26 Юзовский Ю. (наст. имя Бурштейн Иосиф Ильич; 1902 — 1964) — театральный критик, переводчик. 11 ноября 1932 года, по приглашению случайно встреченного на улице Юзовского, Гладков присутствовал на чтении О. Мандельштама в редакции «Литературной газеты»; чтение произвело на него большое впечатление. «Мандельштам одновременно величественен и забавен, горделив и уязвим, невозмутим и нервен, спокоен и беззащитен — настоящий поэт», — вспоминал Гладков.
27 По свидетельству Н. Вержбицкого, роман о Булгарине писал в 40-е годы Евг. Венский (см.: «Москва военная. Мемуары и архивные документы». М., 1995, стр. 502 — 503). Венский (Фролов) Евгений (Пяткин Евгений Осипович; 1884 — 1943) — поэт-сатирик, пародист, фельетонист, сотрудник «Сатирикона» и «Нового сатирикона». Первый псевдоним — по названию петербургского ресторана «Вена», излюбленного места предреволюционной литературной богемы. 17 октября 1942 года был арестован в Москве и осужден на 5 лет лагерей; год спустя, 4 ноября 1943 года, умер от дистрофии в Красноярской краевой больнице. Судьба романа о Булгарине неизвестна.
28 Речь идет о стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны…», где акцентируется (причем неверно) национальность Сталина: «Что ни казнь у него, то малина / И широкая грудь осетина».
29 Бурский (наст. фамилия Бурштейн) Мечислав Ильич — ученый-агробиолог, доктор сельскохозяйственных наук. Окончил Сорбонну, владел многими языками, иногда писал по вопросам театра. Знакомый С. Эйзенштейна (упоминается в его дневнике). Из письма Е. Л. Шварца Л. А. Малютину от 6 марта 1943 года явствует, что в это время Бурский находился в эвакуации в Киеве («Вчера приехал Бурский. Смотрел „Нашествие”» — «Вопросы литературы», 1977, № 6, стр. 222).
Александров Георгий Федорович (1908 — 1961) — философ и социолог, академик (1946), дважды лауреат Сталинской премии (1943, 1946).
30 Чекрыгин Василий Николаевич (1897 — 1922) — художник-экспрессионист, создатель циклов мистических рисунков «Воскрешение мертвых» (под влиянием учения Н. Ф. Федорова о «Философии общего дела») и «Восстание». Н. Я. Мандельштам в своих письмах к Гладкову находила духовное сходство у Мандельштама и Чекрыгина.
31 Халатов Артемий (Арташес) Багратович (1894 — 1938) — член ВЦИК и ЦИК, член коллегии Наркомпроса и председатель правления Госиздата (1927 — 1932), председатель КУБУ (Комиссии по улучшению быта ученых при СНК СССР). Занимал также ряд других ответственных постов. Репрессирован, расстрелян.
32 Этот анекдот использовал также С. Довлатов в одном из своих рассказов.
33 Мейлах Борис Соломонович (1909 — 1987) — литературовед.
34 Молдавский Дмитрий Миронович (1921 — 1987) — критик, литературовед.
35 Смирнов Николай Павлович (1898 — 1978) — писатель, критик (входил в группу «Перевал»). В 1934 году был репрессирован, позднее реабилитирован. Автор монографии «Михаил Пришвин» (1952).
36 Память несколько изменила Гладкову: в дневнике под 18 февраля 1936 года читаем: «…с Алешей <Арбузовым> на премьере „Дальней дороги”, потом с ним и Валей Плучеком в „Национале”. Встретили там Зою С. и пошли вчетвером в кавказский ресторанчик „Тбилиси” (против телеграфа). Там к нашей компании присоединились Миша Светлов и А. Дикий, и сидели до пяти утра. С Диким я познакомился впервые: он, конечно, очень талантлив, но как-то ограничен. Например, бранил Маяковского, говоря, что он „в поэзии математик” (?!). Сказал хорошую остроту: „Верблюд — это сумбур вместо лошади”...» ( РГАЛИ, ф. 2590, оп. 1, д. 77).
Статья «Сумбур вместо музыки», резко критиковавшая творчество Д. Д. Шостаковича, появилась в «Правде» 28 января 1936 года. Статья не была подписана, что означало выражение официального взгляда центрального органа ЦК ВКП(б). Скорее всего, автором ее был публицист Д. И. Заславский.
37 Альвэк Иосиф Соломонович — поэт, автор брошюры «Нахлебники Хлебникова». Обвинял Маяковского, Н. Харджиева и других в узурпации литературного наследия и архива Велимира Хлебникова, «прославился» неоднократными публичными скандалами во время выступлений Маяковского.
38 Верейская Е. Н. — жена художника-графика Георгия Семеновича Верейского (1886 — 1962).
Три века русской поэзии
Сурат Ирина Захаровна — исследователь русской поэзии; автор нескольких книг о Пушкине, книги «Опыты о Мандельштаме» (2005). Доктор филологических наук, постоянный автор «Нового мира».
