Зигфрид выгнал из Бранденбурга всех недочеловеков - особенно жестоко преследуя иудеев, а оставшихся посадил в так называемые "концентрации". Его абсолютизация идеи дошла до того, что он закрыл все храмы всех конфессий и посадил пасторов, патеров, ксендзов, раввинов и пресвитеров в "концентрации", заставляя их осушать болота и дробить камни.
Он призвал под свои знамена всех немцев, независимо от того, где они жили, и объявил, что даже те из недочеловеков, которые станут его союзниками, получат после одержанной им окончательной победы место под Солнцем и достойную жизнь.
Зигфрид написал книгу "Моя война" и объявил, что сначала поможет своим сторонникам, появившимся во многих странах, деньгами и оружием. И одним из таких, первых, оказался крещеный мавр по имени Эрнехильо Паулино Теодуло дель Буамонте. Это был ярый сторонник Зигфрида Берксерьера, твердо веривший в "Теорию о Сатанинской Триаде" и не придававший значения третьей части "Теории", считая, что если он окажет услугу своему кумиру, то Зигфрид выведет мавров из стада "недочеловеков" и потеснит кого-нибудь вниз, в ночь и туман, предоставив им место под Солнцем.
И в XII год Понтификата Василиска Великого мавр Эрнехильо возведенный испанским королем в рыцарское достоинство, получивший чин генерала и назначенный вицекоролем Марокко,- выявил своему доверчивому монарху полное непочтение и, выйдя из повиновения и нарушив присягу, поднял против короля мятеж.
Эрнехильо подчинялись города и гарнизоны Марокко, среди которых было немало богатых и многолюдных, а также плодородные и густонаселенные провинции.
И здесь я намерен поведать вам, мои любезные читатели, то, что довелось мне слышать от маэстро Джованни Сперотто - участника и очевидца этих событий, приехавшего в Испанию из Парагвая.
Джованни рассказывал, что, задумав недоброе,. мятежный вице-король собрал воедино язычников-мавров и изменников-христиан, посадил их на галеры и каравеллы и, перейдя Средиземное море, неожиданно высадился в Испании. Его ударной силой были марокканские лучники и арбалетчики - выносливые, жестокие и храбрые. К Эрнехильо и марокканцам присоединились их сторонники, поднявшие мятежи в городах Кадис и Севилья. Король струсил и спрятался в своем загородном дворце - Эскуриале. А Эрнехильо с марокканцами и местными предателями двинулся на Мадрид. Королевские коннетабли и командоры проигрывали Эрнехильо и его головорезам одно сражение за другим.
И тогда в маленькой деревушке Гальярта, в области Бискайя, появилась сестра Жаннета Проповедница и, придя к трусливому королю в его убежище, подобно Святой деве Жанне из Орлеана, стала увещевать его и стыдить и грозить карами небесными, если он не сядет на коня и не встанет во главе христолюбивого войска, чтобы повести католиков против неверных, как водили их на мавров во времена Реконкисты40 славные короли Кастилии и Арагона.
"Государь,- говорила Жаннета страстно,- встань в стремя! Подыми меч! Будь новым Альфонсом VIII и учини поганым маврам новую Лас-Навас-де-Толосу!"41 Но трусливый король оставался глух, и сердце его леденил страх, настолько холодный, что даже огненные слова Жаннеты Бискайской не зажгли его. А ведь в Испании не было католика, сердце которого не загоралось бы от слов сестры Жаннеты, которую за необычайное красноречие и страсть в народе прозвали "Пассионарией"42.
И тогда сестра Жаннета ушла в Мадрид и стала проповедовать на улицах, и в храмах, и на площадях, и призывать на помощь всех католиков мира. Сестра Жаннета состояла в Испанской Конфедерации Паладинов - ИКП - и она убедила Испанскую Курию обратиться за помощью к папе Василиску и к Всемирной Католической Лиге. А папа только того и ждал. Он тут же обратился с окружным посланием о Крестовом походе против мавров ко всем католикам мира и во все концы разослал своих легатов и нунциев.
И тут же со всех сторон потекли в Испанию католические когорты от Литвы до Парагвая. Их вели испытанные боевые командиры, а их военными капелланами были неустрашимые и твердые верой и духом братья из разных Конфедераций.
Капелланы были в Испании особенно важными фигурантами. Они были в каждой манипуле, в каждой центурии, в каждой когорте, в каждом легионе. И носили звания "капеллан-манипулярий", "капеллан-когорталий", "капеллан-центурионалий", капелланы легионов делились на "капелланов-легионариев I и II рангов". Военные капелланы воодушевляли бойцов словом Божьим, разъясняли, за что они борются, укрепляли в них веру в победу над маврами и "Черными ландскнехтами".
