Она пошла к Евридике, принесла ей мертвого ребенка. Евридика в отчаянии: погибла радость, погибла надежда дома! Но отчаяние сменяется гневом. Одно утешение в горе — месть его виновнице. Уж в нем она себе не откажет; и душе мальчика будет легче, если его обидчица тоже пострадает. Ипсипила будет казнена; ее робкие просьбы отвергнуты; она будет казнена немедленно. О Ясон, о «Арго»! Вот исход всему!
Ипсипилу ведут на казнь; сама Евридика желает быть ее свидетельницей. Но вот к ней подходит аргосский гость, Амфиарай; он ей приносит постановление Семи. Не Ипсипила виновница смерти ребенка: боги хотели послать грозное знамение всему походу. Не будет нам победы, не доведется нам делить добычу города, не придется отпраздновать радостный возврат к своим. Офельт, носитель знамения, уже не Офельт, простой умерший ребенок: он отныне Архемор, «начаток рока», ждущего участников злополучного похода. Его боги удостоили приобщения к лику «героев», чествуемых не семьями, а общинами и народами. В мести утешение? Нет, Евридика: высшее утешение в красоте. Красота немейских игр, учреждаемых сегодня в честь Архемора, учреждаемых на все времена, прославит и твоего сына, и горе твоей утраты.
Евридика горячо пожала руку своего гостя эллинка, она поняла и оценила значение слова: утешение в красоте. Тотчас трубой был дан знак к началу заупокойных игр в честь Архемора; Евридика, заменяя отсутствующего мужа, сидела на помосте, с нею Амфиарай и прочие из числа Семи. Как ни было огорчено ее сердце, все же она чувствовала гордость при мысли, что так и на будущее время витязи со всей Эллады будут собираться сюда ради победного венка, чествуя ее сына, безвременно погибшего Офельта-Архемора, «начатка рока» Семи вождей.
Когда солнце стало клониться к закату, игры были кончены; новый сигнал трубой напомнил зрителям, что начнется раздача венков победителям. И вот выступил вперед глашатай войск; зычным голосом он провозгласил: «Победил в борьбе Евней, сын Ясона, из Мирины лемносской победил в беге Фоант, сын Ясона, из Мирины лемносской! Победил в метании диска…»
Ипсипила не дослушала остального. В глазах у нее помутилось. Ев-ней, Фоант — сыновья Ясона — ее сыновья! Откуда они? Где они? Вот они входят на помост, вот Евридика венчает одного, затем другого зеленым венком… Боги! Да ведь это те юноши, которых она сама ввела сегодня в дом Ликурга! Ее сыновья… подлинно ли сыновья? Или это злая насмешка неумолимых богов? Она стоит, вперяет взор в этих молодых красавцев: радость и сомнение борются в ее душе.
Солнце заходит; зрители разбрелись, кто в стан, кто в посад. Евридика тоже ушла к себе: рабу она простила, но жить с ней не хочет, не может — это так понятно. Амфиарай с обоими юношами подходит к ней: «Евней, Фоант, вот вам вторая, высшая награда: обнимите вашу мать!»
Обнять! О, как охотно… только они ли это? Юноши видят ее сомнение, но только улыбаются ей. «Успокоим тебя, родная!» На плече у обоих золотое пятнышко в виде виноградной лозы, знак Диониса — родоначальника для всего его потомства. Да, теперь сомнения нет. Итак, куда же? Конечно, на родину, в Мирину лемносскую; там женское царство уже прекратилось, опять правит Фоант Первый; он и отправил внуков на поиски своей матери. Испытания кончились; впереди — безоблачное счастье.
Так, несмотря на все, расцвел дом Ясона на далеком Лемносе, — а его тело лежало в неведомой могиле под золотым кумиром Геры среди развалин его чудесного корабля.
36. СЕМЬ ПРОТИВ ФИВ
Спустившись с немейских высот, аргосская рать двинулась дальше через Истм и Мегариду и дошла наконец до Киферона, где начиналась фиванская область. Настроение у всех было подавленное: гибель Архемора не предвещала ничего хорошего. Заметив это, Тидей, душа похода, предложил отправить его послом к Этеоклу. Адраст согласился.
Этеокл сидел в своем царском совете, когда глашатай ввел к нему Тидея. «С чем пришел?» — «С предложением мира. А условие: ты уступаешь власть Полинику и покидаешь Фивы». Этеокл презрительно улыбнулся: «Если ваши Семь так же сильны доблестью, как умом, то нам их бояться нечего». — «Это ты можешь изведать сейчас же, — бойко ответил Тидей. — Самый слабый из Семи — я; кто из вас пожелает вступить в единоборство со мной?» Вызвалось десять фиванских витязей; площадь совета мгновенно была превращена в арену боя. Сражались копьями и мечами; один за другим выступали фиванские витязи против Тидея, один за другим они от него полегли. Узнав об этом, часть молодежи возроптала; нельзя допустить, чтобы он победителем вернулся во вражеский стан! И они устроили ему засаду в ущелье Киферона. Но Тидей и тут не оплошал: засевших он всех перебил, кроме одного, которого он отправил недобрым вестником обратно в Фивы…
С умилением и радостью взирала Паллада с небесных высот на удаль и силу калидонского героя. «Так продолжай, — подумала она, — и награда не заставит себя ждать».
