Лихтер пронырнул огромный, брызнувший фиолетовым светом шлюзопричальный колодец, остановился и выпустил на перрон пассажиров. Хорошо, что он догадался выйти последним, никто не заметил его замешательства. Перронные ярусы космопорта напоминали скорее фойе столичного гранд-театра, чем вокзальное помещение, и в форме десантника он сам себе казался ужасно нелепым в нарядной толпе. Средневековый пират на фоне сверхсовременного интерьера. Аркад с первых шагов поразил его роскошью, неслыханной и невиданной в условиях Внеземелья и до тех пор, пока од не связался через вокзальный видеотектор со штабом отряда «Меркьюри рэйнджерс», ему не верилось, что здесь вообще нужны люди его профессии. И потом ему целый день в это не верилось, пока он знакомился с городом. Точнее, не день, а те пять часов, которые штаб ему выделил на устройство и отдых. В отдыхе он не нуждался и за четыре часа успел (как ему представлялось) многое осмотреть. Здесь было много такого, чего не встретишь в других уголках Внеземелья, а главное — много зелени, света, простора, воздуха и воды. Позже он уяснил, что видел только мизерную часть самого крупного города Внеземелья. Самого автоматизированного, самого промышленного, самого комфортабельного, самого-самого!..
В сущности, это был уже и не город. Это был колоссальный плацдарм вторжения земной ноосферы в чуждый ей мир суровой планеты. Малая Земля, зарывшаяся в грунт Меркурия больше, чем на девять десятых, буквально по макушку, и неплохо вооруженная против всего, что имело склонность выковыривать ее оттуда. Хотя бы то обстоятельство, что макушку Аркада почти непрерывно лизала плазма солнечной короны, уже говорило само за себя…
Конечно, о существовании Аркада (жилищно-промышленного комплекса А-200-М, построенного на Меркурии с учетом опыта сибирских мегалополисов) он знал и как-то мог вообразить себе его размеры, но о существовании такого впечатляющего плацдарма — Аркадии — имел до смешного смутное представление, и теперь, знакомясь с Аркадией, сожалел, что прежде никогда особо не интересовался меркурианскими делами. Бродил наугад, без всякой системы, и не верил глазам, настолько все было просторным, удобным и очень разнообразным. Третий уровень города совершенно его покорил. Цветники, уютные скверы. Странные разветвленные сооружения в четыре-три этажа, скорее похожие на канделябры, чем на дома. Не менее странные декоративно-архитектурные формы каких-то ажурных построек, назначение которых непросто было угадать. Бесконечные струи фонтанов, бассейны с чистой водой, отражавшей глубокое синее небо и небольшое незнойное солнце «марсианского» типа. Это как на вершине горы, с той лишь разницей, что не видно нигде горизонта; и только по кучевым облакам, окружавшим все это, можно было понять: пространство здесь ограничено, небесный простор иллюзорен… На открытых «блюдцах» домов-канделябров сидели, ходили и разговаривали группки людей, занятых, видимо, чем-то серьезным, пестро светились экраны видеотекторов, и он по некоторым признакам определил, что забрел в деловую часть города.
Жилищно-бытовой сектор ему понравился меньше. В жидковатых сосновых рощицах довольно плотными рядами стояли, как грибы, на цилиндрических подставках потешные сооружения, вид которых наводил почему-то на мысль о гибриде венерианского дисколета и панциря слоновой черепахи. Сперва ему показалось, будто он попал на стоянку местного транспорта… Позже выяснил, что эти забавные штуки — спальни-квартиры для семейных аркадцев. А еще позже он и жена имели такую же спальню-квартиру, когда Сильвия вопреки настойчивым увещеваниям родни и соседей, бросив все, появилась здесь в качестве работника отдела информации монтажно-строительного комбината, и ее появление для него, огрубелого работяги-десантника, было самой немыслимой роскошью в этом шикарном Аркаде. Жена прилетела страшно веселая, возбужденная, а он так долго молча смотрел на нее, остолбенев, что по ее лицу пошли гримасы и она заплакала… Но тогда, потешаясь видом меркурианских «вигвамов», он, конечно, этого еще не знал. Не знал, что «вигвамы» довольно удобны, что в них, вообще говоря, не живут, а только ночуют, что жизнь аркадцев протекает в городе всюду: на рабочих местах, на спортивных площадках и стадионах, в театрах, в «залах феерий», в клубах экспресс-информации, в «лесах» и на пляжах обширнейшей зоны отдыха Новый Эдем, в ресторанах и музыкальных кафе, наконец. Не знал, что в перерывах между делами и сам какое-то время будет жить этой жизнью, не ведал, какими счастливо-тревожными будут дни ожиданий ребенка, как будет цепенеть жена под озабоченными взглядами медикологов и как потом ничего нельзя будет сделать и ребенок умрет не родившись, а он, когда ему про это сообщат, пойдет куда-то, не сознавая куда, и лишь искусственный рассвет, отраженный в воде, крик пролетевшей над головой чайки, резь в глазах, и мокрое лицо, и хруст песка на зубах подскажут ему наконец, где он и что с ним происходит, и он впервые проклянет Внеземелье, проклянет молча, но так, чтоб было слышно на всех планетах и лунах, где он побывал… Да, в те часы, разглядывая диковинный город, он ничего еще об этом не знал и спокойно прошел мимо зеленой площадки, на которой галдела шустрая малышня.
Скоро он поймал себя на том, что осматривает город деловито и даже с некоторой долей придирчивого практицизма. Как специалист. Никуда не денешься, он был специалистом по Дальнему Внеземелью. Дальнему, правда, но принципиальной разницы это, пожалуй, здесь не имело. Ни на секунду Аркадия не могла его обмануть кажущейся абсолютной безопасностью и безмятежностью. Он был твердо уверен, что жизнь в Аркадии далеко не проста и определенно не безмятежна. Потому что это Внеземелье. Близкое ли, Дальнее, но все равно Внеземелье. А Внеземелью он не доверял и на четверть мизинца. Никогда, их при каких обстоятельствах. Должно быть, поэтому в отрядах и группах, где ему доводилось командовать, люди погибали редко. Люди не любили его — он это знал, — награждали его не всегда безобидными прозвищами — он терпел и прощал, — но ни разу не попадалось среди его подчиненных такого, который бы неохотно пошел вместе с ним, Лунным Дэвом, на любую по сложности операцию. Его считали чем-то вроде ходячего талисмана (бывало, просто жались к нему во время уж слишком отчаянных передряг) и не знали, что весь его «счастливый» опыт основан на недоверии. Он мог понять и простить все, кроме беспечности в отношениях с Внеземельем. И чем больше он видел дизайнерских ухищрений, смысл которых сводился к стремлению подчеркнуть внутреннее благополучие меркурианской среды обитания, тем зорче приглядывался к свидетельствам «технического недоверия» к Внеземелью. А свидетельств встречалось немало, хотя специально он их не искал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
