Вы! Да-да, вы все, кто сейчас слушает меня, все сколько-то там миллиардов – неандертальцы, а они – кроманьонцы. Они придут вам на смену и безжалостно уничтожат вашу порочную культуру и вашу ущербную мораль!
Мы дружно обернулись в сторону манежа. Оленька и Аня играли деревянной пирамидкой, Аня как раз пробовала одно из ее колец на зуб. Валя, лежа на спине, сосредоточенно шевелил пальчиками на ногах и задумчиво хмурил белесые бровки, а Вера перевернулась на животик и пыталась доползти до брошенной Олей погремушки.
На могильщиков человеческой расы они походили как-то не очень.
Ройзельман, все более увлекаясь, продолжал:
– Полагаю, после этих слов начнется новое избиение младенцев. К счастью, сейчас не первый век нашей эры, да и «иродов» маловато, нынешние правители безвольны и нерешительны – так что детей Программы уцелеет более чем достаточно. И уж точно вы никогда не найдете среди них и не уничтожите моего собственного Иисуса. Того, кто завершит начатое.
Придет время, и семена, брошенные мною, вырастут, и тогда наступит время моего настоящего триумфа. И мне совершенно безразлично, увижу я это или нет. Я горжусь! Я сделал то, что хотел: изменил мир и усовершенствовал Человека. Не из ребра, а из костей конечности я делал новых людей. И не только «ев», но и «адамов». Теперь я Бог.
Зал, кажется, затаил дыхание. Или это казалось нам, затаившим дыхание перед гигантским телеэкраном, с которого – глаза в глаза – глядел на нас безумец:
– Сейчас я уйду, но перед этим не могу удержаться от одной маленькой личной мести. Макс, я знаю, что ты видишь меня. Так вот, Макс. Ты ведь знаешь, как ты появился на свет? Как Анна была безутешна после гибели мужа? Она все бы отдала, чтобы заполучить ребенка от мертвеца. А мне – мне хотелось, чтобы именно она стала первой участницей еще не Программы – эксперимента! В память о тех днях, когда мне казалось, что я люблю ее. И я сказал, что немного генетического материала Эрика сохранилось.
Он сделал паузу. На Макса страшно было смотреть.
– Конечно же, я солгал, – продолжал Ройзельман как ни в чем не бывало. – Но она мне поверила. Кстати, если бы я применил чистый партеногенез, так называемое «девственное размножение», ты был бы девочкой, точным клоном самой Анны. Правда, я не уверен, что в биокопировании есть хоть какой-нибудь смысл, ведь прогресс обеспечивается вариативностью, которую, в свою очередь, гарантирует именно половой процесс размножения – одна особь из двух исходных клеток. Но, разумеется, генетического материала Эрика у меня не было. Поэтому – отчасти из лени, отчасти по другим причинам, о которых я не хочу говорить – я использовал свой собственный генетический материал. Ну и слегка подкорректировал, улучшил, так сказать, и усовершенствовал исходники, именно поэтому ты получился такой… способный. Но это как раз пустяки. Подумай о другом: ты – продукт соединения генов Анны и моих. Перевожу для неучей: я – твой отец.
Рита сжимала руку Макса так, что под ее пальцами его кожа явственно побелела.
А Ройзельман, хотя и не мог видеть произведенного эффекта, очевидно, был абсолютно доволен. Он слегка щурился и презрительно улыбался, высокомерно глядя в камеру.
– Ну вот, мое последнее слово почти завершено. Вердикт присяжных предрешен. Я готов. И не боюсь вашего мелкого и мелочного суда…
Камера переместилась, крупно показывая левую руку Ройзельмана, на которой видна была небольшая, сантиметра четыре, царапина. Или, скорее, разрез – из него крупными каплями сочилась кровь. В правой руке блеснула ампула. Охранники кинулись к решетке, ограждающей скамью подсудимых, но Ройзельман одним быстрым движением бросил ампулу в рот и, видимо, языком переместил ее за щеку. Охранники застыли на месте.
– Не надо меня останавливать, ведь я сделаю за вас вашу работу, – кривовато улыбнулся Ройзельман. Говорил он теперь чуть невнятно, видимо, ампула за щекой немного мешала. – Вы сможете уже сегодня разобрать меня на органы. Но если вы так верите в свою мораль, то исполните последнюю просьбу приговоренного – не надо, чтобы в моем теле копались прозекторы. Впрочем, я не верю в то, что вы выполните мою просьбу. Но вот во что я верю – нет, я это знаю! Я помню, каким было человечество до начала моего эксперимента. Сейчас вам кажется, что все вернулось назад, но это иллюзия. Ясно вам? Иллюзия. Не обманывайте себя. Мир стал другим, и таким, как раньше, ему уже не быть.
