Технари! А умные Бронштейны – те понимают, что лучше тихий шалун Лжедмитриев с его постоянным круговоротом любовниц, чем вечно пьяный Иванов, шатающийся взад-вперед по коридору в синей майке с громадными проймами под мышками, горланящий свои народные про Мороз-Мороз-не морозь меня…
Сегодня Лжедмитриеву не надо было на дневную репетицию.
Сегодня у Лжедмитриева был выходной.
И вообще, вчера из театра он пришел домой не с очередной подругой, а один.
Ицо разболелось.
Да и непруха какая-то вышла.
С Любашей из галантерейного магазина, которой контрамарочку накануне занес, облом получился, не пришла, а Ирочка из зубной поликлиники, которой сдуру две контрамарочки давал – та с поклонником притащилась. А говорила, – "с подружкой приду, с подружкой приду…" Тьфу на нее!
Лжедмитриев лежал на своём раздолбанном беспорядочной холостяцкой жизнью диване и глядел на афишу, наклеенную на белую, кое-где уже облупившуюся дверь.
На афише был он – артист Лжедмитриев в гриме графа де Пуатье – героя – любовника из спектакля Майская чаровница.
На подретушированном снимке, сделанном, кстати говоря, лет восемь тому назад, он выглядел лет на тридцать пять. Орёл! Любо-дорого посмотреть.
Девушкам, приведенным сюда в эту комнату и посаженным на раздолбанный беспорядочною жизнью диван – предназначалось глядеть на эту афишу и пьянея от шампанского с водкой, которые за нескончаемым балагурством подливал и подливал Лжедмитриев – глядеть на афишу и проникаться… И проникаться ощущением радости, что попала в такой удачный случай – близко познакомиться со знаменитым артистом.
А потом были быстрые объятия, быстрые раздевания с бросанием предметов дамского конфекциона на пол и за диван… Потом быстрые соития… Если с эрекцией сбоя не происходило. А такие случаи бывали все чаще и чаще… А потом…
А потом – наутро эти необразованные инженеры Вороновы ворчали в коридоре, де опять у Лжедмитриева проститутки ночуют…
И сколько Лжедмитриев не учил своих барышень – убирать туфли из коридора в комнату, не оставлять их на виду у соседей, не дразнить гусей, они обязательно оставляли. И в туалет обязательно бегали тогда, когда в коридоре были эти самые Вороновы.
Эх, инженеры… Тоже мне, интеллигенция!
Иной раз, случалось на них находило, особенно на эту святошу – Зинаиду Воронову и та, уходя на работу, громко, чтобы Лжедмитриеву за дверью слышно было, говорила своему муженьку – тоже никчемному инженеришке, – де, надо бы участковому позвонить, пусть придет, да проверит у гостей нашего соседа документики.
Тьфу на них!
Но сегодня Лжедмитриев спал один.
И бутылка коньяка с одной единственной рюмкой – стояли на журнальном столике немым свидетельством его Лжедмитриева одиночества.
Коньяк, кстати говоря, был перелитый в эту бутылку из другой – из той, что подешевле. Эту – дорогого французского, ему подарили на юбилей, три года назад.
Теперь Лжедмитриев покупал в магазине на Пестеля трехзвездный азербайджанский и переливал в эту… из под Реми Мартен – чтобы на девушек впечатление произвести.
А те ахали и охали, ах, какой коньяк!
Дуры, однако.
Размышления артиста были прерваны звонком.
У них в квартире был неприятный такой звонок с резким раздражающим звоном. Не такой, какие бывают в иных интеллигентных квартирах.
Звонили один раз.
По идее – один звонок – это Бронштейнам.
Два звонка – Вороновым, три ему – Лжедмитриеву, и четыре – алкашу Иванову.
Но ходили чаще всего как раз к Иванову. Его дружки – такие же как он – помоишники, специалисты по сбору стеклотары.
Лжедмитриев поглядел на часы.
Пол-двенадцатого.
Вороновы и Бронштейны были вроде как на работе…
К Иванову звонят?
Еще раз тенькнули и потом длинно так – настойчиво проалармили тревогу.
Лжедмитриев и не подумал подниматься.
По коридору прошаркал Иванов.
Щелкнул задвижкой, грохнул чугунным крючком…
Потом обратно прошаркал и неинтеллигентно стукнув в дверь, крикнул, – к тебе пришли!
Ко мне? – изумился Лжедмитриев, – я никого не жду.
Но ноги голые свои из под одеяла выпростал и сунув их в домашние тапочки, поспешил надеть халат.
– Да-да, я сейчас…
***
На пороге стоял странного вида мужчина на вид сорока или сорока пяти лет.
