— А теперь проводите меня к моему мужу. Видите, он там, откуда вы меня похитили, — потребовала она, когда смолкла музыка.
Князь Радзивилл, видимо, тоже следил за танцующей парой, поскольку не преминул сказать, обращаясь к Чернышеву:
— Оказывается, вы лучший танцор на придворных петербургских балах, как мне только что передали. И в том я имел возможность убедиться сам. Благодарю вас за то, что не дали моей жене скучать без меня. Впрочем, надеюсь, вы и сами получили немалое удовольствие?
— Безусловно, князь, — ответил Чернышев. — И этим я обязан вашей очаровательной супруге.
— Будете в Варшаве, непременно посетите наши балы. Теофила так их обожает! Вы же, уверен, и там получите кучу одобрений наших весьма экзальтированных дам.
Слова были любезны, но каждое из них напоминало розу с острыми шипами, только сверху прикрытыми бумагой. Ревность или неприязнь к русскому, к тому же еще и флигель-адъютанту царя, к которому явно у представителя одной из самых знатных польских фамилий не было оснований для пылкой любви? А может, то и другое вместе?
Вероятно, неловкость почувствовала и Теофила, поскольку поспешила сказать, что ее муж и она будут рады всегда принять у себя нового русского знакомого.
— Благодарю вас, — приложил руку к груди Чернышев. — Полагаю, что с удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением. И, наверное, в ближайшее время. Дело в том, что я состою не только при российском, но как бы в первую очередь здесь, в Париже, при французском императоре и полагаю, что вскоре Наполеон пошлет меня с важным поручением к своему брату императору Александру. Дорога же в Россию, как вам известно, лежит через Варшаву.
Расчет был верен. Одного упоминания своих отношений с Наполеоном оказалось достаточно, чтобы князь на глазах изменился.
— И вас близко знает его величество, император Франции? — с нескрываемой не просто заинтересованностью, но, как показалось Чернышеву, с определенной долей зависти, а отсюда — и уважением, осведомился Радзивилл.
— Всю австрийскую кампанию я провел возле него. Даже мои апартаменты находились рядом с императорскими — так распорядился он сам, чтобы мы могли непринужденно, в любое время сходиться, — пряча улыбку, произнес Чернышев.
Голубые глаза Теофилы с восторгом переходили от Чернышева к мужу и опять к Чернышеву.
— Доминик, — наконец, не удержалась она, — мы ведь рассчитывали пробыть в Париже еще не менее недели, прежде чем отправиться в Варшаву. Разве ты об этом забыл?
— Ах да, дорогая, — всплеснул князь руками, отчего и на лице появилась приветливость и учтивость. — Мы будем рады видеть вас здесь у себя, — и он назвал отель, в котором они остановились.
Чернышев уже отошел от Радзивиллов, когда услышал за спиной знакомые голоса и оглянулся. По залу сквозь расступающуюся перед ними толпу шли Неаполитанская королева и княгиня Боргезе.
Какая из двух сестер Наполеона была наиболее прелестна — вот о чем, вероятно, думали многие, глядя на двух волшебных фей, которые, казалось, не шли, а парили в воздушном пространстве.
Взгляд Чернышева не мог оторваться от старшей по возрасту — Полины Боргезе, на которой была розовая бальная роба, отделанная крупными цветами из красного плюша. Каролина Мюрат, младшая сестра, была в белом, с длинным шлейфом платье, украшенном бесчисленным множеством драгоценностей. Что же касается их лиц — тонких, точеных, с чуть смугловатой кожей южанок, то они очень походили друг на друга, различаясь, может быть, лишь выражением. У княгини лицо выражало меланхоличность, скорее даже некоторую капризность, у королевы — решительность и волю, отличавшие ее сильный и властный характер.
— Граф, вы ли? — произнесла княгиня Боргезе, поравнявшись с Чернышевым. — Весь зал следил за вами и вашей дамой. Кто она? Я, представьте, хотела бы знать, на кого вы меня, несносный, променяли. Вы ведь дали мне слово бывать у меня, не так ли, Каролина?
— Я свидетельница тому, граф, и вам не удастся избежать наказания, — поддержала сестру Неаполитанская королева. Причем в ее устах реплика прозвучала властно, как если бы королева произносила свой вердикт по сугубо важному государственному делу.
— Ваше королевское величество, — в том, же тоне подхватил ее слова Чернышев. — как только я вошел в этот зал, все мысли мои тут же обратились к ее высочеству. Однако как мог я быть столь назойливым, чтобы пренебречь всеми правилами если и не этикета, то хотя бы правилами приличия?
— Милый мой лжец, не надо оправдываться, — поднесла княгиня раздушенную руку к лицу Чернышева, делая вид, что хотела бы закрыть ему рот. — Знаем, какой вы скромница. Проводите нас с королевой к нашим экипажам.
— Вы покидаете бал? — растерянно обратился Чернышев сразу к двум сестрам. — Простите, но император и императрица и все остальные явно почувствуют невосполнимую потерю, если вас не окажется в зале. По крайней мере для меня вечер окажется безвозвратно потерянным.
Сестры переглянулись и, на мгновение забыв о своих высочайших титулах, невольно прыснули, как какие-нибудь простые марсельские девчонки.
— Право, граф, я подчас теряюсь и не могу определить, в каких случаях вы бываете серьезным, в каких просто шутите, — не пряча улыбки, произнесла королева. — Однако такой легкий характер, как у вас, мне нравится. Ты, сестра, не разделяешь моих симпатий?
— Я воспринимаю только те комплименты графа, которые адресованы лишь мне и которые выражают одно только восхищение мною, — с подчеркнутым лукавством отозвалась княгиня. — Ну что ж, граф, прощайтесь с королевой и скажите ее величеству что-нибудь из своих прелестных комплиментов. Королева нынче отправляется в Неаполь.
Лицо Чернышева на сей раз выразило неподдельное разочарование и даже растерянность.
— Так, значит, не только собравшиеся у Шварценберга, но и весь Париж погружается в траур? — Чернышев вновь произнес одну из тех своих фраз, в которых звучала и шутка, и в то же время присутствовало истинное чувство.
— Меня ждет Иоахим. — сказала королева. — В Париже я вроде бы и дома, но все же у нас собственное королевство. А оно требует присутствия не одного короля, но и королевы.
Фраза выдала в ней, этой красивой и достойной гордиться собою женщине, августейшую особу с железной рукой и не менее железным сердцем.
«Что-то произошло, — мелькнуло в голове Чернышева, — если даже в милом шутливом разговоре она не может скрыть тревоги. Ба! Да с такой же поспешностью некоторое время назад покинул Париж, направляясь к подножию Везувия, сам Неаполитанский король!»
