Сумской задал вопрос, который, скорее всего, не стоило задавать:
— Одного не пойму, почему вы именно в меня вцепились? Где я вам дорогу перебежал?
Развеселил старика, потешил.
— Бориска, милый, да кто же спрашивает волка, почему он ту овцу задрал, а не эту? Чья очередь подошла, того и дерут. Ты разве, когда капиталец сколачивал, объяснял людям, почему их грабишь? Кстати, хоть догадываешься, кто тебя сдал?
Разумеется, Сумской догадался. К некоторым счетам, а также к переписке доступ был только у одного человека, которому он доверял почти как самому себе.
Если уж на то пошло, Сумского удивило другое: зачем Кривошееву понадобилось его валить? Что он с этого мог иметь?
— Неужели? — он изобразил растерянность. — Неужели Кривошеев? На чем же вы его взяли?
— Ты еще сосунок, Бориска, — назидательно заметил Самарин. — Как тебя не поучить, слепеныша, для твоей же пользы? Мы с Семеном корешились, когда ты у мамки в пузе сидел... Ох, все вы, нынешние скороспелки, на одну колодку сбиты. Вроде азарт есть, и устремление, и порыв, а ума кот наплакал. Разве можно вам доверить державу? Пожалуй, рановато... Впрочем, это все лирика. Подписывай бумажки, Боря, выпьем и разойдемся добром. Дальше судьба укажет, как с тобой быть. Может, возьму под свое крылышко, если не заартачишься. Подписывай, сынок, не тяни!
— Где Кларисса?
— В целости и сохранности, ждет тебя с нетерпением. Как же, спаситель! Кстати, дам совет: избавься от бесплодной бабы, гирю носишь на ногах. Пустая, никчемная, с норовом. Хочешь, отдай мне, найду применение.
Клерк положил перед ним золотой "Паркер". Борис Исаакович тяжко вздохнул, отодвинул ручку.
— Нет, Иссидор Гурович, не подпишу. Не обижайтесь, не могу.
— Почему так?
— Не могу — и все. Это выше моих сил.
Самарин почесал неряшливо выбритый подбородок, пожевал губами.
— Надеюсь, ты все предусмотрел?
— Ничего я не предусмотрел. Но не могу. Столько сил потрачено, пять лет жизни — и вдруг все отдать за здорово живешь. Абсурд.
— Дорогой Борис, — сказал старик задушевно, — ты же не думаешь, что я позвал тебя, чтобы слушать этот лепет?
— Нет, не думаю. Но и вы меня должны понять. Есть же, наверное, какая-то альтернатива. Давайте обсудим по-деловому.
— Да, Бориска, — с сожалением протянул Самарин. — Ты, оказывается, глупее, чем я думал. Что ж, придется малость надавить. Раз не хочешь по-хорошему.
Взглянул на клерка, и тот мгновенно испарился со всеми документами. Зато через минуту в биллиардную набилось сразу несколько человек, и это было странно, потому что Иссидор Гурович вроде бы не отдавал никакой команды. Похоже, сценарий был расписан еще до появления Сумского. И похоже, он играл свою роль в полном соответствии с этим неизвестным ему сценарием, что свидетельствовало о добротности режиссерского замысла.
Двое бородатых мужиков в брезентовых робах привели Клариссу, поникшую и грустную. Увидя мужа, она рванулась к нему с истошным криком:
— Боря, Боря, спаси меня от этих мерзавцев! Они же меня изнасиловали!
Но один из мужиков, выматерясь, грубо дернул ее за руку, и Кларисса повалилась на колени с птичьим клекотом.
Следом в комнату вошли еще двое мужчин, один, ни на кого не глядя, обосновался на высоком табурете у бара и начал смешивать себе коктейль; второй, черный и сумрачный, как ночь, приблизился к Самарину и пожал протянутую руку.
— Бориска, знакомься, — пригласил Иссидор Гурович, — это Никита. В твоих интересах лучше бы вовсе с ним не встречаться, но что теперь поделаешь. Никита у нас мастер уговаривать строптивых, вроде тебя. С его аргумвнтами все соглашаются. Никитушка, это банкир Бориска. Погляди какой гордый. Награбил, понимаешь, денежек, а делиться не хочет.
— Жадность — это грех, — сказал Никита глухо, будто из колодца. Едва взглянув на него, Сумской просветлел разумом и понял, что пора давать отмашку. На полу тоненько подвывала Кларисса.
— Я согласен, — повернулся он к старику. — Несите бумаги, подпишу.
— Конечно, согласен, — обрадовался Самарин. — Конечно, подпишешь. Как же иначе... Увы, Боренька, урок нельзя прерывать на середине. Никитушка этого не любит, правда, Никитушка?
— Не во мне дело, — буркнул страшный человек, будто явившийся из преисподней. — Порядок для всех единый. Не нами заведено.
— Умница, Никитушка, какой же ты умница! — всплеснул ладошками Самарин. В ту же секунду декорация переменилась. Вбежал еще мужчина в такой же, как у всех остальных, брезентовой робе и притащил огромный деревянный чурбак, на каких в магазинной подсобке рубят мясо.
