Ряд заданных ему вопросов показал, что он явно не помнит о данных ему стимулах. У него только было ощущение, что пришло время выйти из этого состояния. Многократное повторение опыта дало такие же результаты. И каждый раз у него возникало ощущение пустоты без времени, без пространства, спокойное ожидание "чего-то" неопределенного и возврата к обычному осознанию. Хаксли кратко охарактеризовал свои результаты "как полное отсутствие чего-либо на пути туда и на пути назад и бессмысленное ожидание чего-то такого, чего обычно ожидает человек в состоянии нирваны, так как больше делать нечего". Он подтвердил свое намерение более основательно изучить впоследствии это явление, которое оказалось столь полезным в его работе.
Дальнейшие эксперименты проводились после того, как Хаксли объяснил, что не может войти в состояние "глубокой рефлексии" с неопределенным пониманием того, что будет реагировать на любой "значительный стимул". Не сообщив ему о своих намерениях, я попросил его "прийти в себя" (мой собственный термин), когда он услышит, что я трижды стукну карандашом по креслу. Он быстро вошел в состояние "рефлексии", и немного погодя я несколько раз постучал по столу карандашом с различными интервалами. Я стукнул карандашом один раз, сделал паузу, потом стукнул два раза в быстром темпе, снова сделал паузу, стукнул карандашом один раз, снова пауза, в быстром темпе вновь постучал карандашом четыре раза,-снова пауза, и снова пять ударов карандашом в быстром темпе. Я опробовал различные варианты, но условного сигнала не подавал. Я даже со страшным шумом опрокинул кресло, пока раздавались четыре удара карандашом. Хаксли никак не реагировал, пока не были сделаны обусловленные три стука. Его пробуждение происходило медленно, но с почти немедленной реакцией на условный сигнал. Я задал Хаксли ряд вопросов относительно его субъективных ощущений. Он объяснил, что они были почти такими же, как и раньше, за одним исключением: несколько раз у него возникало смутное ощущение, будто "что-то происходит", но он не знал, что именно. Он не сознавал того, что делалось вокруг.
Были проведены и другие эксперименты, в которых он должен был войти в состояние "глубокой рефлексии" и ощущать, чувствовать определенный, заранее обусловленный цвет; сигналом для пробуждения было пожатие его правой руки. Когда Хаксли решил, что полностью погрузился в это состояние, я сильно потряс его за левую руку, затем больно ущипнул за тыльную сторону обеих ладоней, так что на них даже остались следы моих ногтей. Хаксли никак не реагировал на эти физические стимулы, хотя я следил, не движутся ли его глаза под полуприкрытыми веками, не изменились ли его пульс, частота дыхания. Однако приблизительно через минуту его руки, лежащие в начале эксперимента на подлокотниках кресла, медленно приподнялись приблизительно на дюйм, опустились, и всякое движение прекратилось. По условному сигналу Хаксли легко проснулся.
Его субъективные ощущения свелись к тому, что он "потерялся в море цвета", он просто чувствовал, ощущал этот цвет, "сам был цветом", "полностью был растворен в нем", он утратил ощущение самого себя как личности в этом цвете. Затем Хаксли неожиданно почувствовал, что теряет этот цвет, уходит от него в какую-то бессмысленную путаницу, он понял, что ему надо только открыть глаза, и тогда он выйдет из этого состояния.
Он помнил об обусловленном стимуле, но не мог припомнить, получил ли его. "Я могу только логически умозаключить, что он был дан, исходя из того факта, что я вышел из состояния глубокого транса". Косвенные вопросы показали, что Хаксли не помнит и физических стимулов. Он совершенно не обратил внимания на следы ногтей на тыльных сторонах своих рук.
Процедура была повторена вновь, но к ней добавилось еще одно условие: когда я понял, что Хаксли достиг состояния "глубокой рефлексии", я несколько раз настойчиво попросил его при пробуждении рассказать мне о книге, которую я осторожно положил перед ним. Результаты совпали с результатами предыдущего опыта. Он снова "потерялся -- был полностью поглощен; это можно только ощущать, но нельзя описать -- это такое обворожительное, удивительное состояние -- чувствовать себя частью беспрерывной игры цвета, который так мягок. нежен, всепоглощающ. Это удивительно!". Он ничего не помнил о моих настойчивых просьбах и о других физических стимулах. Он помнил обусловленный сигнал, но не знал, получил ли его. Он только мог предположить, что сигнал был подан, так как вернулся в обычное состояние сознания. Присутствие книги ему ни о чем не говорило. Он только добавил, что возникновение у него состояния "глубокой рефлексии" при погружении в ощущение цвета было одинаковым, но не идентичным с его психоделическими опытами.
Далее я попросил Хаксли войти в состояние "рефлексии" в целях запоминания телефонного звонка и получения срочного письма. Несмотря на ряд повторных попыток, он "выходил" из этого состояния, объясняя: "Я обнаружил, что мне нечего делать, поэтому вышел из этого состояния". Его воспоминания ограничивались тем, что рассказывала его жена, и все подробности были связаны с ней, а не с внутренними ощущениями, возникавшими у него в то время.
