— Хорошо, что у тебя совесть заговорила. Пошли.
Они вернулись в кабинет, вслед за ними вошел и санинструктор.
— Посмотри, что у него с глазом?
Младший сержант подошел к Филоненко и стал раздвигать опухшие веки. От боли солдат застонал.
— Товарищ старший лейтенант, надо его глазному врачу показать.
— Что, так серьезно? — обеспокоенно спросил Алексей.
— Как бы он глаза не лишился.
Соколов, словно ужаленный, вскочил.
— Быстро за машиной! — заорал он.
Сержант пулей выскочил из кабинета. Алексей подошел к солдату.
— Говори, кто тебя ударил?
Но Филоненко молчал. Соколов повторил свой вопрос, но солдат по-прежнему молчал. Это вывело ротного из терпения.
— Ты не строй из себя героя! Ты же без глаза останешься! Последний раз спрашиваю: кто ударил?
Но Филоненко словно в рот воды набрал. Через пять минут Соколов повез его в город. Он ехал и мучительно размышлял, почему до сих пор не может среди личного состава добиться твердой воинской дисциплины. Хотя командование полка его роту приводило в пример другим подразделениям как самую дисциплинированную, Соколов был недоволен своей работой. Солдаты изредка, но продолжали допускать нарушения.
В больнице врач, осмотрев солдата, хлопнул его по плечу.
— Ничего страшного, через пару дней заживет.
— Скажите пожалуйста, — обратился Соколов к нему, — от падения можно получить такую травму?
Врач сначала не понял его вопроса, потом засмеялся.
— Наверное, доказывает, что упал? Так, вояка? — поворачиваясь к солдату, спросил он. — Я тоже служил в армии и все ваши байки по поводу падений знаю. Говори правду, тебе же лучше.
Филоненко, понурив голову, молчал.
По дороге обратно Соколов несколько раз пытался услышать от него, к то его ударил, но тот молчал, как партизан. Вернувшись, Соколов дал команду, чтобы построили всю роту. Все уже знали о случившемся и думали, что молодой солдат назвал того, кто его ударил. Сержант Байжигитов с напряжением ждал, когда командир роты назовет его фамилию, и заранее уже считал себя обреченным. Зная крутой характер ротного, понимал, что пощады от него не будет. То, что он ударил этого салагу, который плохо вымыл пол, видели многие солдаты, но за них он был спокоен, никто из них не выдал бы его.
Когда рота построилась, Соколов приказал выйти из строя рядовому Филоненко. Тот вышел, встал рядом с командиром и, не глядя на своих товарищей, опустил голову.
— Кто тебя ударил? — спросил Соколов.
Филоненко молчал.
— Этот вопрос я задавал ему неоднократно, но, как видите, он по-прежнему упорно молчит. Знаю, многие из вас в душе приветствуют его и солидарны с ним, особенно старослужащие. Если бы и я стоял, как вы, в строю, я тоже был бы с вами солидарен, таково наше примитивное солдатское мышление. Но я ваш командир, я не могу думать так, как вы. Я обязан разобраться в случившемся, провести служебное расследование и доложить по команде в полк. Поэтому обращаюсь к вам. Кто видел, как его били?
В казарме было тихо. Соколов хмуро окинул взглядом лица солдат.
— В нашей роте продолжают жить старые традиции: никто ничего не видит и не слышит. Вы не видели, когда вся рота напилась на Новый год. Среди вас не нашлось ни одного мужественного человека, который поднял бы тревогу и тем самым предотвратил бы беду и сохранил бы жизнь своих товарищей. Вы так же были слепы, когда матери падали у цинковых гробов своих сыновей. Считали и считаете за подлость выдать своего товарища. Тогда позвольте мне спросить: а каких товарищей? Вы что, опять хотите, чтобы вновь цинковые гробы уходили на вашу родину? Вот ему подбили глаз. Тот, кто ударил, наверное, физически сильнее его или сержант, на которого у него не поднимется рука. Он сегодня болен и на службу не заступит, но когда будет здоров и вместе с вами пойдет на службу, то пойдет с автоматом в руках. Как вы думаете, не возникнет ли у него желание отомстить своему обидчику? Я спрашиваю вас! — повышая голос, в упор заглядывая солдатам в глаза, спросил Соколов.
Солдаты, избегая взгляда командира, молчали. Большинство из них понимало, что ротный прав, и знали, кто ударил, но никто не в силах был указать на того, кто обидел молодого солдата.
Соколов, вплотную подходя к каждому, стал задавать один и тот же вопрос:
— Ты видел?
Ответ от каждого был один и тот же:
— Никак нет!
До сержанта Байжигитова он не дошел. Когда ротный повернулся и направился к Филоненко, сержант в душе облегченно вздохнул. Он почувствовал, что спина у него мокрая. Соколов подошел к Филоненко.
— Видишь, какие у тебя настоящие «друзья»! Ты сейчас убедишься в их преданности.
Он повернулся к строю, хмуро окинув его взглядом.
— Если тот, кто ударил Филоненко, выйдет из строя, даю слово командира не наказывать его. Но если не выйдет, рядового Филоненко за нечестность и обман командира посажу на гауптвахту. На размышление даю минуту. Времени достаточно, чтобы проявить мужество и честно признаться.
Рота молчала. В казарме стояла гробовая тишина. Сержант Байжигитов словно чувствовал на себе взгляд товарищей. Но страх перед ротным пригвоздил к месту. Прошла минута. Соколов повернулся к Филоненко.
