Удушающее пахло жасминовыми благовониями.
Скорее, скорее.
У дверцы раздались шаги – знакомые, будто слегка неуверенные, так ходят люди с очень длинными и худыми ногами. Я нежно покашляла.
Тамби втиснулся внутрь, с равным омерзением посмотрел на дырку в полу и на меня.
– Все знаю, все понимаю, но надо срочно, сегодня – и ты об этом не пожалеешь, – выпалила я. – Полицейский протокол недельной давности. Число… – тут я назвала день. – Этот протокол упомянут в деле Элистера. Но сам по себе может быть и где-то еще, среди мелких происшествий. В книге ежедневных записей, скажем, или что у вас там есть. Он разбил рикшу о колонну дома на Кэмпбелл-стрит. Пуллеры не владеют своими повозками, они их арендуют у кого-то. Есть хозяева пяти рикш, есть – целой сотни. У каждой рикши свой номер, и есть «джинрикша-офис», на Пенанг-роуд, кажется. Им там положено регистрироваться, да?
– Трижды в год, – выговорил шепотом Тамби, нервно посматривая на дверь. – Скорее, Амалия.
– Имя, мне нужно имя владельца рикши, имя пуллера не так важно. Хотя и оно тоже, наверное, нужно. И сколько у владельца повозок. Если можно – сегодня.
– Хорошо, – прошептал он. – Не звони мне, я сделаю все сам.
Раздались шаги, стук соседней двери, кряхтение и прочие надлежащие звуки. Мы с Там-би во время всей этой процедуры стояли, как часовые, чуть не касаясь друг друга грудью, я видела красные прожилки его глаз и вытянутый вперед узкий подбородок. Он трясся от нетерпения. Личность в соседней кабинке не спешила никуда.
Мне вдруг пришло в голову, что это очень удобно – зажать мне рот рукой, воткнуть в меня нож и оставить здесь, с такой подходящей дыркой для стока жидкостей. А, нет, тогда убийцу могут опознать официанты…
Но в соседней кабинке как раз все стихло, и Тамби рванулся вон.
– Еще только один вопрос, Тамби – ты говорил мне, что занят чем-то, связанным с портом, лодками и кораблями, – шептала я, пока он протискивался мимо меня к дверце. – Что у тебя за работа в полиции, Тамби, за что ты отвечаешь?
Он яростно потряс головой и исчез.
Так же через задний ход, через кухню, я пробралась на улицу, к собственному изумлению обнаружила, что велосипед у меня опять никто не украл (я забыла пристегнуть его замочком к фонарному столбу), и счастливая тронулась в путь.
Тамби я знаю давно. Это странная личность, как будто парящая головой в облаках. Но если он дает слово, то это серьезно.
И уже через два часа в моем офисе на столе появился привезенный курьером тонкий конверт, внутри которого лежала бумажка, для постороннего и даже для причастного к делу человека наверняка как бы ничего не значащая и вполне бессмысленная.
Первое, что я ощутила – радость. Записка есть. Тамби исполнил обещание. А это само по себе означало многое, очень многое.
Я развернула бумажку и пару минут смотрела на нее, ничего не понимая. Там было имя – и совсем не то, что я ожидала. Не какой-нибудь там Фок, Куок или Леонг.
А некто по имени Энтони Дж. Херберт-младший. И дальше цифра – 20 рикш.
Честное слово, прошло очень много времени под звуки бэнда и звон посуды внизу, прежде чем до меня дошел смысл этой новой, неожиданной информации, в корне меняющей все в моем расследовании.
Не Энтони, а всего лишь Тони. Всего лишь? Тони – владелец рикш с пуллерами-убийцами?
Тони? Человек, знающий все диалекты Китая? В этом случае мне не нужно больше искать читателя книги с картинками, потому что Тони способен где угодно выкопать что угодно про китайцев, про любые виды их оружия – палочки или зубочистки. Причем сделать это он мог чисто случайно, где и когда угодно.
Тони, который все-таки чем-то же здесь занимался, сначала – импортом манильских сигар, с катастрофическими последствиями, а потом – вот, значит, чем. Сдачей рикш в аренду.
Двоящееся лицо моего врага исчезло. А еще – Тони, конечно, не мой главный враг. Потому что какое ему дело до политики, спецотдела полиции, великого индийца Ганди? Потому что ни к какой политике Тони иметь отношения не может. И вообще ни к чему, кроме опиума.
Опиум?
Созданный моими усилиями мир, где хоть что-то было уже ясно, качался под ногами и разваливался. Но слово «опиум» начало возвращать ему некоторую рациональность. Голова работала лихорадочно, причем как бы сама по себе.
