– Роза, Роза… Зачем же ты сама все решила? Почему не сказала? Ты молодая, здоровая, ты могла бы жить еще долго. Лучше б я сам издох, чем знать, что ты из-за меня, и так страшно…
Она кивнула:
– Да, лютая это смерть была, красивый, боли много. И больнее всего, что тело мое он опоганил. Страшно это, мучительно – из рук любимого в лапы зверя попасть. Только это судьба: или ты, или я. А что не сказала тебе, за то прости, не могла по-другому. Что ж то за любовь была бы, позволь я тебе умереть?
Дыхание перехватило, в горле встал ком. Сердце билось трудно, тяжело. Казалось, он весь наполнен бешенством и ненавистью, двинься – вырвется наружу, заставит убивать направо и налево, лишь бы избыть душевную боль.
– Я найду и отомщу, – пообещал Сенкевич.
– Найдешь, знаю, это тоже карты показали. А потом – уходи. У тебя все получится.
Роза поднялась, бесшумно шагнула в темноту.
– Останься, – тихо проговорил Сенкевич. – Пожалуйста, останься.
– Не могу. Ждут меня…
– Ты придешь еще? – по-детски жалобно спросил он.
– Нет, красивый. Больше меня не отпустят. Не жди, не тоскуй, не вини себя, прими как есть. Я люблю тебя. Прощай.
– Постой! Скажи, ты узнала его? Кто он? Кто тебя убил, Роза?..
Ответа не было: жемчужный свет истаял во мраке, цыганка ушла. Сенкевич рванулся было вслед, но не сумел пошевелиться, руки и ноги налились тяжестью, веки сами собой сомкнулись.
Он проснулся только поздним утром, долго вспоминал слова Розы, ее лицо, гадая, сон это был или видение. Повернувшись на бок, увидел на подушке пестрый прямоугольник – карту из Розиной странной колоды. На ней были нарисованы слившиеся в объятиях обнаженные мужчина и женщина. «Amatores»[16], – гласила витиеватая надпись над их головами.
Глава тринадцатая
Дан
Дан быстро шагал по дороге, ведущей к монастырю святой Бригитты, – сегодня была ночь со среды на четверг, назначенная Настей для встречи. Сапоги оскальзывались на льду, в который превратилась дорожная грязь. Свет луны серебрил не присыпанный еще пеплом костров только что выпавший снег.
Приходилось спешить: с часу Дан должен был заступить в караул, патрулировать улицы Равенсбурга, охраняя жителей от вервольфа. Правда, от этих дежурств толку не было, ни разу не удалось выследить оборотня. Тварь обладала то ли удивительным чутьем, то ли очень острым слухом и обонянием – она до сих пор умудрялась избегать встречи с патрулем. Но Шпренгер, похоже, не терял надежды – впрочем, возможно, это была попытка отчаявшегося человека сделать хоть что-нибудь.
Дан вышел из города, когда часы на ратушной площади пробили девять. По его расчетам, сейчас было как раз около десяти. Насти у ворот не было. Дан постоял немного, ощутил уколы мороза и, чтобы согреться, принялся расхаживать вдоль монастырской стены, размеренно отсчитывая секунды. Променад от ворот до пруда занял около десяти минут, три прогулки – полчаса. Настя так и не появилась. Монастырский колокол ударил одиннадцать раз – девушки не было.
Не смогла выбраться, не сумела достать ключ? Возможно. Но насколько Дан знал предприимчивую подругу, такие мелочи ее не останавливали. Что тогда? Надоела монастырская жизнь, сбежала? Это было похоже на Настю. Но она обещала оставаться на месте. Дан боялся думать о самом худшем, успокаивал себя: плохих вестей из монастыря не поступало, значит, с сестрами все в порядке. Да и вчера в Равенсбурге была найдена очередная жертва, а вервольф два раза за ночь не убивает.
Дан оглядел стену, прикинул ее высоту. Взобраться, пожалуй, можно: выступы между камнями достаточно велики, чтобы за них цепляться. Но где искать Настю? Она говорила, все монахини ночуют в общей спальне – дормитории. Явиться туда и выискивать подругу среди кучи баб? Слишком рискованно для нее же.
Дан прождал до полуночи, Настя так и не вышла. Обратный путь пришлось проделывать трусцой, борясь с нарастающей тревогой.
Возле ратуши его уже ждали друзья. Теперь они дежурили отдельным отрядом – знак особого доверия Волдо и Шпренгера.
– Брат Готфрид не заметил? – спросил Дан.
– Нет, наш суровый пастырь не проверял сегодня стадо, – ответил Андреас.
– Пошли уже, холодно. – Энгель переминался с ноги на ногу, поеживаясь под плащом. – Бери факел.
