Подходит очередь Светлова читать по третьему кругу. Сквозь дрему он качает головой: нет!
– Я буду за него читать! – говорю я и начинаю возвращать людям свой «светловский запас». Одно стихотворение за другим.
Наконец кто-то из комсомольцев спрашивает:
– Откуда он так много знает стихов Светлова?
Я не успеваю ответить. Вижу, что Светлов медленно и нехотя поворачивается, глаза еще полузакрыты, но палец его властно тянется в мою сторону:
– Товарищ уважает классиков!..
Малеевка, санаторий имени Серафимовича.
Директор открывает торжественное собрание, посвященное Октябрю. Он перечисляет сидящих в президиуме и между прочим высокопарно сообщает:
– Среди нас находится известный поэт Светлов, Михаил Аркадьевич…
Сидящий во втором ряду президиума Светлов, заслоненный двумя маститыми спинами, раздвигает их и тихо, но внятно говорит:
– Весьма известный…-особо выделяя первое слово.
Мы летели в Вильнюс, где готовились Дни русской поэзии.
В виде напутствия жена Светлова сказала мне:
– Я не прошу вас следить за тем, чтобы Михаил Аркадьевич не курил и не пил. Прошу вас следить только за тем, чтобы он не ложился спать в новом костюме.
Я обещал. По приезде в Вильнюс двое суток я был с Михаилом Аркадьевичем. На третьи сутки нас разлучили: он выступал с другими поэтами в университете, я – в Педагогическом институте. Остаток вечера и ночь до половины третьего я промаялся в гостинице. Светлов не возвращался. Мне хотелось спать, и я побрел в свой номер.
Утром я с ужасом вспомнил, что так и не дождался возвращения Светлова. Подхожу к светловскому номеру. Дверь приоткрыта. Открываю дверь и в клочьях табачного дыма вижу стандартное гостиничное одеяло. Я тихонько зову Михаила Аркадьевича. Не слышит. Громче. Наконец из-под одеяла доносится:
– Босяк! Заходи!..
Мгновенье – и из-под одеяла встает Светлов в новом костюме.
– Нас сегодня в полдень принимают в Союзе, надо торопиться. Вот вам пижама, а я пойду попрошу срочно погладить ваш костюм.
Светлов нехотя снимает пиджак и говорит через плечо:
– Пусть лучше меня погладят, это мне будет приятней.
Выступаем у летчиков.
Нас, литовских и русских поэтов, встречают тушем. Туш звучит после каждой речи, после каждой лирической миниатюры. Десятки раз. Особенно надрывается тромбон. Его медное колено поблескивает над столом президиума. Отменить туши нельзя – приказ начальства.
Светлов читает «Гренаду» и вспоминает о своих полетах во время войны.
– Впервые я летел на «У-2». Мне казалось, что сижу над облаками за письменным столом и нельзя даже пошевельнуться. Засмотришься и загремишь. А еще я летал в бомбардировщике. Меня положили туда, где должны лежать бомбы. И я все время думал: летчик забудет, что я там лежу, откроет люк, и я полечу, угрожая какому-то населенному пункту…
И снова звучит туш, заглушая смех.
Светлов – это для меня настоящее время, он всегда к месту, к слову, кстати.
Пимен Панченко
Часы отсчитали двенадцать.Кружится ночной снегопад.Советует застраховатьсяЗеленый электроплакат.И чудится голос, которыйМне дорог с мальчишеских лет:«Старик, а найдется контора,Где был застрахован поэт?»О, ласковая картавостьИ тихий удар по плечу!..Но где ты? Тебя я пытаюсьНайти… Я ж ответить хочу!Поэты себя не страхуют,Поэты открыто живут.Без денег порою кукуютИ водку, случается, пьют.Особое мненье имеют –Прямой и колючий народ,-Для добрых людей не жалеютНи строчек своих, ни острот.Щебечут поклонницы: «Мило»,Смакуют иронии соль,А сердце поэта вместилоИ радость людскую и боль.И шутит поэт, и смеется.Но надо и бережным быть.Улыбка не просто дается,А шуткой не трудно убить.Пускай пожилой он и слабый,Но добрый и стойкий солдат.И делит он с юностью славу,Как старший товарищ и брат.Поэты страдают, горюют,Воюют и песни поют.Поэты себя не страхуют,Поэтому вечно живут.
Перевод с белорусского
Якова Хелемского
УЛЫБКА СВЕТЛОВА. И. Игин
Мне бы молодость повторить –Я на лестницах новых зданий,Как мальчишка, хочу скользитьПо перилам воспоминаний.
