Да не, он парень хороший, он же нас видел, когда спускался, ты же видел? – спросил другой – что постарше, – и не выдал, значит наш, значит соучастник, а значит и болтать не станет.
Неожиданно Володя почувствовал тонкий укол холодной стали сзади под ребро.
Не дергайся, кореш, а нето зарежу больно! – дыхнул кто-то сзади, тот третий, которого Худяков вообще прозевал.
Нука достань у него этот, как его, военный билет! – приказал тот, что давал деньги.
Сильная рука стоящего позади, властно и оскорбительно грубо полезла в нагрудный карман.
Ху-дя-ков! Во как! Место рождения – Ульяновск… Ну так, если ты нас корешок, выдашь, так мы тебя сыщем, а там – фью, – и Володя почувствовал, как нож, приставленный к спине двинулся вперед, заставляя Володю выгибаться, словно он становился в гимнастический мостик.
Вдруг зэки замерли, прислушиваясь… Володя тоже прислушался невольно, и уже разгадал легкую походку, Любочки, еще скрытой за изгибом серпентина, но уже отчетливо приближающуюся.
– Беги прочь, Люба, спасайся! – крикнул Володя, и только остро почувствовал холод ножа, на всю ладонь входящего в него.
***
Любочка потом приходила в гарнизонный госпиталь вместе со своей матерью, тоже в таких же платке, глухой блузке и плотной темной юбке до самого полу. Они приносили свежего творогу, варенья, меду, пирожков с яблоками.
Маму звали Авдотья. Без отчества, просто Авдотья.
Любочка рассказала, как на Володин крик спустилась было ниже к воде, но едва увидела беглых, рванулась наверх, что было сил. А тут как раз наш спортсмен Елисеев навстречу трусцой бежал… "Бог его нам послал". Любочка мимо него стрелой и только крикнула, сама не помнит что. А Елисеев то не даром мастер спорта по десятиборью! Сломал всех этих троих, да так, что одного, говорят, едва живым до тюремного госпиталя довезли.
А Володе операцию делал – сам полковник Хуторной, который доктор медицинских наук и все такое. А теперь Любочка к нему будет приходить, но всегда с мамой, или с братом.
А крестик мой нашли? – почему то первым делом спросил Володя.
Вот, я его потом там на песке нашла…
И Любочка склонившись к самому Володиному лицу вдруг ловко протащила петлю шнурка между подушкой и его бритым затылком.
Носи…
Это мне бабушка подарила.
Бог тебя хранил, – вставила Авдотья, и ласково улыбнулась всем добрым своим лицом.
Уходя, Любочка положила рядом с Володиной подушкой тоненькую книжицу. Володя пощупал пальцами. Евангелие. Евангелие Господа нашего Иисуса Христа.
Когда Худякова стали выпускать гулять в госпитальном дворе, Любочка пришла одна, без Авдотьи. Взяла его под руку, заговорщицки и спросила, – а хочешь…а хочешь я тебе отмолю… Отворожу твою любовь к Аньке твоей?
Нет, не хочу, – ответил Володя.
Но она же замуж вышла!
Ну и что? Это не важно.
А как же ты?
Не знаю.
А я тебя бы всю-всю жизнь любила бы. И батька с тобою меня бы отпустил. Мне Авдотья сказала. Только бы повенчались. И отпустил бы.
Ты хорошая.
Да. Но только ты еще ничего не знаешь, какая я. Я тебя буду так любить – до самой черточки! Всю-всю жизнь, и ты счастлив будешь со мной.
Ты хорошая, но только я другую люблю.
Володя, но она же замужем!
Ну и что?
Володя, ну миленький, ну давай я тебя отворожу! Я сама умею ворожить. Грех на себя возьму – у тебя как рукой сымет.
Нет.
Володя уезжал из госпиталя в Душанбе. Оттуда самолетом он должен был вернуться к себе в часть. В Афган. Где под Кандагаром ждали его товарищи. Лёха Старцев.
Провожать на вокзал его пришли почти все Власовы. Сам Михей поклонился Володе в пояс и сказал просто: Приезжай, ты у нас как свой будешь. А Любочка пожала руку и отвернувшись зарделась, как маков цвет.
– Я напишу, – сказал Володя, поднимаясь в вагон уже трогающегося поезда. Поезда, который понес его на войну.
3.
Ребякина посадили в одиночную камеру.
Собственно, он заранее был уверен, что посадят именно в одиночку.
Он лежал и вспоминал.
Вспоминал, сожалея, что имея столько дельта-времени на свободе, он так и не сходил, так и не поглядел на Аллочку. И на школу, какой она была тогда…
На выпускном он напился. В коридоре третьего этажа родители организовали длинный, покрытый белыми столовскими скатертями стол. И знаменуя переход детей в новое измерение, где начинается почти взрослая жизнь, выпускникам разрешили шампанское.
