— Не предали? — перебил Лунькова Родин.
— Мужественно держались. Дрожали в своей одежонке от мороза, но терпели. Мы их распределили по трое среди своих партизан.
Сорока и я залегли за станковыми пулеметами на случай, если со стороны Шантаровщины появится враг.
Время шло очень медленно. Казалось, ночь не собиралась укрыть нас спасительной темнотой. Стертое годами прошлое вдруг ярко всплывало в памяти. Вспоминались годы работы, борьбы, друзья, родные…
Ко мне подошли двое партизан из отряда Сороки. Один из них, смущенно улыбаясь, подал мне кусок мороженого мяса.
— Товарищ командир, вы уже почти четверо суток не ели, хоть немного просим вас подкрепиться.
Одновременно второй партизан протягивает кусок хлеба.
Как сильны русские люди своей заботой о товарище!
На дороге Шантаровщина — Хорошево показались броневики и автомашины с карателями. Мы подготовились «достойно» их встретить, по фашисты, не задерживаясь, мчатся на Таковище. Хитрость удалась. Партизаны повеселели.
Спускалась ночь. Лежать дальше — значит, обморозить людей. И я решил вывести отряды в какую-нибудь не занятую противником деревню, чтобы обсушиться, обогреться и отдохнуть. В километре от нас находилась деревня Жданово. Послал туда разведчиков. Противника нет. Входим в деревню тихо и осторожно, так как юго-западнее нас в соседней деревне находился немецкий отряд, действующий в лесах вблизи Шантаровщины.
Только мы успели расположиться, как разведка доносит о подходе противника. Казалось, мы — в безвыходном положении. Противник подошел почти вплотную, нас разделял только небольшой лесок. Надо попытаться незаметно выскользнуть из окружения: ввязываться в бой при таком превосходстве врага — безумие.
Партизаны третьи сутки без сна и пищи.
Приняв все меры предосторожности, решили все же хоть на три часа дать отдых отрядам. Сорока, Мотевосян и я обходили избы, предупреждали об опасности, требовали спокойствия и запрещали спать.
В час ночи 28 января, коротко обсудив с командирами подразделения план, я дал команду выстраивать партизан в походную колонну.
План прост: учитывая, что с 24 по 27 января противник провел проческу Воробьевского леса и теперь считает его свободным от партизан, мы решили вернуться в Княжий Ключ.
Отдохнувшие партизаны снова тронулись в поход. Двигались без происшествий, прошли контролируемую противником дорогу, на опушке остановились. Разведка донесла, что власовцы держат заслон. Решили переждать. Не разжигая костров и закрыв морды лошадей, чтобы не ржали, просидели до вечера.
В двадцать часов находившиеся в засаде власовцы ушли по направлению Поликаровки, а мы двинулись следом за ними. Прошли Жилин Брод, Березинец; немцев там уже не было. До большого леса осталось три — четыре километра. Целиной обошли Поликаровку справа. Скрип полозьев встревожил было поликаровский гарнизон, послышалась стрельба… Но мы уже вне опасности. Чтобы не оставить следов, проехали по шоссе, вошли по проезжей просеке в лес и двинулись к месту прежней стоянки.
В километре от расположения лагерей сделали привал. Разведка донесла, что лагеря Сороки и Мотевосяна сожжены. Люди приуныли. Подошла другая группа разведчиков и сообщила, что лагерь градовцев цел, но заминирован. Я объяснил, что знаю проходы. Мы направились в лагерь и к двенадцати часам 29 января вошли в землянки.
— Тесно, но тепло, — заключил Луньков.
И на этот раз гитлеровцы своей карательной экспедицией не добились ничего. За дни блокировки они потеряли более восьмидесяти солдат убитыми и столько же ранеными. А в четырех партизанских отрядах около десяти партизан отморозили ноги и человек десять было ранено. Убитыми — ни одного.
…Стемнело, но мы забыли про сон. Не могли наговориться, как будто не виделись несколько лет. Сермяжко и Мацкевич рассказывали про свой поход на железную дорогу.
Без приключений достигли они лагеря отряда «Разгром». Сацункевич объяснил обстановку. Отдохнув, группа Сермяжко пошла дальше. Вместе с ними до железной дороги шли Морозкин и Кухаренок с группой Любимова.
В деревне Замостье остановились. Любимов с группой пошел посмотреть, как охраняется железная дорога. Вскоре за ними вышли Морозкин и Кухаренок.
Подрывники остались одни. Сермяжко и Мацкевич на дворе прислушивались: не раздастся ли стрельба около железной дороги, тогда надо бежать на помощь товарищам. Тихо. Ночь прошла спокойно. Иногда раздавался паровозный гудок, и эхо гулко разносилось по лесу. Значит, комиссар Морозкин прошел.
