Чуть позже, поздоровавшись с Буддой-Гаврилой, я, всё-таки спросил:
— Дядя Гаврила, ты знаешь, что твой слуга серебрушки вымогает?
Будда, радостно встретивший моё появление в полутёмной зале, подумал, закрыл, по обычаю своему, все глаза, и громко выдал уместную тираду:
— Да ты што?! У сына моего боевого друга?! Две ногаты!! Ах ты! Холоп! Отдай немедля взад! Смотри у меня — отдеру так… сидеть никогда не сможешь! Шкуру на ремни порежу!
И уже мне, по-человечески, неофициально:
— Ворьё, Ванюша. Народец… сам понимаешь. А этот-то… Хоть изо рта не воняет.
— Дядя Гаврила, а ты отдай его мне в обучение на годик. Или верну шёлковым, или… на всё воля божья.
Гаврила открыл один глаз. Внимательно на меня посмотрел. Недоверчиво. Пришлось обосновать:
— Есть у меня соответствующие средства. И внутренние, и наружные. Есть и мастера по их применению. Одна, к примеру, не так давно колдуньей была, Мараной звали.
Гаврила подумал и открыл второй глаз. Потом посмотрел на слугу. Наглая, уверенная улыбка холопа сменилась на неуверенную. На испуганную, на просительную…
— Значит, Рябиныч — «Зверь Лютый»?
— Есть маленько, дядя Гаврила.
Слуга резко побледнел, вынул изо рта (карманов-то нет) две спрятанные обслюнявленные ногаты, заунывно завыл и сполз на колени. Мда… репутация — великая сила. Но её нужно поддерживать непрерывно.
Будда взмахом ресниц прогнал перепуганного холопа, снова закрыл глаза, тяжело вздохнул, и несколькими словами обрисовал суть происходящего вокруг Аннушкиного подворья:
— Дурни. Племянники. Прискакали, сунулись на подворье — им порог указали. Тиун у тебя там… грамотный. Дело к Боняте. Бонята… последний год вовсе испортился. Не рыба, не мясо. Дело к князю. Князя — нема. Церковку в Пропойске освятить ему вдруг надобно. Тут казначей городской — племянникам намекнул тишком: давайте, де, добры молодцы, к Кастрату. Что говорить — научил, чего писать — сочинил. Мало что не за ручку на владыкино подворье привёл.
— Погоди-погоди! А казначею какая выгода?
Будда открыл глаз. Почесал живот. Подумал. И стал поудобнее устраиваться на лавке, как-то хитро складывая под себя свои кривые ноги. Процесс был долгим и сопровождался оханьем, эханьем, уханьем и негромким поминанием имени божьего всуе со всеми архангелами.
— Дитё. Как есть — дитё несмышлёное. Вот, мечи на спину нацепил. Навроде — вона я какой! А клинки-то ма-аленькие. Ножики. Смотри, так и звать будут: Ванька-сдвуноженный. Ты, Ванюша, ерохвость. А тута думать надо… Кто в прошлом годе казначея обыграл, казначейшины сиськи в купецкие руки отдал? В городе про тот случай… по сю пору вспоминают. Ему тебе нагадить… радость несказанная.
— Понял. Казначей — гнида. Но решать-то будет епископ?
Ну чего у него всегда глаза закрываются? Как начинает говорить — будто спит!
— Кастрат… как пути господни… С Ростиком-то он… А Благочестник… молодой ещё. Мда… Да уж… Есть у Мануила в ближниках чтец. Братан казначею — четвероюродный брат. Голос хороший — пономарит благостно. Казначей — к братану, братан — к Кастрату.
— Гаврила! Не тяни кота за украшения! Чего делать-то? Убить их, что ли?! Племянников этих? Или казначея с братаном?
— Х-ха… «Убить»… Весь в Акима… Резов. Но — не умён. Мда… А сходи-ка ты сперва к Афоне. Да. Может чего и… Иди.
И Будда снова впал в свой «буддизм». Со стороны — туша дремлющая, а внутри… А фиг его знает, что у него внутри!
Глава 257
От одного дремлющего боярина я попал к другому такому же. Но княжеский кравчий Афанасий имел ноги нормальной длины и кривизны, поэтому не мог ни заложить их за уши, ни убрать на лавку в позу лотоса. Так что я попытался об них споткнуться… Реакция у него… упреждающая.
Факеншит! Не княжеский двор, а питомник крокодилов — вроде бы все спят, но прыгают с места на два метра в высоту без разбега!
— А, Рябинёныш! Бражку на продажу приволок? Я, пожалуй, пару вёдер возьму. В Акимовом застолье не худо пошла. Отдашь даром, на пробу.
— Я тебе и четыре ведра задарма отдам. Если посоветуешь — чего делать.
Описываю ситуацию, вижу — не новость. Пересказываю объяснения от Гаврилы — тоже знакомо. Даже не соблаговолил изобразить интерес и сочувствие. Тоже… дремать собрался.
— Господин кравчий! Ты, никак, невыспавши?
— Ты чего от меня хочешь, парнишечка? Чтоб я владыке Смоленскому указывал — как суд судить?