В голове этой услужливо возникла прощальная фраза Леонга, провожавшего меня на вымершие улицы в Ночь голодных духов. Фраза о том, что мне хорошо было бы внести пожертвование на лечение тех, кого губит опиум.
Нет, не так! Каждое, каждое слово надо вспомнить. Потому что теперь становится понятной вся короткая встреча с Леонгом. В первой части нашего разговора он объяснял мне, что для него мое расследование важно. Далее – что я ищу то, чего нет, ищу не там. А потом, когда я уже уходила, он сказал…
Да ведь он сказал очень, очень много слов – они, помнится, еще показались мне пустой болтовней. А там были такие, как… «мы также заняты еще одной серьезной проблемой». Серьезная проблема? Ну, конечно же! А еще он сказал, что опиум считается китайской болезнью, но это не так.
Завтра же бегом туда, где я сегодня уже была, застав Магду… (тут я снова покраснела). На Чулия-стрит. Где, как напомнил мне Леонг, висит табличка «Пенангская антиопиумная ассоциация». Он назвал еще какого-то знаменитого доктора. Вспомню имя, найду доктора.
И это не все! Последние, самые последние слова человека с женским лицом – «настоятельно советую вам обратить внимание». Чего же еще надо?
Нет, Леонг все правильно сделал, он на самом деле не потратил зря ни секунды из нашего разговора.
Мое «динамитное дело» на глазах превращалось в «опиумное». И этому не было никаких объяснений, ведь – что такое опиум? Обычный товар, который можно купить если не в каждой лавке, то в тех лавках, что для этого предназначены.
Э, нет, кое-что необычное в этом товаре все же есть. Для начала – на нем, если я не ошибаюсь, держится весь бюджет странного явления, называющегося в просторечии Британской Малайей.
Стрейтс-Сеттльментс, включающие Сингапур, Пенанг, Малакку, тот самый загадочный Лабуан (у Борнео) и что-то еще, а также Федерированные Малайские Штаты и Нефедерированные Малайские Штаты. Один на всех британский губернатор в Сингапуре. Весь этот странный компот княжеств, городов и островов – которого не было бы, если бы не опиум.
Я подумала, что скоро мне очень-очень захочется, чтобы дело касалось только далекой Индии, динамита и человека по имени Ганди. Потому что Ганди – это далеко, а опиум…
НАДРУГАТЬСЯ НАД БЕЗЗАЩИТНЫМ ТЕЛОМ
Старый и знаменитый доктор У Льен Те, которого назвал мне Леонг, на Чулиа-стрит меня не ждал, он вообще редко показывался там в последнее время, но было видно, что Пенангская антиопиумная ассоциация в людях, готовых к серьезному разговору, недостатка не испытывает. Нашелся другой доктор – по фамилии Ху, который мгновенно завел меня в свой офис. Он был относительно молод. А еще мне показалось, что он знал, кто я такая, и вообще был к этому визиту готов.
– Доктор Ху, – сказала я, – мы обсуждаем сейчас в «Стрейтс Эхо» возможность публикации длинного очерка об опиуме. Вы понимаете, что здесь будет много сложностей. Но каждый должен стараться делать, что может. А пока что хочу поделиться личной бедой. Мой друг, американец, нуждается в вашей помощи. И в качестве первого шага по избавлению его от пагубного опиумного пристрастия мы хотим помочь ему начать серьезный бизнес. Как вы считаете, это правильный путь?
– Сколько лет вашему другу? И давно ли он курит опиум? – холодно поинтересовался доктор.
– Пятьдесят с лишним, – сказала я. – Курит, видимо, давно, но всерьез – года два. Или три.
Доктор пошевелил губами, вздохнул:
– Не могу вас ничем порадовать. Несколько лет пристрастия, при ухудшении в последние два-три года… Опиум сначала помогает пищеварению. Но потом разрушает его, и вот этот момент очень важен – когда человек не понимает, что уже перешел черту. Симптомы такие: постепенная слабость, которую человек пытается преодолеть тем же опиумом. Развал пищеварительной системы, истощение – крайнее. Констипация. Половая импотенция. Исчезновение аппетита. И вот теперь ответ на ваш вопрос: летаргическое состояние ума, медленное мышление, потеря силы воли. Вы хотите, чтобы он начал свое дело. Вы – и он – потеряете деньги. Потому что опиумоманы не интересуются работой, они ненадежны, нечестны, теряют чувство того, что правильно, а что нет.