Когда вся страна занята национальными проектами — что делать маргиналу-филологу? Ничего более национального, чем русская поэзия, у меня нет. «Три века русской поэзии» — мой личный национальный проект, моя попытка приблизить поэзию к удаляющемуся от нее современному читателю, дать ему новый шанс прочесть давно известное стихотворение как что-то лично ему интересное, близкое, нужное. Три века русской поэзии — это XIX век, короткий серебряный и наш современный плодоносный поэтический век, от позднего Мандельштама до Бориса Рыжего и многих ныне живущих замечательных авторов.
Поэзия — единый космос, границы времени и пространства для нее несущественны. Существенны и часто непреодолимы лишь границы языка, но уж внутри одного языка национальная поэзия образует единый текст. Русскую поэзию можно читать как такой текст — цельный, но не сплошной, потому что каждый поэтический голос уникален и каждое отдельное стихотворение, если оно подлинное, тоже образует свой внутренний космос.
Бессонница
«Текст бессонницы» в русской поэзии необозрим. Это одна из традиционных поэтических тем, и мало кто из поэтов ее не коснулся1. Стихи о бессоннице есть у Пушкина и Баратынского, Тютчева и Бенедиктова, Вяземского, Апухтина, Анненского, Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Андрея Белого, Георгия Иванова, Набокова, Багрицкого, Тарковского — вплоть до блистательно-эпатажного Александра Еременко («Бессонница. Гомер ушел на задний план. / Я Станцами Дзиан набит до середины»). Из множества русских стихотворений о бессоннице мы выбрали пять, между которыми усматривается та или иная связь, их авторы — зрелый Пушкин, молодой Тютчев, поздний Вяземский и ранний Мандельштам.
1
Александр Пушкин. «Воспоминание»
Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
1828
Стихотворение написано в мае кризисного 1828 года, впервые опубликовано в «Северных цветах» на 1829 год, в рукописях фигурирует под названиями «Бессонница» и «Бдение», но в печати Пушкин закрепил привычное нам название — «Воспоминание». Это «воспоминание» дает возможность сразу увидеть то зерно темы, которое и порождает все множество и многообразие стихов о бессоннице. Бессонница — серьезный момент в жизни человека, серьезное его состояние; бессонница — это проживание тем или иным образом некой почти всегда экзистенциальной ситуации, когда человек невольно оказывается и вынужден осознавать себя перед лицом вечности. Если сон мы воспринимаем не только как «отраду», но и как ежедневную маленькую репетицию смерти, то бессонница становится более или менее серьезной репетицией предсмертного суда. Пушкин сразу включает нас в это экзистенциальное переживание ключевым словом «смертный» — «Когда для смертного умолкнет шумный день...». Именно мысль о смертности человека, обостренная надвигающейся ночью, ставит перед поэтом «последние вопросы», столь характерные для разных стихов о бессоннице. И христианская практика ежевечернего исповедания грехов, отразившаяся в пушкинском «Воспоминании», также основывается на этом глубинном представлении о сне как репетиции смерти.
«Воспоминание» — стихотворение самого интимного содержания, но звучит оно с истинно библейскою силой. В. В. Розанов сравнивал его с 50-м псалмом: «Так же велико, оглушительно и религиозно. Такая же правда»2. Эта сила и правда состоит в суде поэта над самим собой, в беспощадном суде его личной совести, его памяти. Совесть и память даны в библейских образах, примененных как метафоры к внутренней жизни: «змеи сердечной угрызенья» и «свиток» воспоминаний. Книга собственной жизни читается самим человеком как «длинный свиток» грехов — здесь мы видим ход, обратный тому, о каком говорится в библейской Книге Иова, актуальной в это время для Пушкина. Иов хочет, чтобы Бог запечатал в свитке его беззаконие и закрыл его вину (Иов, 14: 17) — в «Воспоминании» поэт отчитывается только перед самим собой, свиток грехов не запечатывается, а, напротив, разворачивается, развивается, вина не закрывается и не стирается из памяти. Розанов точно указал на ближайшую библейскую параллель к пушкинскому стихотворению — в «покаянном» 50-м псалме есть именно эта тема несмываемости и незабываемости собственного греха для самого человека: «Беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну». «Грех мой предо мною всегда» — в этом смысл и сила последнего стиха «Воспоминания»: «Но строк печальных не смываю». В рукописи (имеющей продолжение, отброшенное при публикации) Пушкин поставил после этих слов три восклицательных знака, которые много нам говорят на фоне темы тишины и безмолвия, проходящей через все стихотворение («умолкнет шумный день», «влачатся в тишине», «воспоминание безмолвно предо мной»). Последний стих дал повод не только для большой полемики, но и для суда над поэтом3. Этот сторонний суд, однако, не строже, чем суд собственной совести. Тут справедливо вспоминают, и мы вспомним сказанное Пушкиным чуть позже и по другому поводу: «Ты сам свой высший суд».
