— К сожалению теперь мне нужно удалиться, — сказал Хайд, — но вот что скажу на прощание… Если вы обладаете каким–то документом, рукописью может быть, то берегите его. Очень многие горячие головы много отдали бы, чтобы им завладеть. Это может внести в Мир смуту и беспокойство.
— Благодарю, — сказал сэр Реджинальд, глядя на Хайда трезво и со значением, — весьма благодарю. Вы весьма удачно случились рядом.
— Ничто не случайно. Я недавно убедился в этом. Прощайте.
Он энергично развернулся да и вышел.
Недоеденное сыщиком яблоко исчезло со стола.
Выходя из заведения на сокрытую туманом Лиэль–стрит, Хайд буквально столкнулся с человеком, выросшим на пути из сумрака.
Человек с бородкой, обрамлявшей лицо, — бородкой, которая ему решительным образом не шла, очень спешил. Едва разминулись.
Незнакомец вышел на свет и устремился в трактир, а Хайд нырнул в туман и мрак.
Хайд, после того как покинул кабачок, устремился к вокзалу. Его путь лежал в столицу Мира.
О том, что он должен предпринять, куда и как двинуться, кого встретить, с кем и о чем поговорить, он не думал. Все сложится само. Теперь он это знал. Все зависит только от того, кого из объектов мести Флая Хайд предупредит в первую очередь. Это было самым важным.
А это, в свою очередь, зависит от того, кто из них наиболее значим в тех аспектах Мира, которые важны именно для фейери. Кто из них сыграет особо важную роль в ближайших потрясениях реальности.
Это не сыщик.
С сыщиком Хайду лучше и не встречаться.
Это не он сам, и это вряд ли Мулер…
К кому он пойдет и что скажет?
* * *
Флай вывел Лену из магазинчика с волшебными окнами и вновь новел к месту, где они познакомились, к подножию отвесной скалы Элкин–маунтин.
— Сейчас нам не добраться до вашего главного дома. Мы слишком далеко. Это можно будет сделать только утром.
— Что же нам делать? — Лена забеспокоилась.
Почудился ей какой–то подвох в словах, какой–то тайный смысл в открытой улыбке Флая.
Тот набросил ей на плечи плащ.
— Прогуляемся. Вы, я вижу, немного отдохнули в приятном обществе и подкрепили силы, пока я возвращался за своими пожитками.
— Милый человек этот… как его там? Не находите?
— Допускаю это с большой степенью вероятности. Люди в большинстве своем довольно милы. Чего не скажешь о таких, как я — фейери.
Они повернули в какой–то переулок и довольно быстро удалялись от скалы Элкин–маунтин, двигаясь к побережью.
— А вы, значит, плохие?
— Нет, мы ищущие, значит — исправляющие свои ошибки в процессе поиска истины. А значит, в перспективе — добрые.
Они прошли мимо какой–то большой–пребольшой телеги, стоящей на краю улицы. В телегу были запряжены две могучие лошади. На мордах лошадей были надеты торбы, а на глазах — Лена вспомнила слово — «шоры». Лошади сонно переминались. А в телеге кто–то спал, закутавшись в толстое одеяло.
— А люди разве не ищут? — удивилась Лена. — Разве не познают?
— Кто как, — отвечал Флай.
— А кто и как? — философический приступ у Лены прошел, но стремление к новым открытиям осталось.
— Большинство людей нашли для себя центр мира. Но когда мир содрогнется, они утратят точку опоры и сделаются разными — добрыми и злыми.
— А вы, значит, знаете, что добро, а что зло?
— Догадываемся.
— И что?
— Добро состоит в способности исправлять свои и чужие ошибки. А зло есть упорствование в заблуждениях.
— Так просто?
— Правда проста и строится из полноты многого знания, но истина еще проще, только она скрывается в бездне. Я говорю правду, которую узнал в поисках истины.
Ответ погрузил Лену в созерцательность.
— А куда мы идем? — после долгого молчания решилась спросить она.
Флай приподнял брови.
— С каждым шагом мы приближаемся к чуду, — сказал он. — Нам стоит его посмотреть. Волшебство происходит только раз в году. Я не видел его много–много лет. Досадно будет пропустить и в этот раз.
* * *
Сэр Реджинальд был растерян.
— Получается, милейший мистер Пелдюк, что просто–таки весь Мир знает об этом пророчестве, о рукописи, об одиннадцати лунах… А я узнаю последним.
— Выходит, что так, сэр, — смущенно сказал сыщик, — выходит так. Только вы не расстраивайтесь. Пустое это дело. Вы ведь знаете теперь. И славно. А этот, помятый, что подслушивал… нехороший он человек. С вывертом каким–то, будто тайный кармашек в нем, где–то под подкладкой. И неправду он сказал. Грядет Беккракер. Уж поверьте.