— Куда девать, ребята? — К нему на помощь подоспел тщедушный господин, успевший допить коктейль, они установили чурбак на расстеленную клеенку поодаль от биллиардного стола. Невесть откуда в руках любителя коктейлей сверкнул топор с длинной рукоятью и просторным лезвием, и рядом с чурбаком, будто с неба, плюхнулся медный эмалированный тазик.
— Не надо, — прошептал Сумской, чувствуя, как погружается в какой-то черный провал. Кларисса ответила с пола жалобным воем, но верещала недолго.
Казнь так же быстро закончилась, как и началась. Двое работников сноровисто, за руки подтянули ее к чурбаку, а там человек с топором перехватил добычу. Зацепил Клариссу за волосы, придавил коленом и с молодецкой удалью хряснул топором. Отделенная голова взвилась в его торжествующей руке, заполошно моргая глазами на мужа. Под хлынувшую из укороченного туловища струю подмастерья подставили тазик.
— Все же она тебя любила, Бориска, — посетовал Иссидор Гурович. — Тоже не хотела ничего подписывать. Сказала: пока муж не разрешит, не имею права. И вот печальный результат. Что ж, попрощайся со своей кралей.
— Как это? — не понял Сумской. Старик в досаде скривился, поманил пальчиком палача. Тот принес Кларину голову, держа ее за волосы, стараясь не испачкаться.
— Целуй, — велел Иссидор Гурович. — Последний разок имеешь такую возможность.
Сумской хотел увернуться, но не сумел. Палач раскачал мертвую голову, как маятник, и влепил ему в лицо. От удара Сумской перевернулся вместе со стулом.
Его замутило. Он стоял на четвереньках, тряс башкой и боролся с рвотным спазмом. Никита, не поднимаясь с места, дал ему пинка под зад, присовокупив грозно:
— Замараешь ковер, яйца оторву, паскуда! Тут тебе не кремлевские палаты.
Иссидор Гурович досмеялся до колик:
— Ой, ребята, хватит, хватит! Уморили, ей-Богу...
Никакого цирка с вами не надо. Никитушка, голуба, подыми эту падаль, усади за стол.
Хлопнул в ладоши — и в комнату вернулся коричневый клерк, на ходу раскрывая кейс. Кое-как Сумскому приладили авторучку в пальцы, которые закостенели и одновременно дрожали. Он больше всего боялся, что не сумеет расписаться, и этим навлечет на себя монарший гнев.
— Вы много сделали хорошего для страны, — спокойно растолковал Самарин. — Реформа и прочее. Свободой в уши нассали. Герои, одним словом. Но некоторые правила приходится вам напоминать. Никогда не залупайся на старших, ты, говнюк!..
Буга с бойцами угодил в засаду, это была его вина.
Машину откатили метров на сто и укрыли в лесочке, по лесной целине и поехали к дачному поселку. С собой прихватили автоматы, ножи, пистоли и рюкзак с круглыми, удобными для броска, как пасхальные яйца, гранатами югославского производства. Ничего лучшего Буга не придумал. Можно было, конечно, подождать, пока подоспеет Ким с парнями, но Буга решил не теряя времени сделать разведку. Хотя бы издали взглянуть, что это за поселок и как он охраняется. На месте вычислить, куда заманили хозяина. План был простой: добраться лесом до ближних домов и проникнуть в поселок под видом заплутавшего путника.
Но как только ступили в лес, сразу в нем увязли.
Снегу набросало столько, что проваливались по пояс, а сержант Малофеев, как тяжеловес, — не прошли и десяти шагов — ухнул в ямину с головой. Хорошо хоть ничего себе не повредил, но еле достали его из-под снега.
Шуму наделали много. Коля Панкратов укорил сослуживца:
— Тебе, Малофеич, бульдозером работать, а не по зимнему лесу гулять.
— Я что, нарочно, что ли? — обиделся сержант. — Если тут накопали ловушек?
— Почему-то никто, кроме тебя, в них не попадает.
Накликал на себя Панкратов, оступился и юзом, вздымая снеговой шлейф, пропахал склон, пока не врезался в молодую осинку. Вскочил бодрый, просветленный, деловито заметил:
— Надо было лыжи одеть, а, Буга?!
От смеха Малофеева чуть не раскорячило, и он сронил в сугроб рюкзак с гранатами. Но Буге было не смешно. У него перед глазами стоял Леня Песцов, дорогой товарищ — веселый, умный, изворотливый, сильный. Был — и нет его. А ведь вместе усадили не одну канистру, и, бывало, спорили до хрипоты о правде и кривде, которые морочат добрых людей, потому что похожи друг на дружку, как две сестры. За последние годы, в смуте и шабаше Буга многих друзей потерял, и с каждой утратой, шажок за шажком, уверенно приближался к собственной могиле. Он знал, с каким вопросом предстанет перед очами Господа нашего, с тем же самым, что вертелся на языке у миллионов: "Скажи, Всемогущий, за что навалил на нас такую беду?"