Отряд Дана был отправлен на патрулирование ремесленной улицы. Полная луна позволяла видеть окрестности, факелы зажигать не стали. Лунный свет облагораживал уродливые постройки, придавая им мрачной загадочности. Тяжелую вонь не перебило бы ничто: из кожевенной мастерской пахло мочой и тухлятиной, из красильни – едкими составами для ткани, из кузниц – окалиной и гарью, ветер доносил запах крови и гнилого мяса со скотобойни. Все это сливалось в удушливое амбре, от которого в горле стоял комок. Дан никак не мог привыкнуть к воздуху Средневековья.
– Что-то будет, – пробормотал Ганс.
– Не каркай, – сердито оборвал Энгель.
Но Дан уже привык доверять интуиции товарища.
– Где будет? – быстро спросил он, пока Ганс не потерял ощущение тревоги.
Здоровяк, к его удивлению, не стал как обычно мяться и бубнить неразборчиво, указал пальцем на запад, туда, где находилась торговая улица:
– Там!
– Вервольф там?
– Не знаю, – нахмурился Ганс. – Там беда, чую…
– Там свой патруль есть, – лениво протянул Энгель. – А мы, если туда пойдем, еще и от Шпренгера нагоняй получим.
Дан не слушал, он уже бежал в сторону торговой улицы, таща за собой Ганса. За ними рванулся Андреас.
– Эй, куда? – Энгель недовольно сплюнул и побежал следом.
– Дальше? – на ходу спрашивал Дан.
– Там! – уверенно указывал Ганс.
Пронеслись мимо мастерских, по улице, на которой стояли бедные дома ремесленников, выбежали на торговую.
– Тут, рядом. – Ганс остановился, заговорил словно в бреду: – Беда, плохо. Больно, больно очень…
– Где? Точнее покажи!
Здоровяк вытянул перед собой руки, медленно пошел вдоль лавок, словно ощупывая воздух, спотыкаясь, как слепец.
– Он безумен, наш дорогой друг, – удивленно заметил Андреас.
Дан шикнул на него, не сводя глаз с Ганса. Он был уверен: парень что-то чувствует. В этом мире существуют ведьмы, так почему не быть экстрасенсам?
Ганс замер напротив лавки тканей, вздрогнул, указал в переулок. Дан быстро огляделся: если там действительно вервольф, не помешало бы подкрепление. Но почему-то улица была пуста, ни одного патрульного. Дан зажег факел, сделал товарищам знак следовать за ним, стараясь ступать бесшумно, шагнул в темный переулок, куда не проникали лучи лунного света.
Тихий беспомощный стон истаивал в морозном воздухе – так стонут перед тем, как лишиться чувств. Дан перекинул факел в левую руку, выхватил меч. Сначала он заметил возле глухой стены сгорбленный силуэт, потом уже разглядел распростертое на земле тело. Существо, нависшее над девушкой, обернулось, и Дан увидел оскаленную волчью морду. Желтые глаза хищно сверкнули в свете факела.
Переулок был совсем узким – два взрослых человека с трудом разминутся. Ганс встал плечом к плечу с Даном, перегораживая оборотню дорогу, тот нехотя оторвался от жертвы, поднялся резким движением на задние лапы. Из пасти рвалось глухое рычание. Свидетели не врали, мгновенно пронеслось в голове, он действительно здоровый.
В два прыжка существо преодолело расстояние между собой и людьми, бросилось на Дана, сбило с ног, вышибло меч из руки. Оборотень взмахнул лапой с чудовищными когтями, целя в горло. Дан извернулся, откатился в сторону, в этот момент Ганс обрушил на голову вервольфа мощный удар. Тварь взревела, дернулась, щеку Дана обожгло резкой болью. Оборотень перепрыгнул через него, легко расшвырял Андреаса с Энгелем, выбежал из переулка.
– Лови! – заорал Дан, вскакивая.
По шее струилась кровь: вервольф здорово поранил щеку. Не обращая внимания на боль, Дан выскочил на улицу – оборотня нигде не было. Он заметался между домами, заглядывая во все переулки, но тварь успела скрыться.
– Клинок, ты ранен, – подошел Андреас.
Друг смотрел виновато. Дан упрекать не стал – вервольф действительно оказался очень силен и тяжел, пожалуй, устоять против его массы мог бы разве что Ганс, и то недолго.
– Я успел достать его мечом, – сказал Энгель. – Рубанул по боку, но он, похоже, неуязвим – клинок только проскрежетал по телу, как по железу.
Дан оторвал от рубахи полосу ткани, зажал рану на щеке:
– Вервольфа мы упустили. Пойду взгляну на жертву.
Белокурая девушка в окровавленной, располосованной на груди рубахе, лежала, широко раскинув руки. Дан повыше поднял факел, присел перед трупом на корточки. «Надо поднимать, пока тело не примерзло», – отстраненно подумал он, осматривая раны.
В пляшущих отсветах факела казалось, что грудь девушки едва заметно вздымается. Ран на ее теле было мало, лишь темные следы на шее и глубокие царапины на плечах.