Он улыбнулся:
– За ваш успех, дети Ройзельмана! – и сжал зубы.
Так, улыбаясь, он простоял еще две или три секунды. Затем упал грудью на решетку и сполз по ней на пол.
Но на лице его застыла улыбка.
Это было в самом деле жутко. Но – я обвел глазами тех, кто сидел сейчас рядом со мной, – в каждом из взглядов был не только страх. В каждом взгляде светилась решимость. И сила.
Мы победили один раз – когда Корпорация выглядела всемогущей, а мы сами казались маленькими и слабыми. Мы победили тогда – значит, если придется, мы победим снова.
– Вот же подонок! – воскликнула неукротимая Рита. – Теперь на наших детей начнется настоящая охота!
– Не начнется, – поспешил успокоить ее Макс. – Как бы ни был хитер Ройзельман, что бы он там ни сочинял, человечество слишком разумно, чтобы начать истреблять детей только потому, что какой-то маньяк объявил их его могильщиками. Не первый век, в самом-то деле. Двадцать первый. Не думаю, что Ройзельману кто-то поверит, кроме разве что одного-двух таких же психов.
– Тем более, что он ошибается по всем пунктам, – неожиданно сказала Жанна.
В полном изумлении мы все развернулись к ней. Но она, сперва смутившись от общего внимания, быстро взяла себя в руки и продолжила:
– Ошибается. Ну или, чтобы подтвердить свою точку зрения, сознательно передергивает, не могу сказать. Первое. Говоря о прогрессе человечества, довольно глупо приводить в пример кроманьонцев и неандертальцев. Кроманьонцы – вовсе не потомки неандертальцев, это два, хоть и близких, но разных – ну как орангутанги и шимпанзе – биологических вида. Для профессионального биолога ошибка непростительная, поэтому я и думаю, что он передергивает, подтасовывая факты в угоду каким-то своим подростковым комплексам. Кроманьонцы вытеснили менее совершенных неандертальцев – и это было межвидовое, а не внутривидовое соперничество. Далее, говоря о путях выживания вида, он делает вторую ошибку. Или, может быть, подтасовку. Неправда, что в природе сильнейшие пожирают слабейших, и это всеобщий закон. Отнюдь не всеобщий. Гуманизм – не прерогатива лишь человека. Даже копытные, уж на что, мягко говоря, не интеллектуалы, защищают своих самок и детенышей. Дельфины же любого своего раненого или больного собрата выталкивают на поверхность, чтоб не утонул. И чем разумнее вид, тем он гуманнее. Что же касается человека, то в отношении людей Ройзельман совершает третью, самую, кажется, глобальную из всех ошибку, ставя знак равенства между физической слабостью и неполноценностью вообще. Очень глупо их приравнивать, ведь сила человека – в разуме. Точнее, во всей совокупности психических процессов, ибо разум, не сплавленный с эмоциями – куда более страшная разновидность инвалидности, нежели инвалидность физическая. Сила человека – в разуме, чувствах, духе – в его душе. Именно поэтому для Homo sapiens как биологического вида пресловутая человечность – основа стратегии выживания, а не какой-то там тормоз. Если бы человечество не было гуманным, не заботилось о тех, кого Ройзельман называет слабейшими (то есть о тех, кто без внешней заботы вряд ли выжил бы), где бы оно было, человечество? Сколько оно потеряло бы? Один из величайших политиков прошлого века был прикован к инвалидному креслу[26]. Один из величайших ученых уже нашего века – практически полный паралитик[27]. Один из величайших проповедников нашего же века, благодаря которому обрели счастье миллионы и миллионы, – безногий и безрукий инвалид[28]. И, наконец, четвертая ошибка Ройзельмана – превознесение индивидуализма. Человек – животное общественное. Он настолько же продукт генетики, насколько и воспитания, то есть взаимодействия с обществом. И с тем обществом, которое его окружает сегодня, и с тем, которое было когда-то (хотя бы потому что читает написанные до него книги), и с тем, которое еще будет. Вне социальных связей человек – никто, маугли, хуже того самого неандертальца. Ройзельман, конечно, великий технолог. – Жанна погладила собственную ногу. Собственную! При выборе между самыми-самыми киберпротезами и так называемыми (с легкой руки СМИ) «пробирочными» ногами, она без малейших колебаний выбрала живые, пусть и искусственно выращенные (как раз по 3D-технологии Ройзельмана) ноги. – Но он, как бы это поточнее сказать… не гений. Не Дарвин и не Эйнштейн.