— Что скажешь?
Тот молчал. Соколов повернулся к строю.
— Я чувствую, что с вами бесполезно говорить о честности. На подлость и пакость отдельные из вас мастера. Все, мое терпение кончилось. Я не военный дознаватель, чтобы выпытывать у вас, кто ударил. Меня в военном училище этому искусству не учили. Не сомневаюсь, что многие из вас знают, кто его ударил, и молчат. Своим поведением вы меня как командира поставили в дурацкое положение. Если это так, то внимательно слушайте, что я вам сейчас скажу: начиная с этой минуты, если кто допустит пьянку или издевательства над своими товарищами, или иное грубое нарушение воинской дисциплины, телеграммой вызываю его мать. Кто-то из вас, наверное, спросит, мол, а при чем мать? Отвечаю: я хочу посмотреть в глаза этой женщине и спросить у нее. каким же молоком кормила она своего сына, что вырастила такого урода. Я не хочу, чтобы из-за этого подонка вновь наши мамы приезжали за цинковыми гробами тех сыновей, которые честно и добросовестно выполняют свой воинский долг. Я это говорю не ради красивых слов. Вчера в Павлодарском полку молодой солдат в упор расстрелял своего сослуживца, который издевался над ним. Все видели, что старослужащие издеваются над молодыми солдатами, но они так же были слепы, как и вы. Ответьте мне, кто от этого выиграл? Молчите? Да потому, что вам нечего сказать, вы вдобавок еще и трусливы… Подхожу к каждому из вас и каждый за себя мне должен ответить, согласен ли с моим условием. Ответ по уставу: «так точно» или «никак нет»!
Он направился на правый фланг и, подходя к сержанту Кильтау, спросил:
— Согласен?
— Так точно!
Соколов обошел весь строй. Ответ был один: «Так точно!» Алексей повернулся к дежурному по роте.
— Раз все меня поняли правильно, отбой!
Тот громко крикнул:
— Ро-та-а, отбой!
Солдаты, на ходу снимая ремни и расстегивая гимнастерки, кинулись к своим койкам. Меньше чем через минуту они уже лежали на койках. В казарме стало тихо. Соколов еще долго стоял посреди казармы. На душе было тоскливо. Он так и не сумел добиться честного признания. Ему было обидно. Не жалея себя, он делал для солдат все, а они в ответ — такую неблагодарность…
Под утро Настя услышала шаги на веранде. Открыв дверь, она посмотрела в усталые глаза мужа.
— Почему так поздно? Опять ЧП?
— Работы много, вот и пришлось задержаться.
Поспав с часик, Алексей тихо поднялся, чтобы не разбудить жену, оделся и пошел в роту.
Зима, набирая силу, входила в свои права. Уже несколько дней подряд шел сильный снегопад. Настя с тревогой смотрела на сугробы. Все чаще и чаще стала беспокоиться за дорогу в город. Роды приближались. По ее подсчетам, оставалось две, максимум три недели. Как-то вечером Алексей высказал свое опасение, что начнутся роды, а дорога будет занесена снегом, и посоветовал поехать в роддом сейчас и там дождаться родов. Настя возразила ему:
— До родов еще далеко. Меня в роддом не возьмут.
— Я завтра поеду к заведующей и объясню ситуацию. Думаю, она поймет нас.
— Сейчас не хочу. Давай с недельку подождем, а там видно будет.
На следующий день Алексей домой пришел рано. Обняв жену, он возбужденно произнес:
— Еду в Кустанай за машиной. Мне командование полка выделило новый «уазик».
Глядя на мужа, Настя невольно улыбнулась.
— Ты когда едешь?
— Сегодня.
— А когда вернешься?
— Завтра или послезавтра.
— Алеша, пожалуйста, не задерживайся. Мне без тебя тяжело.
— А ты в эти дни поживи у Лукьяновых.
— Нет, я буду дома.
Утром, проснувшись, Настя прислушалась. За окном свирепо дул ветер. Ощущение было такое, что вот-вот сорвется крыша. В комнате было холодно. «Надо растопить печку», — подумала она и хотела встать, но теплая постель не хотела от себя отпускать. Натянув на голову одеяло, решила немного полежать. Полежав с полчаса, с трудом поднялась. Растопив печку, взяла ведро, пошла по воду. Дорога была скользкая. Ветер, колючий и злой, буквально сбивал с ног. Несколько раз, сбитая порывом ветра, она чудом удержалась на ногах. Прикрыв рукавицами лицо, с трудом добралась до колодца. Прицепив ведро к колодезному журавлю, поддерживая руками цепь, опустила ведро в колодец. Ведро, разматывая цепь, с грохотом полетело вниз. Нагибаясь над колодцем, она стала подергивать цепью, чтобы зачерпнуть воды. Набрав воды, стала крутить ручку барабана. Не успела поставить ведро на край колодца, как от порывистого ветра оно полетело обратно в колодец. Она вновь стала крутить барабан. Возвращаясь назад, споткнулась, и ведро полетело в снег, а сама чудом избежала падения на живот. Лежа на снегу, она со страхом прислушалась. Не причинила ли ребенку травму? Но боли не было. Она поднялась, взяла ведро и вновь пошла к колодцу. Ночью, лежа в постели, она с тревогой думала о муже. «Как он в такую пургу доедет?»