В самой этой дозволенности пить публично уже было что то возмутительно – нереальное, что будоражило кровь свыше той пьянящей силы, что заключалась в растворенных в вине градусах. Пьянил дух какой то еще неосознанной полу-свободы, в которой уже что-то можно, но еще и по привычке – что то нельзя. Так портвейн перед торжественной частью пили втихаря в туалете, как это бывало и в девятом классе… и по какой то еще не преодоленной внутренней инерции даже приглядывали при этом "за атасом". Но вот шампанское после вручения аттестатов, уже пили в открытую. Не таясь. Правда, глаза у половины девчонок при этом светились самым искренним смущением оттого, что на них смотрят учителя и папы с мамами.
А учителя и вправду смотрели. И юная практикантка Бэлла Сергеевна смотрела.
Смотрела на своего Ваську Васильева. И млела до красных пятен на белоснежной шейке.
А Гена смотрел на Аллу. Смотрел украдкой, все время отводя глаза.
У Аллы что то не заладилось. Она ненатурально громко смеялась, видом своим демонстрируя беззаботную веселость и праздничность, но в глазах ее Гена безошибочно угадал несвободу от сковывающих ее мыслей. Так продолжая озарять школьные пространства ослепительным жемчугом ровных зубов, Алла то и дело бросала глансы в дальний левый угол стола, где сидели "самые крутые". И как самый наикрутейший среди них Перя. В самом факте сепаратного сидения Пери не было бы невыносимо оскорбительного для нее состояния, кабы не одно обстоятельство. В самом центре компании "крутых", между Розеном и Васькой сидела Мила Кравцова… Почти до самого выпуска эта Мила была как то никем не замечена.
Так себе – девчонка "как все". Но на майские праздники она пригласила все сливки двух десятых на родительскую дачу в Комарово. Повод был как бы двойной: Первомай – несомненный праздник сам по себе, и день рожденья – второго мая Милочке исполнилось семнадцать.
Среди приглашенных были конечно и Перя, и Васька с Розеном. Мила позвала и Аллочку. Но Аллу, как назло не отпустили родители. И чуяло беду ее девичье сердечко. И верно чуяло.
После той дачной вечеринки Перю как подменили. Он не звонил, в школе только сухо здоровался, но самое главное, везде и всюду появлялся с Милой.
От помешательства Аллу спасала только непрестанная зубрежка. Предстояло не только "вытянуть на медаль", но сходу и сдать на филфак, а там по прошлому году ожидался конкурс пятнадцать человек на сундук мертвеца.
И вот выпускной. Аллочка так готовилась – сшила платье. Сделала прическу. Папа достал ей английские туфли, а бабушка подарила колечко белого золота с камешком…
А возле Пери сидит не она, а Мила Кравцова.
Гена все понимал. Он был наделен хорошей интуицией.
Но перед вручением аттестатов зачем то с Демой выпил пол-бутылки "тридцать третьего" портвейна. Потом было шампанское. Потом, перед танцами, в туалете, был дешевый венгерский бренди… И перед глазами все поплыло.
Ансамбль "Бобры" пел песни "Битлз". На втором этаже возле их родимой столовой, что кормила их с самого первого класса, стояли колонки, светились огоньками ламп усилители, и одним только видом длинных волос, электрогитар "музима" и ударной установкой "премьер" эти "Бобры" так взвинтили настроение, что казалось сыграй они даже самую казенную комсомольскую дребедень, оба выпускных все равно бы пустились в пляс. А тут "Бобры" играли "Битлз".
И Васька отплясывал, лихо подбрасывая клешоные ноги выше головы. Васька отплясывал и был весь сосредоточен на шампанском с коньяком внутри и на музыке "Бобров" – снаружи. Он отплясывал с лицом, повернутым вовнутрь. И Бэлла Сергеевна сжав пальчики в кулачки, ритмично переставляя свои восхитительные в английских лодочках ножки, отплясывала напротив Васьки, уже почти не пряча растущего в груди чувства от столь опасного для нее общественного мнения.
Генка стоял, прислонившись спиной к стене и глядел на бывших одноклассниц. Вот объявили медленный танец. Он хотел было подойти к Алле, но увидел, как она решительно проследовала через зал и пригласила замешкавшегося Перю. Возникла какая то неловкость. Мила Кравцова осталась стоять у стены, а Аллочка, положив ручки на могучие Перины плечи, отвела головку чуть влево и опустила ее, как бы демонстрируя свою великую грусть. Гена смотрел на них и в общем понимал, что у Аллочки, равно как и у него самого – что то не складывается. Складывалось только у Пери с Милой. Поэтому Мила Кравцова и не бросилась кого то приглашать, а демонстрируя полное олимпийское спокойствие, стояла у стены и словно ухмылялась.
