Тюрьмы зимой не отапливались. Среди заключенных были беременные женщины, грудные дети и старики. Арестованным один раз в день выдавалось 100 граммов смешанного с опилками хлеба и пол-литра кипятку. Заключенным не разрешалось пользоваться баней и умываться. В местах заключения свирепствовал тиф. Больных не лечили, а уничтожали. Поэтому заключенные принимали все меры, чтобы скрыть заболевание. Смерть косила людей.
Перед зверствами, которые совершались гитлеровцами, бледнеют ужасы средневековой инквизиции. Арестованных пытали железом, избивали шомполами, плетками, свитыми из проводов, со свинцовыми шариками на концах, пытали электрическим током, втыкали им под ногти иголки, раздавливали пальцы дверьми, дробили кости, травили собаками. Девушек и молодых женщин садисты раздевали донага, насиловали, а затем замучивали насмерть. Обреченным на смерть связывали руки колючей проволокой. Железные шипы глубоко врезались в тело, и в таких мучениях эти люди ожидали казни. Много людей, подвергавшихся пыткам, умирали на допросах.
День годовщины Великой Октябрьской революции фашисты превратили в день массовых казней беззащитных жителей. В этот день в центральном сквере в Минске были повешены многие жители города. Массовый расстрел был организован в минской тюрьме. Людей выводили по сто человек. Тех, у кого была хорошая одежда, раздевали. Зарывать трупы немцы заставляли самих заключенных, ожидавших расстрела.
Столицу Белоруссии превратили немецко-фашистские захватчики в лагерь смерти…
— Вы слышали о Сталинграде? — спросил я Анну.
— Нет… Разбили их?
— Разбили в пух и прах. Гитлеровцы только за последние три месяца потеряли сто двенадцать дивизий, при этом убито семьсот тысяч и взято в плен триста тысяч… — опередил меня Максим.
— Скоро освободят и нас, — сквозь слезы прошептала Анна.
В землянку возвратились Луньков и Хадыка.
— Вот и наловчился я, — похвалился Хадыка.
— А ну, покажи, — попросил я.
Хадыка взял учебную мину, ловко вставил взрыватель и показал, как поставить время.
— Мы тебе листовок дадим, а ты их распространи по сельсовету, может, и в Минск попадут. Пусть народ знает, — предложил Хадыке комиссар.
— Давайте, отвезу, — обрадовался он.
— Я в Минск поеду. — Анна поднялась. — Пусть сегодня же народ узнает о победе нашей родной Красной Армии. — Она повязывала уже платок.
— Отдохните еще, пока приготовим, — удержал ее Родин.
Хадыке дали четыре маломагнитки и капсюли к ним.
— Как ты доставишь их? — спросил я.
— Брошу под сено в сани и привезу, ведь до самого Озеричино партизанская территория, — весело ответил Степан.
— Эх, Степан, уж чересчур ты самоуверенный, — покачал головой комиссар. — Давай подумаем, как замаскировать мины в твоих санях.
Мы подошли к саням. Родин осмотрел их, поднял сиденье, затем перевернул и внимательно осмотрел низ.
— Что если здесь вынуть дощечку? — обратился комиссар к Степану.
— Хорошо придумано, — обрадовался тот.
Вербицкий быстро прибил снизу лист фанеры, а сверху вынул одну дощечку и, довольный своей работой, отошел в сторону.
— Никто и не догадается, что здесь двойное дно, — сказал он. — Только, когда будешь укладывать мины, Степан, положи соломы, а то будут дребезжать, — наказал он.
Луньков уложил мины, взрыватели, предварительно завернув их в сено, а Родин положил в этот же тайник пачку последних сообщений Совинформбюро. Сверху настлали еще сена, и Вербицкий прибил на место вынутую дощечку.
— Пора ехать, — сказал Хадыка, посмотрев на солнце.
Из землянки в сопровождении Воронкова и Гуриновича вышла Анна. Распростились. Воронков и Гуринович пошли провожать Анну, они долго шли рядом с санями и давали ей советы.
Рано утром возвратился Любимов с группой. Они благополучно проводили Морозкина и Кухаренка до озера Палик. Воронянский тепло принял их и обещал помочь пробраться ближе к линии фронта.
Любимов быстро оглядел расщепленные стволы деревьев, воронки от мин.
— По пустому лагерю они били или вы оборону держали?
— Было тут время жаркое, и мы немного прогулялись — в Полесье побывали, — засмеялся Карл Антонович.
— А мы-то думали, что только нам пришлось путешествовать, — улыбнулся Любимов. — Отряд Воронянского вырос, почти бригада. — И тут же, как бы спохватясь, воскликнул: — В дороге про Сталинград узнал!