М. Светлов (Из книги «Музей друзей»)
– Красивым я получаюсь только на шаржах,- улыбаясь, сказал Михаил Аркадьевич.
Он сказал это на одном из пленумов Союза писателей. Я рисовал, а к нему подходили десятки людей.
Около двадцати лет я наблюдал поток людей, тянувшихся к Светлову. Молодые, старые, знаменитые, неизвестные… Шли домой, подходили на улице, в клубе, в театре…
Человек легендарный уже при жизни, он был удивительно прост и доступен. Он и сам искал общения с людьми. Даже когда работал. Написав стихи, он тут же читал их кому-нибудь. Если поблизости никого не было, звонил по телефону друзьям. Звонил иногда среди ночи.
Разбуженный однажды ночным звонком, я спросил его:
– А ты знаешь, который час?
– Дружба,- ответил Светлов,- понятие круглосуточное.
Иной раз при встрече он извлекал листок бумаги и читал строфу, а иногда только строчку.
– Как? – спрашивал он. И добавлял:-По-моему, может получиться стихотворение…
К этому привыкли и всегда ждали или новых стихов, или реплику – то лукавую, то ироническую и всегда окрашенную любовью к людям.
Особенно Светлов любил молодежь. Комсомолец двадцатых годов, он оставался им и в сороковых и в шестидесятых.
– Это скверно,- как-то пошутил Светлов,- что придумали метрики и разделили людей на молодых и старых.
И уже серьезно добавил:
– Все люди – одного возраста. Только одни обременены опытом, а другим его не хватает. Делясь опытом, ты делаешь молодых взрослее и сам становишься моложе.
Светлов щедро дарил свой опыт, но учил, а не поучал, и молодежь открывала ему свои сердца.
Сколько поэтов, теперь широко известных, гордятся своей близостью к Светлову.
«Я – ученик Светлова»,- писал Смеляков.
«Я пришел к нему метростроевцем»,- рассказывает Сергей Смирнов.
«Прежде чем опубликовать новые стихи, я думаю, что сказал бы о них Михаил Аркадьевич»,- говорит Марк Соболь.
Творчество Светлова всегда будет освещать сердца читателей романтикой эпохи, певцом которой был поэт. Изучение его – благородная и увлекательная задача для литературоведов.
Но лишь те, кто встречались с ним лично, знают, какой это был удивительный человек.
Кто-то сказал: «Если бы даже он не был выдающимся поэтом, а просто присутствовал среди людей, они от этого становились бы лучше».
Веселая мудрость Светлова переходила из уст в уста и бытовала как фольклор.
Мне выпало счастье общения и дружбы со Светловым на протяжении двух десятилетий.
И я хочу поделиться с читателем очарованием этих встреч.
В 1958-1959 годах мы со Светловым работали над книгой шаржей и эпиграмм «Музей друзей».
Юрист издательства, составляя договор, написал в графе «Авторы»: «И. Игин и М. Светлов с солидарной ответственностью». Это означало, что Светлов не может сдать текст без рисунков, а у меня не примут рисунки без текста.
К договорному сроку рисунки были готовы, а Светлов и не начинал работать.
– Не волнуйся, старик,- с убежденностью говорил он.- Я к тебе приеду и быстро все сделаю.
Я терпеливо ждал, а он все не ехал.
Однажды, встретив его в ЦДЛ, я спросил:
– Когда же ты, наконец, приедешь?
– Во вторник,- ответил Светлов.
– Пиши обязательство,- сказал я и протянул ему записную книжку.
– На всякий случай сохраню один день в резерве,- улыбнулся Светлов и написал:
Я во вторникили в средуобязательноприеду!
М. Светлов
17. I. 59 г.
Он не приехал…
Спустя два месяца я снова встретил его. Произошел, что называется, крупный разговор.
Светлов, рассердясь, написал в той же записной книжке:
Пройдут и,вторник и среда,Я не приедуникогда!
М. Светлов
19. III. 59 г.
Мы несколько месяцев не встречались.
Наконец я решил ехать к Светлову мириться. Но он опередил меня. Ранним июньским утром Миша приехал ко мне.
– Старик,- бодро сказал он,- ты лучше поругайся с Ермиловым.- И протянул мне только что вышедшую книгу «Яблочко»-песня». На титульном листе было-
Все ссоры мелкиеотбросив,Всегда дружи сомной, Иосиф!
М. Светлов