– Вы артист Лжедмитриев? – спросил незнакомец.
– Я, если угодно, – еще спросонья, но уже профессионально подбоченясь, отвечал Лжедмитриев, – а с кем имею честь?
– Моя фамилия вам ничего не скажет, – отвечал незнакомец, – меня зовут Ходжахмет Ходжаев, я из другого города, проездом, я работаю в республиканской газете одной из Среднеазиатских республик, и хотел бы взять у вас интервью.
– А-а-а, журналист! – расслабившись облегченно вздохнул Лжедмитриев, – милости прошу, только не обессудьте за беспорядок, не ждалс, не ждалс…
Провинциальный журналист и правда выглядел по восточному.
Не по ленинградски загорелый.
Худой, жилистый.
Такая худоба бывает у тех, кто помногу физически трудится на сильной жаре.
Да и тюбетейка на голове – явно выдавала восточного человека, в Ленинграде разве часто увидишь человека в тюбетейке?
– Чаю? Кофе? – дежурно предложил Лжедмитриев, поспешно прибирая со стола бутылку ненастоящего французского конька.
– Да нет, спасибо, – отказался восточный гость, – я бы хотел задать вам несколько вопросов для нашей газеты.
Гость достал блокнот и дешевую шариковую ручку за тридцать копеек.
– С удовольствием отвечу, – сказал Лжедмитриев, встав рядом с афишей и принимая привычную героическую позу.
– Скажите, вам приводилось быть с гастролями в городе Ульяновске в шестидесятом году? – спросил восточный журналист.
Лжедмитриев наморщил лоб и принялся считать, шевеля губами.
– Да, вроде как приводилось, и именно в шестидесятом, – ответил он, сосчитав.
– А с девушкой по имени Вера Худякова вы там были знакомы? – спросил журналист.
– С Верой? – озадаченно хмыкнул Лжедмитриев, – с Верой? Не помню…
– А вы вспомните, – тихо но властно посоветовал гость и протянул Лжедмитриеву две старенькие черно-белые фотографии.
С пожелтевших любительских фоток на Лжедмитриева смотрел он…
Коля Лжедмитриев тридцатилетней давности – свежевыпеченный выпускник Ленинградского циркового училища, молодой артист театра музкомедии…
А рядом.
А рядом стояла девушка.
А ведь точно! А ведь точно, ее звали Вера.
– Откуда у вас эти фотографии? – спросил Лжедмитриев.
– От моей матери, – ответил гость, – от матери моей, от Веры Худяковой.
4.
Какую систему спасать?
В какой системе воцаряться, когда война переходит из обычного пространства декартовых координат, где время течет в одном направлении, когда война переходит в иные пределы, где время перестает быть сакральной ламинарностью с односторонним движением, но где время уже становится функцией, производной от воли?
В этом мире есть два времени.
Функционально изменяемое и дельта-чистое время, то есть, время, потраченное сознанием и волей на пребывание в изменяемом времени. Дельта-чистое время соотносится с репером условно-начального, исходного времени.
Ты понял?
Впрочем, это неважно.
Если Ольгис Гимпель воюет сейчас на этажах тридцатых и сороковых, то Ходжахмет примется крушить все на этажах семидесятых и восьмидесятых. Там, где была его война. Его и Старцева.
Но…
Отчего действительность всегда отвергает пророков?
Не говорит ли это о существовании закона стабильности?
Закона стремления действительности к информационному равновесию?
Стоит кому-то пробив волновой временной накат, пройти из одной действительности в другую, принеся какие-то знания, которые могут вывести систему из равновесия, этого путешественника во времени сразу тащат либо в дурдом, либо на Голгофу…
Потому что мало одной лишь информации.
Потому что в формуле стабильности мирового бытия присутствует не только переменная величина информации, но и…
Лектор задумался.
Задумался и вдруг сменил тему.
Вы понимаете, что в статике отсутствует переменная времени? Согласны?
Still Life/
Nature Morte Переменная времени появляется только в кинематике, и затем в динамике.
Но время в статике и в динамике – не упруго. Оно не сжимаемо и не растяжимо.
Оно такое, каким нам дают его традиционные Декарт, Ньютон и Кеплер.
Впервые об упругости времени внятно заговорили после появления знаменитой теории Эйнштейна.
Упругость времени появилась тогда, когда к прямолинейности Декарта с Ньютоном добавилась скорость света.
Тогда формула бытия усложнилась.
Она намекнула на то, что сможет связать очень важные понятия мироздания, такие как вещество, энергия и время… То, из чего Бог Отец сотворил наш мир.
Но ученые умы слишком увлеклись следствиями, упустив первопричины.
