Вот некоторые факты. Если по состоянию на август 1935 г. в штате секретариата было восемь человек, из которых оперативных работников четыре, то в ноябре 1937 г. этот штаг состоял уже из 15 человек, из которых консультанты и помощники, то есть лиц, непосредственно прорабатывающих соответствующие вопросы, насчитывалось шесть. Еще в мае 1935 года Базилевичем был подан председателю СНК СССР рапорт о необходимости расширения штата работников ввиду увеличения объема работ, сильную загруженность аппарата секретариата. В январе следующего года он в очередном рапорте Молотову ставит вопрос о необходимости улучшения качества работы секретариата и выдвигает предложения о перестройке его деятельности.
Как уже отмечалось, физическое и моральное состояние Базилевича в момент ареста было очень тяжелым. Об этом два десятилетия спустя рассказал его следователь В.И. Бударев. На допросе в качестве свидетеля в Главной военной прокуратуре он показал
2 июня 1955 г.:
«Я помню, что Хаханьян (член Военного совета ОКДВА, комкор. В 1930—1934 гг. работал в Комиссии Партийного контроля при ЦК ВКП(б). — Я. Ч.) дал показания о причастности к заговору Базилевича, которые мною были доложены через Иванова (начальника следственной части Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. — Я Ч.) Берия. Иванов после этого поручил мне проверить по картотеке, нет ли о Базилевиче других показаний. Было установлено, что на Базилевича дал также показание Гринько. На основании этих двух показаний была составлена мной справка, которая была передана Иванову, а им доложена Берия. Спустя несколько дней после этого я получил упомянутую справку с резолюцией Берия об аресте Базилевича. Я помню даже, что в связи с этим мы даже говорили с Ивановым, что вопрос об аресте Базилевича был решен только по справке, хотя перед этим было специальное решение ЦК, запрещающее аресты по справкам.
После этого Базилевич был арестован. Санкцию на арест у прокурора брал я лично. Это было как будто у Рогинского или Розовского, который перед тем, как подписать постановление об аресте, звонил Берия и говорил с ним об этом.
Произведенный обыск на службе у Базилевича в СНК СССР каких-либо улик, изобличавших Базилевича в заговоре или вредительской деятельности, не дал. Дома у Базилевича нашли черновик одного его письма периода конца 20-х годов — начала 30-х. В нем было изложено предложение к отдельным военным, которые к моменту обнаружения письма были арестованы, о том, чтобы организовать их встречу где-либо на курорте. Чего-либо определенного по смыслу и антисоветского в его содержании, как я помню, в нем не было. От этого письма Базилевич вначале отказывался, но затем дал какое-то неопределенное показание о его происхождении, отрицая однако какой-либо преступный и антисоветский его характер. Следует заметить, что по делу Базилевич себя виновным не признавал и показания против него Хаханьяна, Гринько и Даргольца считал клеветническими»10.
Не добившись от Базилевича показаний во внутренней тюрьме на Лубянке, руководство НКВД переводит его в Лефортовскую тюрьму. Об этом периоде свидетельствует следователь Бударев: «Базилевича в тюрьме не били. Он болел сахарной болезнью, сидя в тюрьме, сильно страдал, был очень слаб и бить его было нельзя, он бы этого не выдержал, хотя переводя его в Лефортовскую тюрьму, Иванов передавал мне, что Берия приказал поместить его туда и как следует всыпать. В связи с тем, что Базилевич и в Лефортовской тюрьме продолжал заявлять о своей невиновности и показаний об участии в заговоре не давал, я докладывал дело Иванову и говорил ему тогда, что бить Базилевича нельзя, так как он этого не вынесет по состоянию своего здоровья»11.
По данным Кремлевской больницы, Базилевич периодически находился там на лечении в связи с заболеванием диабетом (сахарной болезнью). Там же ему была сделана операция по удалению фибромы правой голосовой связки, в связи с чем были установлены ограничения в разговорной речи.
На вопрос прокурора ГВП подполковника юстиции Е.А. Шаповалова о впечатлении, которое производил тогда на него Базилевич, Бударев ответил: «Это был больной, старый человек, очень слабый. Он был скромный, видно было, что это трудолюбивый человек. У него был изъят дневник, в котором он давал исключительно положительный анализ деятельности тт. Сталина и Ворошилова в СТО (Совете Труда и Обороны. — Н. Ч.). Этот дневник Базилевича хранился у него в служебном сейфе. Я помню, что этот дневник и другие документы были мною сданы в архив 1 спецотдела МВД СССР»12.
