был во дворе, разговаривал со своим итальянцем, Марчелло. Взглянул на нее, и Мария поразилась тому, как раньше не понимала выражения его глаз? Он за нее беспокоился, чувствовал себя виноватым, сердился на себя за это, надеялся, что она успокоилась, и им не придется возвращаться к их нелепому разговору. Воистину – некоторые вещи должны оставаться невысказанными! Но так лучше. Так – лучше. В это Мария верила твердо. Подошла, поздоровалась с Марчелло, и перехватила его взгляд. И этот – восхищается ею, но беспрекословно верен Гарету и не посмеет даже взглянуть на нее более пристально или значительно. Какая пелена была прежде на ее глазах, что она не понимала этого?! Что с нею произошло в эту Великую Ночь, что так раскрыло ей глаза и наделило такой проницательностью?.. А заодно – смутило ее дух и лишило непосредственной радости бытия. Никогда уже ей не быть такой счастливой и безмятежной, как в предыдущие дни.
– Тополек… – Качнулся к ней Гарет.
– Спасибо. – Сказала Мария, улыбнувшись ему. – Спасибо за это имя и за то, что не держите на меня зла.
– За что? – Он пожал плечами. – Ты права: нам с самого начала надо было спросить тебя, а не относиться к тебе, словно к дитю неразумному, которое ничего не понимает и само ничего решить не в силах. Тебе спасибо – за науку.
– Как к ребенку! – Вырвалось у Марии, улыбка расцвела на ее лице, от облегчения даже слезы выступили на глаза. – Боже… какая я дурочка! – Она шлепнула себя по лбу раскрытой ладонью. – Вы знали, что я дурочка-дурочка?! – И, не объясняя своих странных слов и поведения, бросилась к дому. Гарет и Марчелло переглянулись.
– Воля ваша, патрон, – заметил Марчелло, – а когда прекрасная женщина ведет себя, словно немного не в себе, это так привлекательно… А вот если так ведет себя дурнушка или старуха, это поистине жалкое и раздражающее зрелище!
– Да… одной ты скажешь: «Не поскользнись, киска, здесь склизко», а другой: «Куда прешь, гангрена, здесь грязь по колено!». – Поддакнул Матиас, как обычно, гревший уши подле. – Ну, так у нас в Далвегане говорят. Наша бабка моей младшей сестренке говорила: «Пока киска, успевай, пользуйся мужским вниманием и помощью, как станешь гангреной, и простой вежливости не дождешься».
– Еще раз увижу, что вы на нее пялитесь, – сказал Гарет, – или услышу, как ее обсуждаете, особенно в таком тоне – убью обоих. – И пошел к дому вслед за Марией, а его друг и оруженосец переглянулись, и скорчили одинаковые мины, означающие: «Ну, патрон и влип!».
Гэбриэл, в отличие от брата, Великую Ночь провел так, как и положено было провести такую ночь, и утром чувствовал себя слегка хмельным, но при том счастливым, здоровым, благосклонным ко всему живому и неживому, и страшно голодным. Завтракал он у себя, заявив Кевину:
– Я есть хочу… нет: я ЖРАТЬ хочу! И буду обжираться у себя. Армигер мой еще не появился?
– В замке его еще нет, милорд.
– В Эльфийском квартале гуляет! – Хмыкнул Гэбриэл. – Надеюсь, эльфийки его там утомят… на какое-то время.
– Это было бы неплохо, милорд. – Заметил Кевин. – Люди в замке и в городе уже на грани.
– Что так? – Гэбриэл, умывшийся, переодевшийся в свежую сорочку, уселся за стол, который Инга и Ким уже уставили закусками. Гэбриэл давно уж узнал, что еда на его столе предназначена отнюдь не ему одному, что недоеденное пойдет оруженосцам, пажам и далее, по убывающей, и больше не старался съесть все до крошки, чтобы не обидеть подающего. И обилие закусок на столе для завтрака его уже не смущало. Даже то, что половину из того, что перед ним поставили, он не любил, и служанки прекрасно это знали. Пусть лопают. В отсутствие брата девочки приуныли, уже не пытаясь привлечь своими прелестями твердолобого графа Валенского. Пусть хоть покушают всласть! Гэбриэл был благосклонен сегодня, как сытый лев. Кевин, заметив это, постарался как-то помягче донести до него претензии к его оруженосцу.
– Мужское население города и окрестностей в ярости, милорд. Ваш армигер что-то такое делает с девицами и молодками, что они, как говорят, всякие стыд и совесть потеряли.
– Сплетни. – Хмыкнул Гэбриэл, уминая великолепный салат из маринованной моркови, огурца, малосольной семги и слегка обжаренного лука, приправленный яблочным уксусом, сладкой горчицей, кунжутом и оливковым маслом.
– По большей части да, милорд. Все это сильно преувеличено. И сам сквайр Иво ничего для этого не делает, он такой, как есть, и проблема в этом.
– И что мне его: кастрировать?
– Некоторые именно этого и требуют. – Усмехнулся Кевин.
– Ага. Щаз-з-з! – Засмеялся Гэбриэл. – Обожаю семгу! И эта-вот штука, – он неопределенно потыкал ложкой в салат, возможно, имея в виду заправку, – тоже ничего такая, смачная.
– Я передам повару вашу похвалу. – Склонил голову Кевин. – Мастер Ракуш придумал этот салат вчера.
– А что касается моего сквайра, – Гэбриэл отодвинул почти пустое блюдо, – так что мне с ним делать? Только убить, но на это я, конечно, не пойду. Проблема в том, что он хорош, зараза, и чертовски хорош! Вот бабье к нему и липнет. Это какой-то идиот конченый придумал, что женщине красота в мужчине не важна. Бабы вообще на все красивенькое и гладенькое падки, что на бирюльки всякие, что на шмотки, что на мужиков.
– Это чистая правда, милорд! – Вздохнул Кевин, не особенно видный из себя.
– Пусть терпят и получше свое бабье воспитывают. А ежели кто попытается его тронуть или там, как-то ему навредить, найду заразу и убью. – Безмятежно поведал Гэбриэл, пальцами ловя в глубокой тарелке симпатичный крепенький соленый груздь. Соленые с чесночком грибы тоже были приправлены оливковым маслом, и изящно извлекать их из тарелки умели, пожалуй, только его высочество, Алиса да Альберт Ван Хармен. Гэбриэл, конечно, уже более-менее пообтесался и не свинячил за столом так, как прежде, но все равно, до ловкости и опрятности брата и отца ему было далеко. Потому на такие блюда он решался только у себя, где его видели лишь служанки, Кевин да, в крайнем случае, брат и Иво.
На это Кевин не нашелся, что сказать. В то, что Гэбриэл Хлоринг убьет, коли пригрозил, свято верила теперь вся Пойма. Тандем «добрый и злой брат» заработал в считанные дни. Гарет постепенно перенимал репутацию своего отца, как правитель справедливый, добрый, веселый и склонный к милосердию, но при нем всегда находился его брат-близнец, суровый, неотесанный, не стесняющийся грубого словца и всегда готовый применить силу. Так что с него и взять: бандит же! Зато отважный и лихой, убийца вампирши