— Это далеко было? — прищурился комиссар.
— В деревне Велень.
— Чудесно! — обрадовался Иван Максимович Родин. — У наших сообщений длинные ноги. А как народ?
— Радуется! Когда узнали, так в Велени праздник устроили. Молодежь красноармейские песни пела… Собирается в партизаны, — вместо Любимова ответил Юлиан Жардецкий.
— Теперь, друзья, идите отдыхать.
Они ушли.
— Хорошо, что народ знает про победу и радуется, — сказал комиссар. — Слишком много черных дней он видел… И все же надо народ предупредить о том, сколько еще трудностей нас ждет впереди. Врагу еще хребет не переломили.
— Правильно! Действуй, — сказал я.
Зашли в землянку. Комиссар сел за стол, взял последнее сообщение Совинформбюро, бумагу, карандаш и стал писать. Карандаш быстро бегал по листу бумаги. Я смотрел на его мужественное, с правильными чертами лицо, и мне вспомнился бой с гитлеровцами, далекий поход в Полесье, прорыв через железную дорогу… Везде Родин действовал хладнокровно и умело.
Окончив, комиссар прочел мне и Кускову листовку.
«Каждый советский человек на оккупированной врагом территории может приблизить час нашего освобождения, — говорилось в ней, — потому что каждый может помочь партизанам и подпольщикам, нашей славной Красной Армии в их самоотверженной борьбе…»
— Я думаю, нужно еще добавить о том, сколько истреблено и взято в плен гитлеровцев: народ наш любит конкретные дела, — добавил Кусков.
Комиссар согласился.
— Ты прав, пусть народ почитает радостные вести.
Наконец воззвание было окончательно отредактировано, и Малев отнес его печатать на машинке.
— Теперь весь отряд в сборе, надо провести партийное собрание, избрать бюро и секретаря, — продолжал комиссар. — Да и комсомольцев мы плохо еще воспитываем. Комитет комсомола вроде есть, а учебы никакой. Война вечно длиться не будет. Победим фашистов, выйдем из леса — везде руины. Нужно будет все восстанавливать, и уже сейчас к этому надо готовиться.
— Иван Максимович, ты пойми, мы не успели, — оправдывался я, но в то же время радовался настойчивости комиссара.
— Не подумай, будто я кого-то в этом виню, — спокойно проговорил он, — я говорю о ближайших наших задачах.
Утром было закрытое партийное собрание. Выбрали бюро, в которое вошли Родин, Сермяжко, Кусков, я и Мацкевич.
После собрания состоялось заседание членов партбюро. Секретарем был избран наш отважный подрывник Сермяжко. Как быстро рос этот немногословный, скромный партизан!
Решили побеседовать с каждым бойцом в отдельности и выяснить его политические знания, чтобы можно было укомплектовать группы для учебы из людей с одинаковым уровнем знаний. Из более подготовленных партизан решили создать группу лекторов. Эту работу поручили Родину и Сермяжко.
В этот же день провели общее комсомольское собрание и избрали новый комитет. Туда вошли Валентина Сермяжко, Валя Васильева, Андрей Ларионов, Алексей Михайловский и отличившийся в недавних боях Александр Яновский. Секретарем комитета был избран Яновский.
Родин и Сермяжко помогли новому комитету составить план работы. Через несколько дней все партизаны были распределены по группам, и политучеба началась.
Родин, Мацкевич, Сермяжко и Кусков руководили кружками по изучению истории нашей Коммунистической партии. Теперь по вечерам то в одной, то в другой землянке собирались партизаны и учились. Кое-кому учеба давалась нелегко, но постепенно все привыкли и поняли, что она необходима.
Не хватало литературы. Комиссар дал задание разведчикам собирать где можно политическую и художественную литературу. Спустя некоторое время были собраны почти все тома В. И. Ленина и несколько экземпляров Краткого курса ВКП(б). Партизаны приносили художественную литературу: произведения Горького, Пушкина, Маяковского, Шолохова, Николая Островского, — и таким образом незаметно была создана библиотека; Валя Сермяжко стала библиотекарем.
Из Минска возвратилась Анна Воронкова.
— Больше нужно таких листовок, — оживленно говорила она. — Для минчан это как хлеб. А если бы вы видели, что делается в городе! Немцы вывесили траурные флаги, закрыли все кино, театры и казино. Увидев улыбающегося человека, гитлеровцы сейчас же его арестовывают. Люди стараются принять опечаленный вид, но стоит взглянуть в глаза — они говорят совсем о другом: радостью сияют глаза советских людей… Знаете, что произошло на товарной станции? — спросила Анна.