Сам — вальяжный, ухмылка — наглая, демонстрирует его превосходство и моё нагнутое состояние.
Чмо двенадцативековое…
Вспоминается мне — по контрасту, наверное, электротехника: для установления контакта нужна контактная пара. Устанавливаю контакт. Я — розетка, ты — вилка. На сегодня.
Подыгрываем, нагибаемся и припадаем. Дабы расположить этого… одноштырькового «вилкана» к благостному контакту.
— Да как можно! Господин княжеский кравчий! Я ж только мудрости взыскую, исключительно и положительно совета доброго! У боярина бòльшего! У мужа, службы княжеской годами умудрённого! Просто совета, просто слова смысленного по делам моих мелочным.
Размечтался, Ванечка. Такого волчару лестью пробить… Да и не очень-то у меня получается. Искренности, душевности не хватает. Отвык, понимаешь. У себя в Пердуновке плакаться да ползать ни перед кем не надо было. Потерял навык, не могу с полпинка войти в образ. Слезы нету, дрожи в голосе не хватает, страха смертного, трепета душевного. Оббоярился, возомнил. «Человек — это звучит гордо». Только я тут не человек, а так… проситель, «розетка».
Кравчий смотрит как петух на червяка: то в одну сторону голову наклонит, то в другую. Ухмылочка ушла, серьёзным стал. Кажется, есть у него какая-то нужда. Не в дармовой бражке, а в чём-то серьёзном. Ну, дядя, давай, не тяни! Будем дело делать или глазки строить?
— Есть в нашей земле… городок один. Посадником там… человечек один.
И замолк.
Бли-ин! Как мне надоел этот психо-секс! Когда мою психику так… пролонгировано трахают!
Ну что ты из себя рентгеновский аппарат изображаешь?! Все мои кости — на месте. Давай, говори.
— Сидит там посадником тёзка твой — Иван. По прозванию — Кабел. Которому епископский чтец — шурин…
Шурин — это брат жены. У меня тоже был шурин. Которого я однажды чуть не пришиб вместе со своим собственным братом.
Мы с женой тихонько ушли со свадьбы, типа «на кровать слоновой кости положили молодых и оставили одних». И мы только-только… ну, типа, «первая брачная ночь»… А тут в дверь звонок. Я, было, подорвался по привычке… потом сообразил: чего это я? — «право ж имею!». А оно звонит и звонит… А в доме… — «оставили одних»… Пришлось-таки штаны одевать. Открываю дверь — стоят. Братцы наши меньшие… Два таких… придурка-подростка.
— А мы… это… ключ забыли…
Тут я в сердцах и сказанул глупость:
— В следующий раз — убью!
Немедленно по возвращению к своей «молодой», «законной» и «единственной» получаю в лоб вопрос:
— Ну и когда ты планируешь следующий раз? В смысле — следующую свадьбу?
Мда… мне эту обмолвку много лет потом вспоминали. Может, поэтому у меня и другой жены не было? Чтобы на другого шурина не нарваться? А здесь этих шуринов… Как деверей. И один из них — кабельный шурин. Или правильнее — кабелский? Кабловский? Кабеловский? Кабельчий?
«Кабел» — в смысле «кабель»? Конструкция из одного или нескольких электрически изолированных проводов-жил, заключённых в общую оболочку? В «Святой Руси»?! Откуда?! Или что-то более привычное, исконно-посконное?
— «Кобель» — по бабам, что ли, кобелирует?
Афанасий непонимающе уставился на меня. Потом, постепенно раздражаясь, заговорил быстрее:
— Причём здесь это?! Кабел — тумба, или кол, или столбик короткий. Для охраны причала или ещё чего. Не сбивай!
Афанасий разогнался, было, обругать меня да надавать подзатыльников, как и надлежит поступать «мужу доброму» с отроком неразумным. Но, увидев мою злокозненную физиономию — осадил. Извини, Афоня, но позиция розетки мне не нравится. А при несовпадении розетки со штепселем… искры летят. Вплоть до короткого замыкания. Ты уже говорить начал — теперь давай-давай.
Да, я оказался прав — Афанасий решение принял, и остановиться ему нелегко. Он продолжил уже более спокойно и деловито. Хотя и издалека.
— Торговый путь «из варяг в греки» — слышал? Ещё проще: Ильменьская Ловать и Верхняя Двина. Там пути сходятся, лодии — переволакиваются, купцы — торг ведут. Стоят там три городка: Усвят на Усвяче, Луки на Ловати, Торопец — на Торопе. Торопец один даёт в казну 400 кунских гривен в год. Все городки — с той стороны Двины. А вот с этой… Между Двиной и Днепром на нашей земле два лодейных хода: старый — западный, и новый — восточный.
Чего-то я не понял. «Из варяг в греки» — слышал. Из Балтийского моря в Чёрное. А причём здесь Западная Двина? В «Повести временных лет» в качестве части маршрута — вообще не упоминается. Но ведь географию никто не отменял: какой-то кусок пути торговые караваны по ней идут. Ну и что? И какие тут «два хода»? Это ж основной средневековый торговый маршрут. «Становой хребет Святой Руси»! Этот «хребет» чего — «гнулся»?