Утром подрывники начали готовиться к операции. Сермяжко, Ларионов и Афиногентов ушли в лес. Сермяжко нашел спрятанные им когда-то три снаряда.
Вечером крестьянин, знакомый Константину Сермяжко, раздобыл теплый тулуп и запряг лошадей. Сермяжко положил в сани снаряды, шестнадцатикилограммовую мину, и они выехали. Недалеко от Судабовки подрывники остановились. Валентина Сермяжко пошла в деревню, подползла к дому мужа и тихо постучала в окно. Двери открылись, и Валентина вошла в сени.
— Гриша? — шепотом спросила она.
— Нет, Коля, — ответил знакомый голос. — Ты, Валя?
— Да, дорогой. Поднимай Гришу, идем на железную дорогу, Костя в лесу ждет.
Коля разбудил брата, они быстро оделись.
— Может, поднять мать? — спросил Гриша.
Валентина заколебалась. Так хотелось увидеться со свекровью. Но зачем? Легче не будет, только слезы.
— Не нужно, — зашептала она. — В деревне много карателей?
— Половина немцев, половина полицейских, — скороговоркой ответил Гриша. Валентина, ничего не поняв, переспросила:
— Я спрашиваю, много ли всех?
— Такого навоза хватает, — весело пояснил Гриша.
Коля взял в шкафу краюху хлеба, и они пошли в лес.
Константин бросился к братьям, обнял их.
— Кто сегодня костры разжигает? — спросил он.
— С кострами пустяки, вот сегодня вдвое больше патрулей будет на полотне, — почесал затылок Коля.
Константин задумался.
— А около самой станции Жодино также разгуливают?
— Там меньше.
— Тогда ведите туда, а ты, Валентина, оставайся возле лошадей, — приказал Константин.
Пронести три тяжелых снаряда под самым носом у немцев было нелегко, и подрывники взяли только тол.
Слева — гарнизон Жодино, справа — забитая до отказа немцами станция, а сзади — гарнизон Судабовки. Трудно было подрывникам подойти к железной дороге.
— Заложим мину под самым носом у немцев, — лежа в снегу, шепнул Мацкевичу Сермяжко.
Расставив людей с таким расчетом, чтобы каратели никого не застали врасплох, подрывники по-пластунски подползли к железнодорожному полотну. Вдруг послышалось пыхтение паровоза. Все затаили дыхание. Андрей и Афиногентов бросились на полотно ставить мину. Вдруг кто-то сильно дернул Андрея за винтовку. Он оглянулся, оказалось, на винтовку намотался шнур. Андрей плюнул с досады и замерзшими пальцами пытался освободить от шнура, тот не распутывался, а пыхтящий паровоз неумолимо приближался. Вот он уже в нескольких метрах от Андрея, еще мгновение — и Андрей окажется под его колесами. Что это? Андрей неожиданно свалился под откос, словно его сдуло ветром. Все с замиранием сердца ждали взрыва, но его не последовало.
Когда эшелон прошел, взяли мину.
— Что случилось? — в недоумении спросил Сермяжко.
Ларионов молча подал ему винтовку с запутавшимся на ней шнуром, присел на пень и схватился за голову.
— Ах ты, сова курносая, — поняв, что случилось, потряс за плечо своего друга Дудкин.
— Я виноват и искуплю свою вину: в другой раз пойду один и подорву эшелон, — упавшим голосом говорил Ларионов.
— Пошли, Андрей, — тихо, без упрека сказал Сермяжко и повел товарищей к саням.
— Почему не подорвали? — удивился Гриша.
— Капсюль не взорвался, — спокойно ответил Сермяжко.
— Нужно же было так случиться, — сокрушался Коля.
— Всякое бывает. Ты мне лучше скажи, где мы могли бы поблизости от железной дороги провести день? Только не в поле.
— Не знаю, — смущенно сказал Коля.
— Тогда завтра вечером ждите нас в кустах у Замостья.
Сермяжко простился с братьями и, вскочив в сани, поторопил жену:
— Трогай скорее…
— Что у вас случилось? — уже в пути спросила Валентина у мужа.
— Неужели не знаешь нашего Андрея? Недавно упустил барана, отобранного у полицаев, а теперь эшелон упустил, — не выдержал Сермяжко.
Ларионов только тяжело вздохнул.
— Ротозейство большое, но не унывай, завтра исправим эту ошибку. — Сермяжко хлопнул Ларионова по плечу.
Весь день Андрей внимательно приготовлял шнур.
— Если теперь я с этим шнуром не сработаю, то можете меня повесить на нем, — сказал он вечером товарищам.