Я решил проверить, мог ли Хаксли включить в свое состояние "глубокой рефлексии" другого человека. Эта идея сразу же заинтересовала его, и мы решили, что он войдет в состояние "глубокой рефлексии" и попробует поразмышлять о некоторых своих психоделических опытах. Он выполнил это очень . интересным, интригующим образом. Когда Хаксли вошел в это состояние, он начал отрешенно делать отрывочные замечания, главным образом, в форме комментариев, адресованных самому себе. Он говорил, одновременно делая отрывочные записи на бумаге карандашом, который был мгновенно ему подан: "Очень необычно -- я просмотрел, не учел это -- Как?.. Странно, что я забыл это -- Удивительно, но сейчас это кажется совсем иным -- Мне нужно взглянуть...".
Пробудился Хаксли со смутным воспоминанием о том, что размышлял над своими психоделическими опытами, но свои ощущения он вспомнить не мог. Он не помнил того факта, что говорил и даже делал записи. Когда ему показали их, он нашел, что они плохо написаны, что их нельзя прочесть. Я прочел ему свои записи, не вызвав никаких следов воспоминаний.
Повторение этого опыта дало такие же результаты за одним исключением. Это было удивление Хаксли, когда он неожиданно заявил: "Послушайте, Милтон. Это очень удивительно, очень неожиданно. Я использую состояние „глубокой рефлексии", чтобы вызвать нужные воспоминания, привести в порядок свои мысли, чтобы исследовать весь диапазон моего умственного существования. Но делаю это только для того, чтобы они способствовали той работе, которую я планирую и собираюсь выполнить без участия моего сознательного мышления, без их осознания. Удивительно -- Никогда не мог понять, что мое состояние „глубокой рефлексии" всегда предшествует периоду интенсивной работы, в которую я полностью погружаюсь -- Послушайте, не удивительно, что я все забываю".
Позже, когда мы просматривали и изучали заметки друг друга, Хаксли выразил удивление и замешательство, увидев мои записи о физических стимулах, о которых он абсолютно ничего не помнил. Он знал, что по моей просьбе вторично входил в состояние "глубокой рефлексии", он выразил свое удивление относительно своих субъективных ощущений, когда ему казалось, что он погружался в "море цвета", утрачивал чувство времени и пространства и испытывал приятное ощущение чего-то значительного, что происходит в данный момент. Он вновь перечел мои заметки, чтобы воскресить в себе хотя бы смутное воспоминание о субъективном осознании различных физических стимулов, которые я ему давал. Он также взглянул на тыльную сторону своих рук в поисках следов от щипков, но они уже исчезли. В конце концов он сказал: "Необычно, очень необычно и удивительно".
Когда мы решили отложить дальнейшее исследование "глубокой рефлексии" на более позднее время, Хаксли снова заявил, что неожиданно понял, как часто он ее использовал и как мало о ней знал, и это привело его к решению тщательно исследовать состояние "глубокой рефлексии". Способ и средства изучения этого состояния, подготовки себя к погружению в работу и того, как он терял всякий контакт с ненужными фактами реальности, -- все это представляло для него огромный интерес.
Тоща Хаксли предложил, чтобы исследования проводились в гипнотическом состоянии сознания с использованием его в качестве субъекта. Он попросил разрешения прерывать свое состояние транса по желанию в целях обсуждения. Это соответствовало и моим целям.
Он также попросил, чтобы сначала было индуцировано легкое состояние транса, возможно, несколько раз, чтобы дать ему возможность проследить за своими субъективными ощущениями. Так как прежде он сам был сомнамбулическим субъектом, я постарался осторожно убедить его, что это может позволить ему приостанавливать состояние транса на любом Уровне, когда он пожелает. Он не признал в моих словах простого прямого гипнотического внушения. Позже, читая мои записи в блокноте, он удивился, что так легко принял явное внушение, не распознав его. Он нашел некоторые повторения легкого состояния транса интересными, но "слишком умозрительными". По его словам, это "просто переход с внешней стороны к внутренней". Другими словами, человек все меньше и меньше внимания уделяет внешним условиям окружающей обстановки и обращает все больше внимания на внутренние субъективные ощущения. Внешняя сторона становится все слабее и туманнее, а внутренние субъективные чувства -- все более ясными, и так до тех пор, пока не наступит состояние равновесия. В этом состоянии равновесия у него лично появилось такое чувство, что, при соответствующей мотивации, он мог бы "постараться и обогнать реальность", но без достаточных мотивов он этого делать не будет. У него также не возникало желания углубить свое состояние транса. Кажется, необходимости в каких-то особых изменениях этого состояния равновесия не было. Кроме того, он отметил, что это состояние равновесия сопровождалось чувством удовлетворения и облегчения. Ему было интересно, испытывали ли другие такие субъективные реакции.
