Мы с Ларри покачали головами.
— Ладно, теперь знаете. Адамс я, стро-и-тель из Калифорнии. Знаете, где это?
— Да. Мы сами оттуда,— ответил Ларри. Ответ Ларри, похоже, ошеломил мистера Адамса. На цыпочках качнувшись вперёд, он отчаянно скосил глаза, чтобы поймать нас в фокус.
— Вы американцы? — с подозрением спросил он.— Вы не похожи на нас, американцев. Слышь-ка, а это что у тебя на трениках на самой заднице? — приставал с вопросами обнаглевший строитель.
Повернувшись взглянуть на ослика, обнюхивавшего велосипеды, я, к несчастью, предоставила мистеру Адамсу полный обзор своего «тыла». Я совсем забыла об овечьих орешках. Днём раньше, когда мы устроили привал, чтобы перекусить возле самого Тетуана, я не глядя уселась на кучу этих самых «орешков». Тёплые и липкие коричневые катышки размером не крупнее лесных орехов внедрились в зад моих жёлтых треников. Я совсем забыла о затвердевшей массе, украшавшей моё седалище и испускавшей свой собственный прогоркло-тухловатый дух, похожий на тот, что исходил от моих кроссовок. Я-то забыла только потому, что марокканцы никогда не обращали на него никакого внимания. В Марокко крестьянская одежда подолгу остаётся грязной и пахучей, прежде чем дождётся стирки.
— Овечье дерьмо,— ляпнула я, обернувшись и одарив мистера Адамса открытой милой улыбкой.
Мистер Адаме уже вытащил фляжку и вливал напиток себе в глотку. При моих словах он резко дёрнулся и вставил фляжку обратно в карман. Затем вперился в меня долгим, тяжёлым и подозрительным взглядом. Я продолжала улыбаться с таким простодушием, на какое только была способна.
— Что ты сказала? — бормотнул он.
— Овечье дерьмо.
— Овцы? Овцы? Не сваливай это на овец! — злобно взвыл мистер Адамс. Потом, после минутного колебания, сориентировавшись в окружающем пространстве, он поплёлся в бар к остальным. То, что он собирался выложить им, должно было лишь подтвердить их уже и без того сложившееся мнение о нас с Ларри.
Оседлав велосипеды, мы были уже готовы отъехать, как из отеля вышел водитель автобуса. Мы расспросили его об обеих дорогах в Фес, и он предостерёг нас от горной дороги. «Местами её просто не существует»,— уточнил он.
Испанцы были правы насчёт рытвин, камней и покорёженного асфальта. Но поскольку на шоссе не было машин, мы могли свободно двигаться по любой полосе, объезжая препятствия, и исхитрялись идти на достаточно высокой скорости, всё время опережая стайку ребятишек, гнавшихся за нами. К концу дня мы спустились с гор и катили меж покатых холмов и ровных, как стол, полей пшеницы. Мы остановились в крохотной деревушке, чтобы наполнить запасную бутыль водой для готовки и мытья посуды.
Пока Ларри отыскивал деревенский колодец, я осталась караулить велосипеды. Ко мне неслись две босоногие девчонки лет двенадцати. Их темноволосые головки были повязаны ярко-красными и голубыми шарфами. Обе в блузках и юбках до пят, бусах и браслетах. Та и другая прятали одну руку за спиной. Футах в шести от меня они, размахнувшись, резко выбросили вперёд спрятанные руки; каждая сжимала огромный, острый, смертоносного вида серп. Размахивая серпами в воздухе, в то же время чиркая по горлу указательным пальцем свободной руки, разбойницы недвусмысленно намекали, что собираются располосовать меня.
Первой мыслью было бросить велосипеды и сломя голову кинуться наутёк. Поразмыслив, я поняла, что девицы всего лишь дразнятся. Кроме того, рассуждала я, старик, сидящий неподалёку, не позволит им нарезать меня ломтиками. И я решилась переломить ход игры.
«Bonjour»,— выпалила я, разом продемонстрировав всё своё знание французского. Не сводя глаз с серпов и напружинив ноги для спринта, я протянула им руку. Девчонки радостно рассмеялись. Опустив серпы, они по очереди пожали мне руку и робко коснулись непривычно светлых волосков на моём неприкрытом предплечье.
На закате мы с Ларри очутились на голой равнине — кругом ни деревца, ни кустика, не говоря уже о какой-нибудь придорожной деревушке. Сведя велосипеды с дороги на безлюдную пустошь, мы приступили к устройству лагеря. И, как не раз уже бывало, когда бы и где бы мы ни останавливались в Богом забытой глуши, человеческие фигуры выросли перед нами словно из колеблющегося воздуха. Этакое сверхъестественное явление, к которому мы так вполне и не смогли привыкнуть. Этой ночью первой возникшей ниоткуда персоной оказался полоумный оборванец-пастух, который кругами носился мимо нас, издавая странные булькающие звуки. Всякий раз, когда мы бегло озирались в его сторону, он принимался истерически хохотать и сломя голову мчался прочь, лишь для того, чтобы мигом позже вернуться назад и возобновить своё круговращение и воркотню. Наконец он убежал-таки восвояси и больше не возвращался.
Затем на нас набрели трое парней, изъяснявшихся лишь по-арабски. К счастью, у всех троих рассудок оказался в полном порядке. Присев рядом с нами, они всем своим видом давали понять, что мы можем продолжать возиться с обедом. Один паренёк вытащил из складок своего необъятного бурнуса некий самодельный музыкальный инструмент, с виду отдалённо напоминавший гавайскую гитару. Корпусом ему служила жестяная коробка с отверстием, вырезанным в центре её передней стенки. От торца жестянки отходил длинный плоский брусок. Две металлические струны, закреплённые на верхнем конце бруска, тянулись через отверстие к днищу коробки. Короче говоря, самый настоящий щипковый инструмент.
Пока мы с Ларри тушили на пару цуккини с луком, помидорами и рисом, троица услаждала наш слух серенадами — этакими мелодичными стенаниями, сопровождаемыми монотонным «планкити-планк-планкити-планк» на двух струнах. Исчерпав за четверть часа весь свой репертуар, юноши были готовы приступить к увеселительному мероприятию совсем другого рода: катанию верхом на осле.
— В этом деле я не мастак,— с ходу воспротивился Ларри.— К тому же они указывают именно на тебя. Значит, приглашают прокатиться тебя, а не меня.
— О, была не была,— рассмеялась я.
— Мне-то приходилось ездить верхом на лошади, по сравнению с чем езда на осле, должно быть, сущий пустяк.— И я спокойно взгромоздилась на осла. Однако, усевшись на то самое место, где полагается быть седлу, я не обнаружила ни малейшего намёка на упряжь. Из всего этого вытекало, что мне предстояло совершить прогулку без седла и без вожжей, не имея никакой возможности править моим «скакуном». Оценив ситуацию, я принялась было сползать на землю, но марокканцы решительно водворили меня обратно. Один из парней пронзительно свистнул. Малютка ослик припустил крупной рысью, и мне ничего не оставалось, как изо всей силы вцепиться в его короткую жёсткую гривку. Пока мы вскачь носились по полям, я ежесекундно со всего размаху приземлялась промежностью на торчащий ослиный хребет.