Рассказ Тидея о своем приключении поднял упавший дух аргосцев; они бодро спустились с Киферона и обложили Фивы. Один только Амфиарай не разделял всеобщей радости. «Против брата прав, против родины не прав, — продолжал он твердить, — а неправде боги победы не пошлют». В Фивах царило уныние: если один Тидей таков, то каковы же они все? Более всех был озабочен Креонт. Было у него два сына; старший, Гемон, был женихом Этеокловой сестры Антигоны; младший, Менекей, был еще отроком. Его он послал за старым Тиресием, доживавшим тогда уже последние дни своей чрезмерно долгой жизни. Тиресий пришел, ведомый за руку своим мальчиком. «Что ты нам скажешь?» — спросил его Креонт. «А где, — переспросил Тиресий, — тот, что ходил за мной, отрок Менекей?»
— Он здесь, с нами.
— Пусть удалится.
— Мой сын, — гордо ответил Креонт, — фиванец и спарт, дело его родины также и его дело.
— Как знаешь. Итак, слушай! Дела наши у богов были хороши, а теперь стали хуже. Паллада уже не за нас, она там, где доблесть, а доблесть там, где Тидей. Одно средство есть, средство верное; его я пришел тебе поведать. Против аргосского орла надо двинуть фиванского змея — того страшного змея, которого убил Кадм. Его дух все еще враждебен нам; надо его умилостивить его же кровью, кровью его потомка, спарта, но не женатого и не помолвленного, а отрока. Ты меня понял?
Креонт побледнел.
— Понял, — прошептал он.
— Тогда я свой пророческий долг исполнил. Мальчик, веди меня домой!
Когда он ушел, Креонт бросился обнимать Менекея. «Беги, мой сын, беги немедленно, пока можно. Твоя жизнь в опасности, как только фиванцы узнают об этом ужасном вещании…»
— Конечно, отец мой, бегу. Куда прикажешь? В Орхомен? В Дельфы? В Додону?
— В Орхомен, в Дельфы, в Додону, везде у меня есть кунаки, везде тебя примут как своего. Сейчас принесу тебе таблички к ним.
Менекей с нежностью посмотрел ему вслед. «Твой сын — фиванец и спарт, дело его родины также и его дело. Против твоей воли, бедный отец, он тебе докажет, что ты был прав».
Там, где Амфионова стена пересекает Дирцею, у старинной пещеры Змея было отгорожено место, покрывавшее его могилу. Туда, по стене, направился Менекей с мечом в руке. Сверкнул меч — и струя крови окрасила бурый камень ограды. Никто не был свидетелем этой одинокой жертвы; лишь страж, обходя стену, набрел на бездыханное тело и принес его отцу.
Аргосцы тем временем охватили кольцом весь семивратный город; фиванские лазутчики, ловко подслушав их совещание, донесли о нем Этеоклу и всему военному совету.
— Аргосцы, — доложили они, — решили повести приступ сразу против всех семи ворот, распределив их между своими семью вождями. Тидею выпали на долю Кренидские ворота…
— Ставлю против него нашего витязя Меланиппа, — сказал Этеокл.
— Адрасту — Омолойские, Капанею — Старые, Амфиараю — Претидские, Иппомедонту — Онкейские, Парфенопею — Электрины…
Этеокл последовательно называл фиванских витязей, назначенных охранять поименованные ворота.
— …и, наконец, Полинику — Верхние.
— Против него я выступлю сам, — твердо сказал Этеокл.
— Одумайся! — испуганно воскликнул Креонт. — Иль ты забыл старинный оракул Аполлона Лаию, истолкованный Тиресием? Всему его дому суждено погибнуть в крови, и вам — пасть друг от друга в нечестивом взаимоубийстве!
— Я обдумал все и потому иду, — спокойно ответил юный царь, смотря в глаза разгневанному дяде.
— Ослепленный! Безумец! Ты идешь на верную гибель!
— Кто ослеплен и безумен? Мой дед Лаий, мой отец Эдип делали все возможное для того, чтобы уйти от рока; и каждый шаг их к нему приближал. Вы хотите, чтобы я следовал их примеру? Нет, будь что будет: не хочу вилять перед роком… Но враг не ждет; идем каждый к своему посту.
Зазвучала аргосская труба, посылая осажденным угрозу своего резкого медного звона. Защитники высыпали на стену, сверху засыпая градом стрел и камней штурмовавших запертые ворота. Один только Этеокл, видя приближающийся отряд Полиника, велел настежь открыть свои и выступил против него в поле. Полиник, узнав его, невольно отступил.
