огромному, гудящему, как улей, гаражу, где с царственным комфортом расположились автомобили видных адвокатов, миллионеров-бутлеггеров и даже киноактрис. Оставив здесь машину, он, посвистывая, зашагал к внушительному старому особняку из песчаника, переоборудованному под многоквартирный дом; посвистывая, отворил свою экстравагантную, черную с оранжевым, дверь — и окаменел, задохнувшись от ужаса, от бешеных ударов сердца…
Прямо перед ним, в упор наставив на него револьвер, стоял чужой…
В следующий миг Ральф разглядел, что налетчик не кто иной, как он сам в неясной глубине зеркальной двери ванной, а в вытянутой руке поблескивает не револьвер, а его собственный старомодный ключ от парадной двери. Тяжело отдуваясь после внезапного испуга, Ральф кое-как добрел до богато отделанной, полной книг гостиной и бессильно опустился в красное кожаное кресло.
«Ф-фу ты… Надо что-то предпринимать, иначе недолго и свихнуться! Поеду с Вудбери в Каналу. В конце концов, как он там ни шумит, как ни пыжится, чтобы показать свою удаль, он все-таки очень порядочный малый. Еду-и баста!»
Ни разу за всю свою рассудочную, строго расписанную по минутам жизнь он еще не был исполнен столь отчаянной решимости.
Испуганным голосом назвал он телефонистке номер Вудбери на Вест-Энд авеню, испуганно заговорил, когда хозяин дома взял трубку; все тем же испуганным голосом подзывал такси и прощался с привратницей, и привратница многозначительно ухмыльнулась вслед благонравному мистеру Прескотту, который на ночь глядя отправляется невесть куда.
— Какой разговор! Само собой — приезжай безо всяких! — гаркнул ему в трубку Вудбери. — Поздно? Ерунда! Сию минуту скажу жене, чтоб наш япошка сунул в ледник пивца, да настоящего, с градусом!
Согретый ласковым словом генерал-квартирмейстера экспедиции, Ральф трясся в такси.
— …все побоку, — бормотал он. — Все эти судейские кляузы и каверзы, концерты, чопорные английские еженедельники, чинные партии в бридж… Поживу среди настоящих людей, отведаю здоровой пищи, посплю на Матушке-Земле. Симпатяга этот Вудбери, широкая душа!
Когда Ральф прибыл, Вудбери, который поджидал его в холле, трижды потряс ему руку, трижды хлопнул по плечу и повел к себе по лестнице из черного ореха, украшенной вычурной резьбою. Его богатый и душноватый кабинет изобиловал чучелами уток, обкуренными трубками в витринке с выжженной по дереву надписью, восславляющей доблести Колгетского университета, и оригиналами тех самых реклам, изображающих девиц с обтянутыми глянцевитым шелком ножками, которые принесли исстрадавшемуся миру благую весть о том, что наступил Век Ажура.
Была извлечена на свет миссис Вудбери, миловидная особа лет тридцати.
— Ах, мистер Прескотт, — защебетала она. — По-моему, просто чудесно, если бы вам удалось поехать с Вэссоном. У-у, медведище! Изображает из себя заправского туриста, для которого лес — что родной дом, а сам беспомощен, как малое дитя. Я так надеюсь, что вы сумеете выбраться: хоть будет кому приглядывать аа ним. Вы вот говорите, что не приспособлены к походной жизни, но у вас такой спортивный вид — честное слово: легкоатлет, да и только.
— Что ж, это ты верно, — согласился ее супруг и повелитель. — Не такой уж я герой, каким себя выставляю. Но вообще-то, не скажи, душа моя: я умею обходиться копченой грудинкой и пресными лепешками гораздо лучше, чем ты думаешь. Ну, а ему для первой вылазки в Большие Леса как раз подойдет не слишком матерый волк, который не заставит трубить без привала по восемнадцати часов в сутки.
Эта скромная оценка достижений хозяина дома в роли Отважного Землепроходца сильнее самого красноречивого бахвальства убедила Ральфа в том, что они славно проведут время в походе. А тут еще Вудбери, совсем как мальчишка — несколько обрюзгший мальчишка, правда, но очень веселый, — принялся вытаскивать из чуланов и сундуков все свои любимые игрушки, и Ральфа покорили… нет, не прелести крытой лаком блесны (у рыбки был до того тоскливо-неживой вид, что никакого рыболовного азарта она в его душе не разбудила) и не остроумная конструкция катушки спиннинга на агатовых камнях — его пленила пара стоптанных, ссохшихся шнурованных ботинок.
— Чем не пижонские туфельки? — захлебывался Вудбери. — В самый раз на танцы! Ты взгляни, как набиты гвоздики, — будто солью тряхнули из солонки. Сделаны по специальному заказу. А подметка! Мягонькая, как у мокасинов. Эти самые ботинки — где они только со мной не побывали: в Мэне, в Мичигане, в Канаде… Сколько окуней я в них переловил — и каких здоровенных! Сколько гор излазил!.. Ну, а теперь я тебе покажу такую штуку — пальчики оближешь!
И он жестом фокусника развернул перед Ральфом карту на холщовой подкладке, озаглавленную «Мэнтрап-Ривер и ее окрестности». Вот Виннипег в нижнем правом углу, вот Фламбо-Ривер, а выше — озеро Уоррик и Мэнтрап-Ривер, фактория Мэнтрап, Озеро Грез, Река Туманной Скво, Порог Призраков, река Потерянная, река Плакучая, озеро Полуночное…
Что такое Виннипег, Ральф еще более или менее знал, хоть никогда не бывал западнее Чикаго. Слышал он и про Фламбо-Ривер, и воображение рисовало ему хмурый поток, который катит свои желтые воды тысячу миль по густой сосновой тайге сквозь чащобу ивняка, по безлюдным болотам, таким унылым в час заката. Однако о большинстве мест, обозначенных на карте — как на манитобской стороне, так и в Саскачеване, — он имел не больше представления, чем о центральных областях Тибета, и их названия ласкали ему слух: Порог Военных Барабанов. Певучая Быстрина, озеро Нипигосис, Ручей Болотных Курочек, Озеро Птицы-Громомет, Сосновый мыс. А селения! Белопенное, Киттико, фактория Мэнтрап… Что это за прелесть, должно быть: меднокожие индейцы, индианки с малышами на спине, бревенчатые хижины, посты «Компании Гудзонова Залива», колоритные фигуры трапперов в клетчатых красно-черных рубашках.
Еще не успев пробежать по карте взглядом, обыкновенно столь скептическим и трезвым, он уже знал, что вырвется из своей чистенькой, налаженной, привычной жизни и окунется в таинственный мир приключений. Еще не допив бутылку пива (которую ввиду загадочного и, разумеется, временного отсутствия в доме таких предметов, как открывалка или консервный нож, Вудбери с шиком откупорил о ручку кухонного шкафа), Ральф очертя голову сделал заявление, безрассудно-опрометчивое для человека его склада:
— Пожалуй, действительно стоит подумать, нельзя ли попробовать устроить так, чтобы мне удалось выбраться тоже. Страшно признателен вам с миссис Вудбери за радушный прием в такой непристойно поздний час…
Глубокой ночью шагал он к себе на Т ридцать Седьмую — пешком до самого дома, — шагал и чувствовал себя жилистым, рослым, независимым. Надменно цокали по мостовой каблуки его черных ботинок под безукоризненными гетрами, а ему чудилось, будто они ступают по пружинистой и мшистой тропе далекого Севера.
