Перед ним открылась вечность. Здесь все было так, как много лет назад; и останется таким и завтра, и через много-много грядущих недель и месяцев. Любые действия казались неуместными и неразумными, и эта мысль застала его врасплох, поскольку он никогда не страдал приступами апатии. Он сделал себе имя, зарекомендовал себя как удачливый бизнесмен, принимая быстрые и остроумные решения, с уверенностью в своей правоте, не оставляющей места для душевных колебаний.
И сегодняшний поход он организовал только для того, чтобы оказаться наедине с Дейви и сообщить ему как можно тактичнее о том, что в середине следующей недели Бенхойл будет официально выставлен на продажу. А теперь он обсуждает планы на будущее, будто собирается зарыть себя здесь до конца жизни.
Джон медлил. Ну и что в конце концов? Стоит ли именно сегодня, в это утро, в эту минуту перечеркивать все, ради чего трудился Дейви Гатри? Возможно, думал Джон, прекрасно при этом осознавая, что просто отдаляет решение проблемы, было бы лучше устроить что-то вроде семейного совета в столовой Бенхойла и избавить себя от столкновения с человеческим фактором, отгородясь щитом деловой обстановки. Пригласить за стол Эллен Тарбат, и Джесс, и Родди для моральной поддержки. А лучше всего пригласить адвоката Роберта Маккензи приехать из Инвернесса и председательствовать на совете. Тогда можно переложить на него это неприятное дело — пусть он сообщит дурные вести собравшимся, всем и сразу.
Солнце спряталось за тучу. Снова захолодало и помрачнело. Джон и Дейви молчали, но молчание их было дружеским и абсолютно естественным. Джону подумалось, что Дейви Гатри, настоящий шотландский горец, очень похож на ребят с ранчо в Колорадо, которые работали на его отца. Гордые, независимые, знающие себе цену, считающие себя не хуже других, а в каком-то смысле, может быть, и лучше. Им нет нужды самоутверждаться, поэтому с ними легко говорить прямо, без обиняков.
Джон знал, что должен быть откровенен с Дейви. Нарушив молчание, он произнес:
— Как давно вы в Бенхойле?
— Почти двадцать лет.
— А сколько вам?
— Сорок четыре.
— Выглядите моложе.
— Правильный образ жизни позволяет поддерживать здоровье, — улыбнулся Дейви, — плюс чистый воздух. Вам не кажется, что атмосфера в Лондоне, Нью-Йорке и в других больших городах удушающая? Когда мы с Джесс выезжаем за покупками в Инвернесс, мне не терпится поскорей вернуться домой и вдохнуть чистый воздух Бенхойла.
— Знаешь, когда работаешь, не очень-то задумываешься над тем, чем дышишь. И потом, когда я начинаю задыхаться в Лондоне, отправляюсь на ранчо в Колорадо. Там воздух настолько чист, что первый же вдох пьянит, как глоток виски.
— Да-да. Думаю, на ранчо легко дышится. И потом, какие просторы!
— На самом деле наше ранчо не такое большое, как Бенхойл. Около шести тысяч акров. Но у нас, конечно, больше скота. Шесть сотен акров представляют собой орошаемые луга для производства сена, остальные — пастбища свободного выгула.
— И какую породу коров вы выращиваете?
— Самые разные. От герефордской и черного ангуса вплоть до самой незамысловатой, называемой на западе «ходячим молокозаводом». Если снега выпадает много и поздней весной не случается заморозков, мы можем прокормить до тысячи голов скота.
Дейви помолчал, жуя травинку и мирно глядя прямо перед собой. Потом сказал:
— Один фермер из Росшира поехал как-то на ярмарку быков в Перт и там познакомился с крупным скотоводом из Техаса. Они разговорились. Техасец спросил фермера, сколько у того земли. Фермер ответил: «Две тысячи акров».
Тут до Джона дошло, что Дейви не продолжает их дискуссию о фермерстве, а рассказывает анекдот. Стараясь ухватить суть или, не дай Бог, не рассмеяться в неположенном месте, он слушал с напряженным вниманием.
— Фермер задал тот же вопрос техасцу. Тот ответил: «Вам не понять. Вам трудно представить эту цифру. Но вот что я вам скажу. Если я сяду в свою машину и буду ехать вдоль ограды моих владений, мне не хватит дня». На что фермер, немного подумав, ответил: «Когда-то давным-давно у меня была подобная машина. Так я от нее избавился».
Наступила долгая пауза. Дейви продолжал смотреть вперед. Джон как мог сдерживался, а потом расхохотался. Дейви повернулся к нему. Его голубые глаза чуть заблестели, но в остальном он как всегда оставался невозмутимым.
— Да-да, — произнес он со своим мягким сазерлендским акцентом. — Я так и думал, что вам понравится. Неплохая шутка-прибаутка.
Одетая в свое лучшее выходное платье, Эллен Тарбат надвинула шляпку на лоб и приколола ее к пучку массивной шляпной булавкой. Эта купленная всего два года назад классическая шляпка была украшена пряжкой. Нет ничего лучше пряжки, чтобы подчеркнуть элегантность шляпы.
Она взглянула на кухонные часы: они показывали четверть одиннадцатого. Эллен собиралась в церковь. Она приготовила своим вместо обычного жаркого холодный обед. Почистила картофель, испекла пирог с вареньем, накрыла обеденный стол. Теперь она готова к приезду Джесс. Дейви не пойдет с ними в церковь, потому что они с Джоном Данбитом отправились смотреть на овец. Эллен не одобряла подобные мероприятия в воскресные дни и сказала об этом Джону, но он ответил, что у него мало времени и ему скоро надо возвращаться в Лондон. Эллен недоумевала, зачем ему ехать в Лондон. Сама она ни разу там не была, но ее племянница Анна пару лет назад съездила, и то, что она порассказала о Лондоне, отбило у Эллен всякую охоту когда-либо последовать ее примеру.
Надев шляпку, она потянулась за пальто. Утром она заранее снесла вниз все вещи, чтобы не подниматься лишний раз по крутым лестницам в свою спальню в мансарде. Лестницы утомляли ее больше всего. Она ненавидела усталость и ненавидела стук своего сердца, когда оно колотилось от усталости. Иногда она ненавидела свою старость.
Она надела пальто, застегнула его на все пуговицы и поправила лацкан, к которому заранее приколола брошь с дымчатым топазом. Потом взяла вместительную сумочку и надела черные перчатки. В глубине дома послышался телефонный звонок.
Она приостановилась, вспоминая, кто есть в доме и кого нет. Миссис Доббс ушла с малышом на прогулку. Джон был с Дейви. Телефон продолжал звонить, и Эллен, со вздохом отложив сумку и перчатки, пошла отвечать. Из кухни через холл она прошла в библиотеку. Телефон стоял на письменном столе полковника. Эллен подняла трубку.
— Да?
В трубке слышались раздражающие щелчки и потрескивания. Телефон Эллен тоже ненавидела.
— Да?
Теперь в ее голосе слышалось раздражение.