Как уже известно, на Базилевича «показали» Г.Ф. Гринько, Г.Д. Хаханьян, Г.М. Даргольц. Если с наркомом финансов СССР Г.Ф. Гринько Базилевич был знаком только по служебной линии, то с двумя остальными его связывали более тесные отношения. Достаточно сказать, что с 1934 г. (после 17-го съезда ВКП(б) Хаханьян работал в Комиссии Советского Контроля при СНК СССР, возглавляя там военную группу, и по характеру своей деятельности он тесно сотрудничал с Базилевичем и работниками секретариата Комиссии Обороны. Что же касается Генриха Михайловича Даргольца, то он в 1924—1931 гг. работал в должности для особых поручений у Г.Д. Базилевича, когда тот был командующим войсками Московского и Приволжского военных округов. С 1931 г. Даргольц — начальник 2-го отдела секретариата Комиссии Обороны при СНК СССР. Таким образом, в течение пятнадцати лет Даргольц был рядом с Базилевичем в качестве его ближайшего помощника.
Пройдемся по страницам четырех томов архивно-следственного дела комкора Г.Д. Хаханьяна. В первом томе содержатся основные материалы по делу с момента ареста и до суда включительно. В остальных томах подшиты собственноручные показании Хаханьяна, его заявления, объяснения и различные записи.
Арестовали члена Военного совета ОКДВА комкора Хаханьяна 1 февраля 1938 г. по ордеру, подписанному М.П. Фриновским. Первый его допрос (согласно документам дела) состоялся 26 февраля, т.е. почти месяц спустя после ареста. На нем Хаханьян заявил, что он «около 2-х десятков лет честно работал для своей Советской Родины и народа. Никто не может меня уличить в том, что это не так». Он продолжал возмущаться и недоумевать по поводу своего ареста: «Нет, до сих пор я не знаю и не понимаю, почему меня арестовали. Ведь ни Булин, ни Патрикеев, с которыми мне была дана очная ставка, не говорили о том, что я с ними лично был преступно связан или даже говорил с ними лично или косвенно о заговоре...
Я Вам заявляю, что не найдется ни одного человека, который сказал бы мне в глаза, что я с ним непосредственно был связан и вел против партии и народа преступную работу...»13
Выходит, что перед первым допросом Григорию Хаханьяну устроили целую серию очных ставок. А уже потом вывели его на допрос, о полноценности которого говорить не приходится. Совершенно очевидно, что этот первый (зафиксированный) допрос совсем не являлся первым, а подшитый в дело протокол представляет собой обобщенный материал всех предшествующих вызовов Хаханьяна к следователю. А как еще объяснить тот резкий переход от решительного отрицания вины Хаханьяном к ее признанию? Категорически отказываясь от обвинений на одной странице протокола, Хаханьян вдруг на другой странице резко меняет свою позицию на 180 градусов!.. А происходит все это после окрика — требования следователей Малышева и Николаева немедленно рассказать «всю правду». Хаханьян тут же (согласно протоколу) меняет тон и начинает торговаться:
«Я буду давать показании и ничего не скрою. Но разрешите спросить, если я сам правдиво расскажу о всем, могу я рассчитывать на некоторое снисхождение ко мне...»14
Предысторию ареста Г.Д. Хаханьяна и хронику первых месяцев его нахождения в тюрьме можно узнать из рассказа бывшего следователя НКВД В.И. Бударева. «В конце сентября или в начале октября 1937 г., с назначением Берия на пост зам. наркома в НКВД СССР было создано несколько особых следственных групп для расследования отдельных дел. Группу по расследованию Кремлевских дел возглавлял Ненашев, в нее входили Казакевич, который тогда считался одним из ведущих следователей Особого отдела. Группу по расследованию дел на отдельных военных работников возглавлял Иванов И. В эту группу входил я, Головлев И., Орешников и другие работники.
Эти группы были организованы лично Берия. Собрав нашу группу, он заявил, что наша группа создана по указанию свыше для ведения расследования по особым делам и что за эти дела мы будем отвечать только перед ним, минуя своих непосредственных начальников (начальник отдела, нач. отделения). Старшим группы был назначен Иванов. Одновременно Берия сказал нам тогда, кто какое дело будет расследовать. Мне лично дали дело Хаханьяна. По установленному порядку все вопросы мы должны были докладывать Берия через Иванова. Нас предупредили также, чтобы мы, кроме Берия и Иванова, другим работникам НКВД и в том числе даже своим начальникам, дела свои не докладывали и даже не допрашивали бы подследственных в присутствии их.