Пробравшись в Испанию, католики разбивались по своим когортам, и пьемонтцы были с пьемонтцами, бургундцы с бургундцами, поляки с поляками.
Мавры дрогнули, и не миновать бы им погибели, если бы не протянул им руку помощи Бранденбургский маркграф Зигфрид Берксерьер. Его "Черные ландскнехты" пришли на выручку головорезам Эрнехильо.
Когорты Католической Лиги дрались как львы. Пассионария, сняв рясу и надев латы, металась от одной когорты к другой, и к третьей, и к седьмой, ибо их было семь. В первой объединились немцы из Вюртемберга, Мекленбурга, Баварии и Бранденбурга, и они сражались с "Черными ландскнехтами" яростнее других, хотя и говорили с ними на одном языке. Во второй были католики Италии, в третьей - поляки, в четвертой - бретонцы, гасконцы, бургундцы и католики Фландрии, в пятой - парагвайцы и все другие католики Нового Света. И Жаннета говорила им всем одно и то же: "Остановите Мавра! Эрнехильо не пройдет!" Но силы были на стороне мавров и Бесноватого. Они захватили города Бадахос и Талаверу де ла Рейну, а еще через два месяца осадили Мадрид.
В бою с марокканскими лучниками за Бадахос Сперотто потерял глаз, а в боях за Талаверу в рукопашной схватке "Черный ландскнехт" раздробил ему пальцы на ноге.
Израненный Сперотто вынужден был покинуть Испанию, но решил не возвращаться в Парагвай, а остался в Европе, предпочитая скоротать свою старость вдали от Государства Иезуитов, однако не поехал и в свой родной кантон Граубюнден - говорил мне, что ему было бы трудно жить там, ибо все его родственники уже поумирали, а оставшиеся в живых относились бы к нему как к выходцу с того света.
Вот и подумал он прибиться к нам, в Кенигсберг, где не знала его ни одна живая душа. И хотя объяснение не казалось мне убедительным, но и не верить ему я не мог. Здесь Джованни узнал горестные для него вести.
Поздней осенью Эрнехильо на белом коне въехал в Мадрид и провозгласил себя "Каудильо", что означало "Вождь", как и у всех варваров и каннибалов, которые так именуют своих предводителей. Замечу, что и Зигфрид Берксерьер тоже именовал себя вождем, но Великим вождем называли и папу Василиска. Однако мятежному мавру одного звания "Каудильо" недостало, и он объявил себя еще и генералиссимусом, что, впрочем, понятно, ведь Эрнехильо был профессиональным военным, а какой командор, коннетабль и маршал не мечтает стать генералиссимусом?
А католики, те из них, разумеется, кто остался жив, разъехались кто куда. А Джованни остался в Кенигсберге и хотя почему-то "не прикрепился", как он сам говорил к местной фаланге ПКП - а ее деканом был патер Иннокентий,- все же занял должность регента в нашей церкви. И последнее тоже было в порядке вещей - братья из Конфедерации Паладинов всегда помогали друг другу, особенно в делах, касающихся замещения должностей, где работы было поменьше, а заработок был постоянным - не обязательно большим, но постоянным.
А разве регент церковного хора - трудная или плохая должность? Тем более что Сперотто был музыкантом и понимал толк и в пении. А то сколько раз мне приходилось слышать, да и самому неоднократно становиться свидетелем, как в Италии и других странах, где католики стояли у власти, братья из Конфедерации Паладинов занимали любые должности - сапожник мог стать Ректором семинарии, богомаз - командовать муниципальной гвардией, комедиант - следить за работой кораблестроительной верфи, а дьячок-занимать должность посла в каком-нибудь иноземном герцогстве или даже королевстве.
Грамотный же богослов или доктор любого из семи изящных искусств, ежели бывал признан диссидентом и не попадал в тюрьму из-за совсем малой вины или по недоказанности обвинения, навсегда прощался со своим любимым делом - будь он хоть второй Фома Аквинский или Беда Достопочтенный - и был обречен на вечные скитания и черные сухари. Хорошо еще, если его не высылали куда-нибудь в Парагвай или на Сицилию, а позволяли остаться в Риме - тогда участь его все равно была предрешена, он превращался в подмастерье и чаще всего шел или в трубочисты, истопники или в ночные сторожа, стоя с алебардой возле какого-нибудь купеческого лабаза.
Размышляя над этим, я заметил, что разоблаченные диссиденты любили больше всего именно эти три занятия - трубочистов, истопников и ночных сторожей. Особенно сторожей, потому что ночью они могли спокойно обо всем размышлять или, еще лучше, присев возле лабаза на скамью, а то и лежащее рядом бревно, заниматься переводами на итальянский с других языков.