— Да где же ваш клиент?
— Да вот и он.
Рядом со столиком появился человек с совершенно не подходящей к лицу бородой.
— Не славный ли денечек для сделки?[16] — приветствовал неправильнобородый.
— Разрешите представить, — сказал сыщик, указывая на него, — мистер Быстрофф. У него к вам дело, сэр.
— Я задержался потому, — Быстрофф стремительно сел за столик, — что хотел предъявить вам доказательство того, что рукопись не лжет, — Быстрофф заглянул в лицо главного библиотекаря, — живое, ужасающее доказательство грядущей беды. — Он сделал знак официанту, — но доказательство оказалось слишком живым, слишком шустрым и упорхнуло от моих помощников.
Мистер Быстрофф зло и ядовито рассмеялся. У него были дурные манеры, но он об этом не подозревал.
Он был непочтителен ко всем сословиям без исключения и не придавал этому значения. Он производил неприятное впечатление и вызывал острое нежелание встречаться с ним еще раз, и уж тем более иметь с ним дело. Однако ему, похоже, на это было плевать.
— К делу! — провозгласил Быстрофф. — У вас есть то, что нужно мне. Я хотел предложить нам кое–что весомое… Для изучения. Сейчас не получилось, но я обещаю…
— Позвольте, — прервал сэр Реджинальд, — что такого у меня есть? Что вам нужно? Вы хотите…
— Да, — радостно закивал Быстрофф, — рукопись.
Достоверно известно, что это был последний случай, когда кто–то видел Реджинальда Мидсаммернайта живым. Впрочем, и мертвым его не видели.
Он исчез.
Библиотека Общества естествоиспытателей в Уле у Северных врат не досчиталась главного библиотекаря и некоей рукописи, ценность которой была сомнительна.
Архивариус даже не стал помечать, что она исчезла, дескать, найдется как–нибудь.
* * *
Лена спрашивала. Вопросов было много, вот только сформулировать их не получалось. Флай пытался отвечать.
— А разве вы не можете жить среди людей, не скрываясь? Сами по себе. Почему нельзя мирно сосуществовать? — спросила пытливая Лена.
— Люди часто путают сложные понятия: наказание и месть, прощение и равнодушие, страх и трусость, — ответил загадочный Флай.
— Прощение и равнодушие я не спутаю, — возразила Лена. — А месть разве не наказание? Страх разве не трусость?
Флай чуть приподнял правую бровь.
Улыбнулся.
— Месть — низкое устремление, — терпеливо пояснил он. — А наказание — воспитательное деяние. Месть — воплощение беспомощной злобы. Слепая ярость. Месть саморазрушительна. Деяние — действие или бездействие, равно как и прощение, может быть наказанием. А страх — естественная биологическая функция. Тот, кто не чувствует страха. — опасный идиот. Трусость — это выбор действия или бездействия, продиктованного страхом. Доблесть — путь преодоления страха. Трусость путь потворства ему.
Лена задумалась.
Ноги гудели.
Они долго шли по улицам, сворачивая то тут, то там, но продвигаясь в направлении, которое твердо указывал Флай.
«Заведет еще куда…» — сомневалась Лена.
— Ну и что? Вы разве не путаете?
— Ошибки случаются с каждым, кто ищет потерянное и познает неведомое. Люди чаще всего считают, что нашли и познали. Не все, разумеется, а обыватели. Традиция противопоставляет обывателя и фейери. Но люди не считают зазорным быть обывателями.
— А еще, — сказала она, — часто путают радость и счастье.
— Не путают, а скорее подменяют, — сказал Флай. — Часто думают, что счастье — это радость.
— А разве не так?
— Счастье — это боль или покой. Зависит от пути.
— От пути?
— От пути предназначения, которому следуют, пытаются следовать или думают, что следуют.
Что–то в этой философии было не так. С одной стороны, Флай говорил с ней как с маленькой. И она ничего с этим поделать, разумеется, не могла. С другой — он как–то приподнимал свой род над человеческим, как тот кулик, что свое болото хвалит. Ну да — они летают и могут себе позволить смотреть на людей свысока. Но, назвав всех людей обывателями, он погорячился.
— Значит, вы лучше людей? — напрямую спросила она.
— Нет, — ответил Флай и посмотрел с недоумением, дескать, стоит ли перед такой дурой лекции о высоком читать, — не лучше и не хуже. Мы другие. У нас есть много преимуществ, которые некоторые из нас используют, а некоторые нет. Мы, может быть, опытнее, мы повидали больше миров. Но и среди нас есть обыватели. Традиция превратила нас в символ, потому что людям нужны были образцы — недостижимо высокие и отталкивающе низкие. Мы подходили для этого, когда люди впервые встретились с нами.
